Свидетели эпохи

ТРИ ГОДА ДЕТСТВА

(окончание)*

* Начало см. №№ 7, 8.

О ЛЮДЯХ, КОТОРЫМ Я ОБЯЗАН СПАСЕНИЕМ

Понимая, что дело идет к полной ликвидации обитателей гетто, мама начала предпринимать отчаянные попытки, чтобы спасти кого-то из семьи. Для взрослых путь спасения был один – добраться до партизан. К партизанам пробирались единицы, большинство гибло по дороге. Немцы и полиция устраивали блокпосты на входах и выходах населённых пунктов, тщательно проверяли документы и обыскивали путников. На дорогах и тропинках устраивали засады. Евреи в гетто надеялись на помощь партизанских проводников, а партизаны нуждались в боеспособных молодых людях, имеющих оружие. Иногда проводникам удавалось по заданию партизан уводить вооружённые группы евреев в отряды. Поэтому в гетто самым ценным приобретением становились оружие и фальшивые документы.

Чтобы сохранить в живых еврейского ребёнка, необходимо было укрыть его в русской семье или поместить в русский детский дом. Чрезвычайно важно было, чтобы ребёнок имел славянскую внешность, без акцента говорил по-русски или по-белорусски, был обеспечен метрикой или другим документом, подтверждающим «арийское» происхождение. Мама сказала, что меня хотят переправить в русский район и поместить в детскую больницу, там я буду считаться белорусом и у меня будет другая фамилия. Я не хотел расставаться с мамой и становиться белорусом. Договорились, что я пробуду там некоторое время, подкормлюсь и затем вернусь. Мама обратилась к довоенной знакомой Елене Ивановне Николаевой, которая при немцах была главврачом детской больницы № 9. Елена Ивановна хорошо знала папу, который считался одним из лучших врачей в Минске. Её старшая дочь Наташа училась с Лидой в одном классе, они были близкими подругами, а младшая дочь была моей подружкой. Елена Ивановна согласилась помочь, хотя понимала, на какой риск идёт: за укрытие еврейского ребёнка грозили репрессии вплоть до расстрела.

В конце июня по договорённости с Еленой Ивановной мы с Лидой подлезли под проволоку и выбрались из гетто. Сама эта процедура представляла серьёзную опасность. Не следовало переходить рано утром, пока на улице ещё нет прохожих, и вы слишком заметны. С другой стороны, когда людей много, больше вероятность, что кто-то из них вас задержит. Пролезая под проволокой, надо хорошо осмотреться, не видно ли поблизости охраны, затем быстро отойти от границы гетто и смешаться с прохожими.

Мы с Лидой благополучно дошли до детской больницы. Меня поместили в палату и оформили медицинскую карточку на имя Виктора Савицкого, белоруса. Елена Ивановна велела мне накрепко запомнить легенду о моём белорусском происхождении и ни при каких обстоятельствах и возможных проверках не признаваться, что я еврей. Однако у меня была серьёзная проблема – я сильно картавил, и если до войны мой дефект речи вызывал улыбку у окружающих, то сейчас он стал смертельно опасным. Я в течение почти трёх лет избегал произносить слова, в которых была буква «р». Оставаясь один, я тренировался, но избавился от картавости только к началу 1944 года.

Лида вернулась в гетто: в 19 лет её уже нельзя было поместить в детскую больницу. А Вова Гольдберг не мог быть здесь принят, потому что после рождения прошёл обряд «брит мила», и его еврейское происхождение было бы сразу обнаружено. 28 июля 1942 года, когда их рабочую колонну «положили» на землю при возвращении в гетто, где в это время проводилась трехдневная «акция», Вова, пытаясь спастись, побежал и был убит.

В больнице я пробыл больше месяца. Там были дети разных возрастов, некоторые, как и я, явно не были больны, а некоторые, по-моему, были евреи. Иногда меня переводили в инфекционный изолятор − думаю, на это были веские причины: инспекции и проверки. В больнице никто на меня и других скрывавшихся не донёс – думается, благодаря авторитету, которым пользовалась Елена Ивановна среди персонала, и той моральной обстановке, которую ей удалось там создать.

Как-то в конце июля ко мне подошла сотрудница больницы и велела собираться: меня переводят в детский дом, так как держать меня в больнице больше нельзя. Она провела меня через весь город на Широкую улицу и поместила в детдом №4. В детдоме обстановка была совсем не та, что в больнице. Здесь обитали маленькие волчата, и надо было отстаивать себя не только как личность, но и как подозреваемого в еврействе: детдомовские дети очень точно определяли истинную национальность. После нескольких драк я прижился, заняв своё место в детской стае.

Кормили нас очень скудно, и мы уходили в город, чтобы добыть что-нибудь поесть. Я промышлял на пассажирской станции продажей газет немецким солдатам. Однако необходимо было держать ухо востро. Детей, снующих около эшелонов, ловила немецкая жандармерия и, поймав, жестоко избивала. Как-то я и мой новый приятель Виля Никитин (Лившиц) шли вдоль эшелона и вдруг заметили, что остальные пацаны бросилась врассыпную. Мы тоже побежали, и тут гнавшиеся за нами жандармы спустили с поводка овчарку. Она, конечно, быстро догнала меня и вцепилась в локоть. Виля продолжал бежать, овчарка отпустила меня и бросилась за ним – теперь я понёсся изо всех сил. Так мы попеременно вырываясь из собачьей пасти, убежали далеко от станции, и жандармы, отозвав собаку, прекратили нас преследовать. Не поймали!

Однажды ранней осенью в группе евреев, разбиравшей развалины возле станции, я заметил Лиду. Мы отошли с ней в сторону, обнялись. Я спросил о маме − Лида расплакалась и ничего не сказала. Думаю, ей уже тогда была известна мамина судьба. Я отдал Лиде все заработанные на станции продукты. Подошёл бригадир и сказал, что пора возвращаться в гетто, а меня спросил: ты с нами? Я ответил «нет». Мы обнялись и попрощались. Больше я Лиду не видел...

Уже в Израиле бывший партизан из Минска Абрам Рубенчик показал мне статью Эллы Мальбиной (тоже из минского гетто), опубликованную в Чикаго в 1998 году, к 55-летию гибели гетто. Там есть такие слова: «Со мною в рабочей колонне немецкой фирмы "Фридрих-Криг" на ул. Свердлова рыла котлованы шестнадцатилетняя девочка Лида. Я знала, что её мать Таубкина преподавала немецкий язык в институте, где я училась... Голодная девочка никогда вместе с баландой не съедала выданный кусочек хлеба, оставляя его напоследок, отщипывала крошками, сосала как конфетку». Вот и всё о моей Лиде − чрезвычайно способной, живой, доброй, любившей не только своих близких, но, как и мама, просто всех людей...

После нескольких месяцев пребывания в детдоме меня внезапно возвратили в детскую больницу. Я не был болен, думаю, что моими перемещениями снова руководила Е. И. Николаева, узнав, что в детдом должна приехать комиссия, и мне грозит разоблачение. Во все детдома поступило распоряжение немецких властей от 16.04.42, где говорилось: «Все жидовские дети, по тем или иным причинам попавшие в ваш детский дом, должны быть под вашу личную ответственность из детского дома выделены и переведены в больницу в гетто». Это означало отправить их на верную гибель. И такие люди, как Николаева, спасали их, рискуя собственной жизнью.  

Спустя месяц меня перевели в детдом № 7 в Красивом переулке, которым ведала Вера Леонардовна Спарнинг, латышка. Атмосфера в нем резко отличалась в лучшую сторону от царившей в других детдомах. Вера Леонардовна использовала все возможности, чтобы пополнить наш рацион. Ей удалось договориться с молочным заводом, и детдому стали отпускать отходы производства, которые мы, дети, приносили в тяжёлых бидонах и по дороге могли отпить немного обрата – обезжиренного молока. Наш детдом опекала Евангелистская церковь, её прихожане передавали в детдом кое-какие продукты. При детдоме работала сапожная мастерская, и её доходы также шли в общий котёл. И что еще поддерживало нас, – это возможность заработать, продавая газеты и чистя сапоги немцам на товарной станции, где останавливались эшелоны, следующие на фронт и обратно в Германию. Всё добытое на станции мы приносили в детдом, ели сами, распределяли среди друзей, и передавали девочкам, которым Вера Леонардовна запрещала покидать детдом.

Она подобрала добросовестный персонал и сумела договориться со старшими ребятами, определявшими взаимоотношения детей в детдоме. Большие не отбирали еду у маленьких, как в других детдомах, и конфликты, как правило, решались мирным путём − все подчинялись авторитету заведующей. В детдоме были еврейские дети, но Вера Леонардовна говорила: «у нас нет евреев» и строго наказывала за проявление детского антисемитизма. Когда ожидались проверки, она старалась упрятать детей с семитскими лицами куда-нибудь подальше или укладывала в постель, выдавая их за больных. Таким образом, в её детском доме дождались прихода Красной Армии более 30 еврейских детей (из 120 детдомовцев). Этот уникальный случай стал возможным лишь благодаря самоотверженности Веры Леонардовны.

Мы в детдоме знали обо всём, что происходило в городе. Осенью 1943 года немцы полностью ликвидировали минское гетто. Все его обитатели были увезены в Тростенец и там уничтожены. Расстреливали евреев в строгой секретности, но местные жители хорошо знали, где и когда это делалось. Вскоре на территории разгромленного и разграбленного гетто поселились русские. Евреев в городе не осталось.

Спасённые и вернувшие себе настоящие имёна и фамилии еврейские дети в большинстве остались без семей, погибших в минском гетто, и в полной мере узнали все беды послевоенного нищего сиротского существования. Я был одним из счастливых исключений: после освобождения Минска меня нашёл отец, вернувшийся из армии...

Отец узнал, что маму арестовали вне гетто, держали в минской тюрьме по улице Володарского, затем увезли в Тростенец, где она и погибла. Это рассказала папе её сокамерница, которой посчастливилось уцелеть. Другой свидетель событий рассказал, что Лиде помогли раздобыть русский паспорт и с ним дойти до партизан. Она погибла во время блокады немцами партизанской зоны. Мне, 12-летнему, папа тогда не рассказал всего, что ему удалось узнать о гибели наших самых близких и любимых...

Институт Яд Ва-шем «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны», присвоил Вере Лонардовне Спарнинг (1902-1984) и Елене Ивановне Николаевой (1899-1994) звание «Праведник Народов Мира».

СНОВА В МИНСКЕ

Израильская делегация из трёх бывших узников минского гетто (я, Давид Таубкин – заместитель председателя Всеизраильской Ассоциации «Уцелевшие в концлагерях и гетто» и члены этой Ассоциации: Лидия Коротки и Марат Гальперин), год назад прибыла в Минск по приглашению «Белорусского общественного объединения евреев – бывших узников гетто и нацистских концлагерей» для участия в церемониях, посвящённых 60-летию освобождения Минска и Беларуси от нацистских оккупантов.

Вместе с делегатами из других стран мы посетили район бывшего минского гетто. От старого там мало что осталось: прошло столько лет, да и не стремились власти сберечь память о трагедии евреев Минска. Скорее наоборот, сделали всё, чтобы забыть о гибели ста тысяч евреев – жителей города. Характерный пример: территория гетто включала еврейское кладбище, где во время оккупации были зарыты тысячи погибших евреев. На этом месте разбит парк. Лишь несколько старых могильных плит и одинокий памятник депортированным и убитым здесь евреям из Германии напоминают о старом еврейском кладбище с тысячами захоронений и памятников...

г. Петах-Тиква, Израиль