Киномонолог Киры Муратовой
Нужно, чтоб каждого кто-то любил.
Толстых, худых, одиноких, недужных.
Всяких, любых, обязательно нужно,
нужно, чтоб каждого кто-то любил.
Г.Поженян
Я родилась в 1934 году в г.Сороки, Молдавия. Поехала учиться в МГУ в Москву и проучилась на филфаке 2 года. Внутри все время бурлило: «Надо что-то делать, надо что-то делать». И я сделала. Бросила МГУ и поступила во ВГИК на курс Герасимова и Макаровой. Тамара Федоровна сразу меня «приглядела». Она нашептывала Сергею Аполлинарьевичу: «Какая красивая, молодая и уже умненькая». Да он и сам это видел. Тем более, что на него смотрели мои горящие, влюбленные глаза. Не влюбиться в него было невозможно. Интеллектуал, обходительный, всесильный. Тамара Федоровна сняла для меня на семейные деньги маленькую квартирку – у меня-то денег не было. А как-то на третьем курсе Герасимов вошел в аудиторию, а там никого из группы не было – сидела только я одна. Он сладко потянулся и сказал: «Весна, нерест!» Он повел меня в ресторан Дома Кино и, ничего не боясь (в ресторане было много народа), угощал меня вином, фруктами и разговорами. Он сказал, что его девиз – это «разумный компромисс» с властью, и что без этого любому режиссеру не жить. Но женщина-режиссер – это особый разговор. «Вот ты слушаешь, развесив уши, а сама думаешь о другом. Давай сделаем мизансцену “объяснение в любви”. Садись поближе. Положи руку мне на колено. Так. Теперь я положу. И щека к щеке. Похоже?» «Похоже, – с трудом разлепила я губы. – Но настоящую мизансцену можно сделать только у меня».
Мы поехали в мою квартирку и сделали прекрасную мизансцену. По всем правилам режиссерского искусства. Целый час я успокаивала педагога, что он устал, что зря выпили. Что в другой раз всё получится. Мы поехали к нему домой, где он сказал Тамаре Федоровне, что назначает меня своей дочкой, которой нужно помогать всегда, везде и во всем. И ведь помогал. Меня дважды дисквалифицировали (из кинорежиссеров на Одесской студии, обвиняя в том, что мои фильмы проникнуты буржуазным влиянием и ассоциальны. И оба раза меня восстанавливали в должности, благодаря письмам и звонкам Герасимова. Позже я посвятила ему фильм «Три истории».
Первой моей самостоятельной картиной были «Короткие встречи», в которой я играла сама. На главную мужскую роль пробовался Любшин, но ассистенты по моему указанию вылавливали по стране Владимира Высоцкого и таки выловили. Произошла наша встреча. А это узнавание своих мыслей в мыслях другого. Мысли становились общими, зажигались новым огнем. Он очень помог мне, но потом и я помогла, когда уста его уже сомкнулись. К его словам я добавляю свои, договариваю то, что он не успел договорить. Может быть, это была любовь. На экране точно была. Видно.
Я хотела тогда говорить о том, что «общественное» иногда не может заполнить всю жизнь. Нужно еще, чтобы было и «личное», а иногда это не совпадает. Пыталась я в роли государственной служащей городского масштаба Валентины Ивановны остановить медведя-шатуна геолога, которого играл Высоцкий. Но женщина не всегда может победить мужчину. И тогда он уходит. Картина была положена на полку и вышла только в 1987 году.
А в 1971-м я снимаю «Долгие проводы». Меня интересовали в то время отношения детей и матерей. Об этом и говорила. О непонимании, о несовпадениях. Открыла для себя прекрасную актрису – Зинаиду Шарко из ленинградского БДТ. Ее Товстоногов прозвал «Капитан тонущего корабля». Вот эта ее способность существовать на очень острой и тонкой грани между гротеском и трагедией меня и привлекла, и сейчас привлекает в любом актере, которого я могу считать «своим». В «Долгих проводах» у Шарко была обыденная внешность, но необычный голос. Этот капризный, набухший скандалом, заносчивый или сдавленный голос принадлежал измученной, но держащей спину женщине, за гранью нервного срыва. В «Долгих проводах» она сыграла жалкую и недоступную девушку-женщину. И неопытную, и зрелую. Сыграла резко и свободно. Вызывающе эксцентрично и простодушно. Финал фильма, когда она с встревоженным обреченным взглядом, с размазанной по лицу тушью, смеясь и рыдая снимает парик, она напоминает мне феллиниевских клоунесс, только Шарко сыграла лучше – она сыграла еще и пол. Фильм был положен на полку и выпущен только в 1987 году.
Кадр из фильма «Короткие встречи»
А все-таки один фильм вышел на экраны в тот же год, что и был снят. Это был «Познавая белый свет». «Ленфильму» не хватало фильмов о рабочем классе и мою картину зачислили по этому разряду. Ну и хлебнул неприятностей директор «Ленфильма»! Правда, начальства у него было меньше, чем у меня в Одессе. Одесский горком, Госкино Украины, ЦК Украины, а уже потом Госкино СССР и ЦК в Москве. Каждая инстанция старалась держать и не пускать.
Очень характерно в этом смысле было принятие (вернее, неприятие) фильма «Среди серых камней» по Короленко. Чего только не навешивали на меня! Нет такого ярлыка, которого бы я не носила тогда: «мистицизм», «отказ от социалистического реализма», «неправильная трактовка автора» и т.д. Протестуя против цензурных купюр, я сняла свою фамилию из титров и подписалась издевательским псевдонимом – «Иван Сидоров». А я всего лишь говорила о том, что люди всегда стремятся выжить и, несмотря ни на что, могут еще и смеяться, и радоваться жизни.
Картину положили на полку и выпустили только в 1987 году. Пора уже сказать, что это был за год. В 1986-м 13 мая состоялся V съезд кинематографистов. Это был не съезд, а большой громокипящий котел. Это было первое перестроечное радикальное коллективное высказывание. А 17-го мая при новом Союзе создается постоянно действующая конфликтная комиссия по творческим вопросам во главе с Андреем Плаховым. Я в Одессе получаю письмо от этой комиссии, в котором мне высказывалась полная и безоговорочная поддержка нового секретариата и дано обещание легализовать мои запрещенные и полузапрещенные картины. Но самым удивительным был звонок из Госкино. «Ни один ваш замысел не встретит более никаких препятствий. Каковы ваши планы?». Председатель Госкино говорит: «Вы можете немедленно приступить к работе над любым сценарием по своему усмотрению».
Вот так перестройка стала для меня доброй волшебницей, и я после такой торжественной амнистии сняла «Перемену участи». Мне сказали «можно», и я сделала то, что хотела. Там не было ни политической ангажированности, ни ожидаемой всеми притчи «о самом главном». Вместо притчи я рассказала анекдот о муже, жене и любовнице: жена убивает любовника, выдает за случайность, но у того была другая любовница, и та, вторая, сохранила записку, из которой ясно, что убийство не было случайностью, а теперь хочет представить ее суду; муж выкупает записку, жену оправдывают, муж вешается. Всё.
Эта картина для меня образ чистого беспокойства, предвестие дисгармонии. В 1987 году происходит «перемена участи»: истории о тяготах любви сменяются анекдотами о легкости смерти. Любые перемены оказываются просты, поскольку в основе каждой из них лежит самое простое и естественное из всех человеческих действий – преступление, насилие, агрессия. Единственную возможность настоящих перемен в разнообразном мире дает подчинение порядку вещей.
За десять следующих лет я сняла пять фильмов и выслушала от некоторых своих зрителей феноменальный упрек в том, что из моих фильмов исчезла любовь к людям. Люди всерьез обиделись, будто речь идет не о режиссере, а о вестнике Божьей милости. Каждый мой фильм рассматривается так тщательно, будто он – зашифрованный документ, содержащий мистическое знание. Впрямую я высказываюсь в «Астеническом синдроме». Надеюсь, что это портрет-натюрморт состояния души нашего отечества в ходе социальных перемен восьмидесятых-девяностых. Здесь нет не только взаимопонимания между людьми – здесь не хватает дрянной еды и убогого жилья. В любую секунду хаос сплющенных друг о друга людей готов взорваться ненавистью. Героиня пролога – женщина, похоронившая мужа, теперь кружит в оцепенении горя по обессмысленной жизни, – уходит из больницы, где она работала врачом. Герой следующей новеллы – добрый и милый учитель, потерявший силы жить. Врач и учитель, носители культуры и цивилизирующего начала бытия устали, надорвались, отвратились от людей. Путь сюжета по социальному ландшафту заканчивается клетками живодерни, где сидели обреченные собаки и глядели прямо на зрителей. Когда я сама как-то попала на живодерню, спать не могла. Думала – сниму и избавлюсь. Ан нет.
Под крутой мат случайной попутчицы герой падал без сознания, уносимый поездом метро прочь. Верили и надеялись тут одни только девочки-дурочки или сумасшедшие. В «Увлечениях» я вернула в центр композиции женщин. Мир равен героиням: они красивы, нарядны, самодостаточны и бессмысленны, и таков же мир ипподрома. Лошади как женщины, с той разницей, что у лошадей есть цена и хозяева, а женщины бродят неприкаянные и неоседланные. Красивое чудище Литвинова должна царить в жизни, но растерянно перемещается между больницей и конюшней, пытаясь в своих монологах поймать какую-то магическую музыку, которая бы все поставила на свои места и объяснила. Однако ничего не ловится. Мир распался на мозаику из слов, ... азарта, случайностей, человеческих лиц и лошадиных статей. Он забавен, как всякое безвредное увлечение и любой человек в нем – звено бесконечного орнамента.
Орнаментальны и «Три истории», только увлечения героев этого фильма трудно признать забавными: они увлечены убийством. Тайна очарования в демонической красавице Литвиновой-Офелии, не утонувшей, а убивающей. Наверное, она будет такой же теткой, как та, которую она убивает. Недаром и платья у них одиноково красные, и волосы белокурые.
Я всегда обращаюсь к людям, к музыке их речей, к обаятельной нелепости их жестов, к пестрому сору обыкновенной жизни. Я в каждом фильме даю возможность, выбежавшему в кадр, т.е. на сцену – выговорить всю правду о себе, заявить свою индивидуальность, показать «вот каков я есть». Я не даю им никем и ничем притворяться: исповедуйся! Даже если ты бес или демон – будь искренним. Люблю снимать непрофессиональных актеров, которые не в состоянии притворяться так могуче, как профессионалы.
Все фильмы – о себе. Когда старик в «Трех историях» произосит длинный монолог об ужасах старости – это обо мне. Монолог – главный способ речи всех героев. Молодость невозвратна, любовь несбыточна, смерть неизбежна и исполнить все это в мажоре невозможно.
Но вот в «Настройщике» я это попробовала. Давно прочитала книжку такого автора Кошка о российском сыске и сделала фильм о том, как втираются мошенники в доверие, и как люди готовы быть обманутыми. Играют мои «постоянные актеры»: Русланова, Литвинова, Бузько, но и новое для меня лицо – Алла Демидова. Она не могла уехать на съемки без своей собачки – ... но я решила, что уж тогда в кадре будет всегда собачка. Она сбросила свою несколько демоническую маску. Мужская роль у великого клоуна – Делиева. У меня, впрочем, все клоуны и клоунессы. Так веселей и трагичнее. Мое любимое слово «оксюморон» – сочетание противоположностей. Помните, у Толстого «Живой труп», у Блока «жар холодных чисел». Так и у меня – клоунада и трагедия.