Литературная страница

Вадим ЗАЙДМАН

Арбузная история

рассказ

Ужасно глупая и нелепая история получилась. Хотя – удивительно – он не очень-то переживает. Нет, неприятно, конечно, – дома начнутся расспросы, как да почему, да за что, а если потом и письма придут, то вообще по головке не погладят. Это так. Но вместе с тем Костя чувствовал, что не предстоящее объяснение с родителями, а затем проработка в школе, тревожат его больше всего, а то, найдёт ли он, увидит ли перед отъездом Катю... Если он не увидит её сейчас, уже не увидит никогда – он ведь не знает, ни где она учится, ни где живёт. Боязнь никогда с ней не встретиться тушила все остальные неприятности, казавшиеся Косте преходящими и незначительными, хотя в другой ситуации отчисление из лагеря было бы для него потрясением.

До нынешнего лета Костя никогда всерьёз не задумывался о девочках. То есть, он, конечно, знал теоретически, что когда-нибудь, став взрослым, он должен будет полюбить девушку, жениться на ней и т.д. и т.п. Но это будущее представлялось двенадцатилетнему мальчику таким же далёким, каким человечеству кажутся времена, в которые станут возможны путешествия к иным галактикам.

И вдруг в Костиной жизни появилась Катя. Однажды вечером, на танцах, когда играла медленная музыка, она сама подошла к Косте и пригласила его. Костя был польщён – как же, его пригласила девочка, значит, он что-то из себя представляет. Они вышли на танцевальный пятачок, он обнял её за талию. Ладони мальчика почти не касались её платья, но и не отпускали его – Косте казалось, он держит в руках хрусталь, который при неловком движении упадёт и разобьётся. Костя украдкой поглядывал на девочку и чувствовал, что она ему нравится, и с удивлением и даже с испугом вдруг понял, что ему хочется, чтобы танец продолжался ещё долго-долго...

Когда музыка всё-таки смолкла, Костя проводил девочку до скамейки. Уйти сразу было бы неприличным – такой предлог он нашёл для себя – поэтому он сел рядом и они проболтали до следующего медленного танца. Ну, а там Костя уже просто не мог не пригласить Катю.

Вечер этот прошёл сумбурно, он застал Костю, не имевшего большого опыта общения с девочками, врасплох, потому мальчик робел, хотя и провёл с Катей весь вечер до конца. Всё же, когда танцы закончились, Костя почувствовал, как спало напряжение, державшее его весь вечер.

Ночью он долго не мог уснуть, радостно-тревожно размышляя о том новом, что так неожиданно вошло в его жизнь. Мысли теснились в голове, налезая одна на другую, словно мазки красок на абстрактных картинах, которые он видел как-то в музее. Так же, как тогда он не понял смысла этих картин, сейчас он не мог разобраться в чувствах, нахлынувших на него...

Тем не менее, все последующие вечера Костя проводил с Катей. А вчера после тихого часа вздумал он к своему несчастью — а впрочем, может и к счастью? – повести Катю на баштан, полакомиться арбузами. Костя уже знал, где находится бахчевое поле, бегали с ребятами на прошлой неделе. И всё бы ничего, обошлось, если бы не торжественная линейка в этот день...

До баштана было рукой подать: перелез через забор, миновал селение – это минут пять, не больше – там и колхозные поля начинаются. Солнце клонилось к закату, баштан был пустынен, словно вечернее море, и только арбузы одиноко покачивались на нём буями. Костя выбрал два самых больших арбуза, сорвал и поволок в посадку – тут, среди деревьев, его с Катей, если и появится кто на поле, при всём желании не увидит.

Мальчик достал из кармана перочинный ножик, раскрыл его и вонзил лезвие в выпуклое брюхо арбуза. Арбуз словно ждал – тут же звонко треснул по всей окружности. Две половинки горели алым пламенем. Ещё одно прикосновение ножика – и Костя подал Кате огромный, истекающий соком, кусок. Другой такой же отрезал себе.

Они ели, захлёбываясь, арбуз, озорно глядели друг на друга, на лица, обагрённые соком, стекавшим по подбородкам на шеи, и кое-как, небрежно утирались, а у Кости затекло даже под рубашку...

Однако и дармовые арбузы бесконечно есть не будешь. Они не смогли прикончить и первый – оставшаяся утлая лодчонка его, нетронутая и поблекшая, истекая последними соками, покачивалась в траве, когда у ребят почти одновременно вырвался усталый и сытый вздох.

– Всё, не могу больше, – Костя, учащённо дыша, упал на спину в траву. Небо над деревьями, казалось ему, тоже истекает красным, и только после того, как он поморгал, нехотя стала возвращаться синева.

– Я тоже, всё, – Катя аккуратно легла рядом.

Ножик беспомощно валялся в траве возле нетронутого арбуза.

– Как хорошо, – сказала Катя, – я бы лежала так до-олго, никуда не уходила.

– Скоро линейка, – с досадой произнёс Костя.

Катя вздохнула.

– Давай завтра опять придём сюда. А?

– Ага, – Костя кивнул. – Конечно.

Они помолчали.

– Костя, – Катя приподнялась на локте и немного нерешительно, но задиристо взглянула на мальчика, – ты целовался когда-нибудь?

У Кости внутри всё оборвалось, по телу пробежали мурашки, он боялся пошевельнуться, взглянуть на Катю. В голове его возник пожар мыслей и чувств, Костя не знал, как себя вести, что сказать. Наконец, усилием воли заставил себя взглянуть на девочку и еле заметно отрицательно мотнул головой.

– Хочешь, сейчас поцелуемся? – заговорщически произнесла Катя, склоняясь над Костей.

Ощущая томительный, безграничный – так, что сердце вовсю колотилось, – но сладостный ужас, Костя увидел, как против воли рука его, не ведая, что творит, обняла девочку за шею, притянула к лицу, и губы его коснулись Катиных губ. Тут же мальчик отпрянул, словно обожжённый ими, широко раскрытыми немигающими глазами глядя в такие близкие огромные Катины глаза.

– Дурачок, – бледно улыбнулась девочка, сама подрагивая. – Видишь, ничего страшного.

Весь дрожа, Костя припал к её губам, чувствуя, как тело его начинает гореть. Поцелуй был сладкий, как арбуз – и в прямом, и в переносном смысле. Сердце мальчика разрывалось от ликования: он и не предполагал, что это так здорово – целоваться. Катька молодец, смелая, первым на такое он бы никогда не решился.

– Знаешь, Кать, – счастливо выдохнул он, оторвавшись, наконец, от её губ, – с тобой интересней, чем со всеми мальчишками.

– Ещё бы! – хохотнула Катя, но Костя видел, что ей приятно это слышать. Осмелев и почти не чувствуя теперь, после шокового действия происшедшего, внутренней скованности, он сказал:

– Когда мы вырастем, то обязательно поженимся, правда?

Катя хитро улыбнулась.

– А если тебе понравится другая?

Мальчик испуганно замотал головой. Катя засмеялась, обняла его и поцеловала.

– Конечно, поженимся... Только когда это ещё будет, так долго ждать.., – вздохнула она.

– Но мы и теперь будем всё время встречаться, правда? – серьёзно сказал Костя. – А родителям ничего говорить не будем, да? Они взрослые, они нас не поймут...

Катя кивнула.

– Это будет наша тайна...

Они долго лежали и молча смотрели друг на друга, и, может быть, размышляли о будущей супружеской жизни. Тишина была такая, что забывалась близость села, шумного пионерского лагеря – будто они были отрезаны от мира, находились на необитаемом острове. И только подчёркивавшее тишину стрекотание кузнечика, будто тиканье секундомера, напоминало, что время, к сожалению, не остановилось...

– Кость, – Катя осторожно тронула мальчика за плечо. – Нам, наверное, пора на линейку.

– Эх, чёрт... А если не пойдём?

– Ты что, ты же горнист, влетит тебе...

Костя вздохнул и нехотя поднялся с земли, отряхивая с себя прилипшие листья и траву.

– Завтра обязательно придём сюда, – сказал он.

Все последующие события стали расплатой за краткий миг счастья на баштане. Лагерь был почти готов к построению на торжественную линейку – многие отряды, выбеленные известью одинаковых рубашек, стояли в ожидании.

Надо было спешить. Костя наскоро ополоснул лицо, побежал в корпус, переоделся в белую рубашку и синие шорты, затем заскочил в красный уголок, схватил горн и через минуту был у размалёванной трибуны: мальчики и девочки в пионерских галстуках нежно держат над собой голубей. Кажется, он явился как раз вовремя – второй горнист и оба барабанщика были тут, и старшая пионервожатая

Ольга Александровна сердито высматривала его.

– Наконец-то, Краснов! На такие важные мероприятия, как сегодня, надо приходить заранее, – недовольно заметила она, – и не потому, что мне так хочется, а чтоб ты сам мог ощутить торжественность момента.

Костя согласно кивнул, лишь бы отстала. На трибуне уже стояли гости – два молодых человека в костюмах, дедушка в лёгкой летней одежде и соломенной шляпе, какая-то пожилая дама... Их занимал начальник лагеря Пётр Леонидыч, грузный и седой, хотя и было ему сорок лет.

– Пётр Леонидыч, будем начинать? – крикнула Ольга Александровна.

Начальник махнул рукой.

– Так, давайте. Чтоб перед гостями в грязь не ударили, – благословила ребят вожатая и сама поднялась на трибуну, где был установлен микрофон.

Радостно загремели барабаны, Костя поднёс к губам горн и тот сипло заголосил так, что слышно было, наверное, в селе. Один за другим, неумело чеканя шаг, потянулись на линейку отряды, с 1-го по 12-й. Как в прошлые годы Костя мечтал стать горнистом! И вот — сбылась его мечта. На открытии лагеря, на первой торжественной линейке, когда он стоял возле трибуны и дул в горн так, что губы потом два дня болели, а все взгляды, казалось, устремлены на него, его слепящую белизной рубашку, и истекающий золотом горн, и все ему завидуют – в эти минуты Костя был страшно горд и дрожал от счастья. А вот сейчас этого радостного чувства не было. Наоборот, мальчик ощущал раздражение, ему казалось невероятно скучным предстоявшее мероприятие, он даже начинал немножко ненавидеть недавно ещё столь желанный горн и уж безо всякого вдохновения дул в него.

Он выискивал глазами в 5-м отряде Катю, мечтая поскорее очутиться с ней – как только окончится эта дурацкая линейка. И кому взбрело в голову проводить её сегодня!

Костя чувствовал, что за последние дни, а особенно за сегодняшний день, он сильно изменился. Повзрослел, что ли... Торжественные мероприятия, линейки, горны, барабаны, маршировки казались ему теперь красивыми, блестящими, но бессмысленными... Неожиданно для себя Костя вдруг сравнил всё это с арбузом — корка, арбузная корка. Всего две недели назад Костя мог бы сравнить подобное мероприятие и свою роль в нём, как горниста, с содержимым арбуза, теперь же содержимым, даже серединкой его, самой сладкой частью, казалась мальчику Катя, а торжественная линейка – не более чем корка, которую выбрасывают, съев мякоть.

– Дорогие ребята, – радостно заверещала в микрофон Ольга Александровна, как только все отряды тремя сторонами прямоугольника замкнулись на трибуне, являвшейся четвёртой, недостающей стороной, и горны с барабанами смолкли, – все вы знаете, какое большое, огромной политической важности событие произошло в нашей стране: в Москве открылся XII-й Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, призванный ещё теснее сплотить всю прогрессивную молодёжь земного шара в её борьбе против мирового империализма. Этому событию посвящена наша торжественная линейка. У нас в пионерлагере тоже откроется свой маленький фестиваль, в котором примут участие все желающие. Этим мероприятием мы продемонстрируем свою солидарность с молодёжью, собравшейся сегодня в Москве из многих стран. Мы тоже внесём в дело мира наш скромный вклад.

Костя скучающе опёр горн о колено и зевнул – и тут же испуганно оглянулся: не дай бог его зевок заметит Ольга Александровна! Та, однако, захлёбываясь собственными фразами, точно, как Костя с Катей захлёбывались арбузом, продолжала свою пламенную речь, наполненную – в чём она ни на минуту не сомневалась – невероятной важности смыслом. Ольге Александровне было лет тридцать, Костя знал, что она работала секретарём комитета комсомола в том же институте, в котором учился их вожатый, Сергей Анатольевич, а вот теперь, на лето, устроилась в лагерь для воспитания в должном духе подрастающего поколения. Мощь идеологического интеллекта Ольги Александровны была так велика, что всю полноту власти в лагере она, по сути, взяла в свои руки – ей боялся перечить даже Пётр Леонидыч. Но страстная идейность старшей пионервожатой старила её, она выглядела много старше своих лет. Косте даже стало жалко её – он вдруг подумал о том, что она никогда в жизни не испытывала тех чувств, какие владели им сегодня, да и не могла, наверное, и представить себе, что такие чувства существуют в природе.

Наконец, Ольга Александровна выдохлась, и настало время подъёма фестивального флага. Из массы пионеров вызваны были четверо самых достойных. Сначала они обошли всю линейку, держа флаг на вытянутых вверх руках – точно, как на настоящем фестивале – остановились у флагштока и, привязав флаг к проволоке, медленно стали поднимать его в небо. Косте опять пришлось дуть в горн. Барабанщики старались вовсю, выбивая мелкую дробь.

(окончание следует)

Художник Любовь ПЕРШАКОВА