Художник и власть

Гений музыки и царь

Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я живу.

А.Ахматова, надпись на книге своих стихов, 1958 г. 

В августе 2005 года исполняется 30 лет со дня смерти Дмитрия Шостаковича – самого крупного российского композитора, одного из наиболее выдающихся создателей мировой музыки ХХ века.

Об этом замечательном человеке и музыканте написано немало. Но обращает на себя внимание удивительная книга ныне живущего в США (с 1976 г.) музыковеда, литературоведа, культуролога Соломона Волкова «Шостакович и Сталин: художин и царь», вышедшая в Москве в 2004 году. Следует упомянуть и другие книги этого автора, переведенные на много языков. Это записи разговоров с самим Шостаковичем, Джорджем Балангиным, скрипачом Натаном Мильштейном, Иосифом Бродским, первое, глубокое исследование культуры Санкт-Петербурга.

Каждый большой художник переживает внутреннюю трагедию, ибо мир наш весьма и весьма трагичен. Но у Шостаковича ощущение трагедии своего времени как своей личной выражено особенно ярко. И это во многом определяет необычайную мощь его музыки. Этот человек, никому не делавший никакого зла, в жизни и творческой судьбе многих принимавший самое искреннее участие, всегда испытывал какое-то чувство вины. Потому его произведения полны правдой, являются гениальным отображением эпохи.

Ценность книги Волкова также и в том, что с первых страниц герой предстает таким, каким в какой-то мере читатель может осознавать самого себя. Когда Шостакович входил в зал, присутствовавшие чувствовали, что с их душами начинает что-то происходить. Знающие его жизнь ощущали душевный трепет и чувство страха. Вряд ли был в истории человечества кто-либо, пострадавший за свою музыку больше, чем Дмитрий Дмитриевич. Орфей – не в счет, он же лицо мифическое. Шостакович на самом высшем государственном уровне был назван композитором «антинародным».

«Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете, визге». Это цитата из напечатанной в «Правде» в 1936 году редакционной статьи «Сумбур вместо музыки». Так высказался об опере «Катерина Измайлова» («Леди Макбет Мценского уезда») сам товарищ Сталин. Эти слова, в то время звучавшие полным отрицанием музыкальных достоинств, сегодня воспринимаются нормально, ибо современная серьезная музыка может звучать и так, если это выражает определенную мысль, состояние персонажей, характеризует эпоху. Но тогда это было не только критикой, но почти приговором. И с этого момента начинается существование композитора и его семьи на грани катастрофы.

Как же среагировал Дмитрий Дмитриевич? Он ушел в дело своей жизни – продолжал писать музыку, понимая, что начинается многолетняя дуэль между ним и вседержителем страны. Соломон Волков как бы реконструирует жизнь, творчество, состояние Шостаковича вокруг этой статьи про «сумбур» 1936 года и появления в 1948 году постановления ЦК ВКП(б) о положении в советской музыке.

Волков не впервые обращается к теме Шостаковича. В последние несколько лет жизни композитор работал с Волковым над книгой своих мемуаров «Свидетельство». Волкову удалось вывезти за рубеж свои записи и издать «Свидетельство» по-английски в Нью-Йорке в 1979 году. Люди моего поколения помнят, как не жалела советская агитпроповская пресса грязи на эту книгу и ее автора. Но книга вышла в переводах на многие языки и полемика вокруг нее не утихает до сих пор.

Цитаты в этой книге из личных бесед Волкова с Шостаковичем сведены к минимуму. Волков, рассуждая о своем герое, жившем и творившем под дамокловым мечом системы и ее ярчайшего образа – тирана, не отходит от девиза – слов Надежды Яковлевны Мандельштам: «Человек, обладающий внутренней свободой, памятью и страхом, и есть та былинка и щепка, которая меняет движение несущегося потока».

1943 год. Сталин после Сталинградской битвы знает, что война Гитлером будет проиграна, что СССР станет одной из мировых сверхдержав. Империя должна иметь соответствующую символику. Французский романтический «Интернационал» в эту символику не вписывается. Нужен другой, соответствующий амбициям, государственный гимн. Объявлен конкурс. Самые известные поэты пишут тексты. В числе композиторов – Шостакович, Прокофьев, Хачатурян.

Но отобрано стихотворение молодых поэтов: Сергея Михалкова и Габриэля Урекляна (псевдоним – Эль Регистан). Сталин текст отредактировал лично. Идет заключительное прослушивание в исполнении ансамбля Александрова, оркестра Большого театра. Для сравнения исполняются не только «Интернационал», «Марсельеза», «Правь, Британия, морями!», но и... «Боже, царя храни!» Прозвучали гимны всех композиторов по отдельности и один – написанный ими тремя в соавторстве. Но в итоге предпочтение было отдано написанной за несколько лет до этого музыке Георгия Аплександрова «Гимн партии большевиков».

Шостаковича и Хачатуряна приглашают (ведут под конвоем) в правительственную ложу. Вождь объявляет: «Я полагаю, что следует принять музыку Александрова, а Шостаковича, – тут последовала пауза, весьма зловещая, – а Шостаковича – поблагодарить». Это звучало как отмена смертного приговора. Трудно представить, что творилось в душе композитора. Судить об этом можно по тексту его письма в другой город, письма, составленного из сплошных советских штампов. Он чувствовал, что вождь захочет его после такой сцены поймать и даст особые указания цензуре.

Но вернемся к 1936 году. От Шостаковича требовалось нечто вроде покаяния. 7 февраля 1936 года он был принят тогдашним главой Комитета по делам искусств Керженцевым, который выполнял роль сталинского порученца. Шостаковича «простили». Есть мнение, что этому способствовало то, что композитор был автором музыки полюбившейся Сталину песни «Нас утро встречает прохладой».

Борьбу за творческое и физическое выживание надо было вести каждый день. Эпоха требовала выражения в формах эпоса. В музыке это сифонии. Шостакович пишет Четвертую. Здесь проводится параллель между современным СССР и зачумленным городом греческого мифа. Сталинское правление – пир во время чумы. И сегодня музыковеды разгадывают массу музыкальных намеков этой симфонии. Тогда, в 1936, ее не исполнили, с ней зритель познакомился через много лет.

Пошли года «царской милости». Было поручено написать музыку к фильму «Великий гражданин». В финале должна была звучать 10-минутная концовка на тему «Вы жертвою пали...» Но этот эпизод с оглядкой на сталинские указания был сокращен на треть.

Зато в Пятой симфонии звучал протест еще не убитой интеллигенции. Все замерли в ожидании рокового решения свыше. Но в «Известиях» близкий к Сталину Алексей Толстой написал, что «перед нами реалистическое большое искусство нашей эпохи. Слава нашему народу, рождающему таких художников». Шостакович понял, как надо вести себя: не суетиться, не каяться, не юлить, а продолжать работать. Он чувствовал, что Сталин не против «советской трагедии». Вспомним его любимые фильмы «Броненосец „Потемкин“» и «Чапаев».

Здесь нет возможности подробно рассказать о Седьмой симфонии, о которой принято говорить как о гениальном отклике на начало Великой Отечественной войны. Имеются бесспорные доказательства, что это произведение было создано еще до июня 1941 года. Композитор объявил ее «антигитлеровской», чтобы она была сыграна. Легенда о ее премьере в блокадном Ленинграде не умрет никогда. По приказу Говорова, тогда командующего Ленинградским фронтом, провели масштабную военную операцию, предотвратившую авианалеты во время исполнения симфонии.

В 1948 году Сталин еще раз решил «навести порядок» среди музыкантов.  Так появилось постановление ЦК об опере Мурадели «Великая дружба». Шостакович опять под огнем, назван «одним из ведущих формалистов». Но он, как и в 36-м году, ответил на облыжные обвинения сочинением новой вдохновенной музыки – одной из язвительнейших сатир в истории мировой музыки – «Антиформалистического райка». Здесь советские руководители Единицын и Двойкин выступают во Дворце культуры с осуждением музыки «антинародных композиторов». Единицын распевает любимую вождем «Сулико», а Двойкин требует красоты и изящетсва (слова Жданова). Это произведение было написано «в стол».

После постановления 48-го года весьма ретивые деятели медицины вычеркнули семью Шостаковича из списков пациентов «Кремлевки», как сейчас установлено, по своей личной инициативе.

В марте 1949 года Дмитрия Дмитриевича вызвал к себе министр иностранных дел Молотов и завел разговор о включении композитора в состав советской делегации на Всеамериканскую конференцию в защиту мира. Шостакович отказался, сославшись на состояние здоровья. Это было правдой. Через пару дней Шостаковичу позвонили и сказали не отходить от телефона, ждать звонка от Сталина. Сталин позвонил и спросил, почему композитор отказывается от весьма ответственного поручения. Последовал ответ: уже год его музыка не исполняется. Там, в США, дотошные интервьюеры его «достанут» воспросами на эту тему. Вождь изобразил крайнее недоумение. «Как это не играют, по какой причине?» Шостакович сказал, что есть приказ Главреперткома. Сталин: «Мы такого распоряжения не давали. Реперткомовцев надо поправить. А что там у вас со здоровьем?»

Шостакович ответил, что его тошнит. Сталин сделал вид, что не понял подспудной стороны ответа, поинтересовался, у кого он лечится. «В районной поликлинике». Через два часа последовал звонок из «Кремлевки». Совет Министров признал приказ Главреперткома незаконным и объявил этой цензуре выговор. Секретарь Сталина Поскребышев сказал Шостаковичу, что надо ехать в Нью-Йорк, а вождю написать благодарственное письмо.

На конференции в Америке Шостакович оказался в роли мальчика для битья. Интеллектуалы США сосредоточили весь свой антисталинский сарказм именно на нем – жертве этого бесчеловечного режима.

Тогда начался новый виток обработки умов советского народа – поголовное вовлечение в систему партполитучебы. Шостаковича не стали гонять на собрания, к нему был прикреплен индивидуальный учитель, приходивший на дом. Требовал конспекты, задавал вопросы, пенял на отсутствие в квартире портрета Сталина.

И после смерти тирана руководство страны продолжало «игры» с композитором. Его заставили вступить в партию. В результате всех этих действий Шостакович в 1960 г. написал Восьмой квартет, фактически посвященный памяти о себе, исполнявшийся как «памяти жертв фашизма».

В 1958 году появились первые симптомы болезни под названием «боковой амеотрофический склероз». Началось поражение всей правой стороны тела, была опасность, что откажет дыхательный аппарат. Но Шостакович до этого не дожил – развился рак легкого. Ему становилось все тяжелее двигаться. Уже не было сил выходить на поклон публике после концертов, имевших триумфальный успех. «Простите, я вынужден здороваться с вами левой рукой», – извинялся Дмитрий Дмитриевич.

Необходимо сказать о роли, которую сыграла в жизни композитора его вторая жена Ирина Антоновна – его главная опора и поддержка – секретарь, шофер, сиделка, даже лифтер в их двухэтажном доме. По мнению сына Максима, именно эта благородная самоотверженная женщина смогла сделать так, чтобы этот тяжело больной человек дожил до 70 лет, оставаясь творцом до последних дней жизни.

В многолетней «дуэли» со всевластным тираном Шостакович как личность вышел победителем. Это подтверждает и его обращение в годы становления советского государственного антисемитизма к еврейской теме. Именно в 1948 году он создал вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии», который был исполнен Ниной Дорлиак, Масленниковым, Зарой Долухановой только в 1955 году. С.Я.Маршак сравнивал этот цикл в его музыкальной части с традициями Шекспира. Этой же теме посвящена и часть 13 симфонии на слова «Бабьего Яра» Е.Евтушенко.

Еще раз вспомним слова Н.Я.Мандельштам: «Человек, обладающий внутренней свободой, памятью и страхом, и есть та былинка и щепка, которая меняет движение несущегося потока».