Личность

«Вы не наш...» 

Прошло уже три года, как в Мюнхене ушел из жизни выдающийся Певец Михаил Александрович. Он похоронен на еврейском кладбище. На гранитной плите его надгробия высечены пушкинские строки: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв».

Людям старшего поколения хорошо знаком его редкий по красоте звучания голос.  Я вспоминаю, когда этот голос из репродукторов или граммпластинок звучал в наших домах, жизнь в них замирала.

С одинаковым энтузиазмом пел Александрович и в захолустных городах и посёлках, перед рабочими и колхозниками, и в самых престижных концертных залах столицы, куда на его концерты являлись и «царственные особы» страны Советов.

Эти, последние, не любили Певца, но и они не в силах были лишить себя удовольствия услышать его пение. В одной из бесед Михаил Давыдович говорил мне: «Наибольшее удовлетворение получал я тогда, когда видел, как у людей «в мундирах», сидящих в правительственных ложах или в первом ряду в зале, чопорных и надменных, по ходу моего пения пробуждались человеческие эмоции: светлели лица, загорались глаза, и они, сначала нехотя, а затем уже истово аплодировали каждой спетой мною песне. Свою задачу я видел в том, чтобы снять с них «мундиры». 

Однако «человеческое» бодрствовало у этих особ недолго. Именно из-за них Певец вынужден был в 1971 году покинуть страну, которая его любила, и которую любил он. Иван Семёнович Козловский сказал тогда: «После отъезда Александровича мне стало скучно жить. Мне не с кем стало петь».

Михаил Давыдович не дожил несколько недель до своего 88-летия. Его творческий стаж измеряется восьмью десятками лет. Именно в 8 лет он дал первый сольный концерт в Риге. И с того дня титул «вундеркинд» прочно закрепился за мальчиком.

А уже в Германии Михаил Давыдович получил ещё один «титул». На вышедшем здесь в 1997 году компакт-диске с исполненными им песнями за 60-тилетний период (с 1937 по 1997 год) певец был назван – «Русский тенор-легенда». 

До последних дней Михаил Давыдович получал письма от своих поклонников, живущих в разных концах света, и это неизменно радовало его. Кстати, письма приходят и сейчас, к его вдове Раисе Леопольдовне. И ещё, он был неистощимым жизнелюбом и не переставал шутить, даже будучи прикованным к постели тяжелой болезнью.   

Однажды я навестил его в больнице, и он, бледный и немощный, показал мне один журнал, издающийся в Цюрихе с большой статьёй о нём. «Представляете, – сказал Александрович, –  какую они мне как начинающему певцу сделали рекламу! Вот теперь-то импресарио будут рвать меня на части».

Мне не раз приходилось встречаться и беседовать с Михаилом Давыдовичем. Ниже я предлагаю одну из таких бесед.

Исай Шпицер

– Михаил Давыдович, свою книгу «Я помню...», вышедшую в 1985 году в Мюнхене, вы заканчиваете так: «Под гул самолёта мне слышались слова: "И всё-таки вы не наш..." (А принадлежали они одному высокому  чину из Министерства культуры СССР. – И.Ш.) Но видит Бог, я любил эту страну, я искренне хотел стать её сыном. И не моя вина, что остался её пасынком». И было это 29 октября 1971 года. Вы летели тогда с семьёй в эмиграцию, в Израиль. Вы выиграли, наконец-то, борьбу с советскими властями за право петь и на Западе. Как сложилась Ваша жизнь в дальнейшем?

– Израиль встретил нас бурно. Сразу же была организована пресс-конференция. Я отвечал на вопросы, связанные в основном с моей эмиграцией, за которой с большим вниманием следили и в Израиле, и в США, и в других странах. В течение полугода моё имя не сходило со страниц израильских газет и журналов. И когда через три месяца было объявлено о моём первом концерте, расходов на рекламу почти не понадобилось. Спонсорами этого концерта были тогдашние премьер-министр Голда Мейир и мэр Тель-Авива. Они с членами правительства присутствовали на концерте. Были овации, масса цветов. Была корзина с цветами от Голды Мейир. Правда, мне из этой корзины ничего не досталось. Уходя, зрители брали по цветочку в качестве сувенира. После этого концерта появились хорошие рецензии. Какой-то импресарио, не крупный, правда, предложил мне контракт на год и умудрился организовать шесть или семь концертов по стране. Из них пять прошли при полных залах. Когда настал срок расчёта со мной, оказалось, что не он мне, а я ему должен. По его словам, аренда, оркестр, реклама «съели» все деньги.

– Вы, конечно, не были готовы к такой ситуации.

– Естественно, я никогда никого не проверял. Позже я понял, что выручка осела в кармане у импресарио. Но дело даже не в этом, а в том, что заявок на мои концерты больше не поступало. И это было неожиданностью для меня. Я не получил то, к чему стремился. Тогда Ян Пирс, американский певец с мировым именем, несмотря на то, что я мог стать его конкурентом, обратился к известному импресарио, американцу Солу Юроку со словами: «Теперь он уже здесь. Почему ты его не берёшь?». Юрок, хотя мы с ним были знакомы с детства, ответил: «Я не работаю с эмигрантами из Советского Союза». Он боялся испортить отношения с Москвой. Можете себе представить мою ситуацию: мне 56 лет, я в прекрасной вокальной форме, мне бы работать и работать... И вдруг я оказываюсь не нужным никому со своим репертуаром...

– У вас не было депрессии в связи с этим?

– У меня нет, а вот у жены, и особенно у моей матери, были. Но я нашёл выход. Я обратился к своим «скрытым» ещё в бытность в Советском Союзе резервам.

– Что же это за резервы? 

– Канторское пение. Ещё в юности, живя в Латвии, я некоторое время работал кантором в синагогах Риги, затем Манчестера и Каунаса. В те годы я был, пожалуй, самым молодым кантором в мире. И вот синагога в Рамат-Гане, близ Тель-Авива, заключила со мной контракт на два года, что позволило нам нормально существовать. Пришлось, конечно, много поработать, чтобы восстановить свой  репертуар – ведь с тех пор прошло более трёх десятилетий.

– Скажите, пожалуйста, канторство всегда предполагает религиозность исполнителя, или это просто один из жанров вокального искусства?

– В Израиле вы можете быть кантором только при строгом религиозном поведении в жизни. Помню, когда я в самом начале моей работы кантором зашёл в магазин без головного убора, то на следующий день это «происшествие» обсуждала  вся синагога. Всё это было мне не по душе.

– А каким образом вы оказались в Америке?    

– О, это интересно. Однажды я получил приглашение дать концерт в Нью-Йорке. За этим концертом последовало ещё двадцать. Там я начал выступления с гонораром в полторы тысячи долларов. По американским меркам, это небольшая сумма. Для меня  это были огромные деньги. Ведь у гастролировавших за рубежом советских артистов государство забирало почти весь гонорар, оставляя  им какие-то крохи от заработанного. Так было и с Рихтером, и с Ойстрахом, и с другими исполнителями. Живя там, я был готов и на такие условия, и всё равно меня не выпускали в зарубежные гастроли.

– Скольких же денег лишилась страна из-за подобных нелепых запретов!

– Вот именно. Там же, в Америке, я получил приглашение на работу в одну из синагог Канады, и мы с женой переехали туда. Затем были синагоги Нью-Йорка и Флориды. К тому времени наша дочь, Илона, уехала с мужем Леонидом Махлисом в Мюнхен, где ему предложили работу на Радио «Свобода». И когда мы с Раечкой почувствовали, что жить вдали от дочери нам невмоготу, мы переехали в Мюнхен.

– Михаил Давыдович, как известно из вашей книги, вы стали давать камерные концерты с восьми лет и пели произведения Шуберта, Гуно, Глинки, Мильнера... Никто в мире до вас этого не делал. Позже был период ломки голоса, и ваши мудрые учителя на несколько лет запретили вам буквально рот раскрывать и тем самым сберегли ваш голос. Мой вопрос связан с другим этапом вашей жизни. Когда вы почувствовали, что  ваш голос  с возрастом стал «уходить», и вы уже не тот Александрович, что пел раньше?

– К сожалению, годы берут своё. И у меня остаётся все меньше возможностей делать со своим голосом то, что я хочу. Уже не те голосовые связки, слабеют мышцы гортани и диафрагма. Диапазон голоса становится у’же. Это естественный процесс, хотя далеко не самый приятный. На днях я захожу в аптеку и говорю: «У меня есть электрический чайник, который время от времени покрывается накипью, я кладу туда пару таблеток "кальгонита" (средство от накипи – И.Ш.), и накипи – как не бывало. Не могли бы вы дать мне что-либо такое, чтоб я смог снять "накипь" со своих сосудов?» Аптекарь меня внимательно выслушал и говорит: «Это очень сложно. К сожалению, у нас нет таких средств». Тогда я ему говорю: «Я сейчас приду домой и приму те таблетки, что я бросаю в чайник». Он сделал большие глаза – так и не понял моей шутки.

Конечно, я не доволен своим голосом. Я вынужден был сокращать репертуар, а в самом репертуаре понижать тональность. Однако в рецензии на мой концерт в 1995 году одна бостонская рецензентка писала: «Если человеку за 80, и он может т а к петь, он достоин "Книги Гиннеса"». Подумав об этой фразе и посмотрев информацию о других певцах, когда они кончали петь, я понял, что просто обречён  быть в книге рекордов Гиннеса.

– А Козловский, он ведь тоже пел, когда ему было за 80.

– Козловский - это редкое исключение. Мы с ним дружили, и я его высоко ценю как певца и человека. Он пел дольше, чем многие певцы мира и сохранил свой голос лучше, чем я в его возрасте. Он вёл стопроцентный режим профессионального певца. Например, за три дня до концерта он не выходил из дома, ни с кем не говорил, не отвечал по телефону. Он молчал. А потом выходил на сцену и пел. Пусть даже одну песню. У меня же был другой подход. Мои педагоги научили меня никогда не использовать всю силу голосового аппарата. Что-то должно оставаться в резерве. Если бы я свой репертуар, лирический и драматический, использовал на предельных нагрузках, я давно бы перестал петь.

– А  как вы справлялись с эмоциональными нагрузками? Выход человека на публику – всегда стресс. А на ваших концертах бывала и вовсе неординарная «публика»: и Сталин, и Берия, и Молотов, и Хрущев...

– Петь в присутствии такого «начальства»  было особым состоянием. Подумайте, что за пение, если за кулисами к тебе приставлен красноармеец с винтовкой, который провожает тебя до кулис. Одному такому я сказал: «Может быть, ты и споёшь вместо меня?» Я понимал, он-то был ни при чем. А у меня пересыхало горло. Но в основном, с эмоциями на сцене я справлялся. Куда сложнее давалось общение с «опекунами от культуры». Как-то Смирнов-Сокольский сказал: «Не бойся министра  культуры, а бойся культуры министра». Однажды после разговора с одним из таких «опекунов» я обнаружил в глазу черную муху – у меня лопнул сосуд. У Райкина было около десятка микроинфарктов. И все они возникали, как правило, после сдачи очередной программы какому-нибудь реперткому. Вместо того, чтобы творить, он вынужден был бороться за право творить. И так было со многими артистами.

– Михаил Давыдович, и всё-таки мне представляется, лучшая ваша публика была в Советском Союзе. Где бы вы ни пели: в колхозах или на стройках, в госпиталях или на передовой во время войны, в многочисленных концертных залах – вам рукоплескали простые люди. Это ведь и был всенародный успех.

– Это – абсолютная правда. То, что артист мог получить в Советском Союзе, а теперь России, он не получит нигде в мире. Меня принимали очень тепло и в Америке, и в Израиле, и  других странах. После концерта – почти всегда приёмы, банкеты... Но меня не обманешь. Я знаю, что за этим стоит. Такой любви, такого энтузиазма, какие были в Советском Союзе, я не чувствовал нигде. И я любил этих людей. Продолжаю их любить и сейчас. И я рад, что они могут встретиться с моими песнями, записанными на компакт-дисках, которые уже вышли здесь, в Германии в издательстве Pläne GmbH, и надеюсь, что они дойдут и до российского слушателя.

– Вы по-прежнему  поёте?

– Увы. Последний раз я вышел на сцену Большого зала Московской консерватории 26 мая 1997 года...

Хочу лишь добавить, что в 2002 году за несколько дней до кончины Певца Verlag Pläne GmbH выпустило третий компакт-диск с песнями Михаила Александровича на языке идиш.

Исай ШПИЦЕР,

г. Мюнхен