Наш киноклуб

ЛУНГИН, СЫН ЛУНГИНА, НАДЕЖДА ОТЕЧЕСТВА

«Стоит увидеть, как Лунгин поглощает

свой утренний йогурт за столиком Каннского кафе,

чтобы понять – перед нами мошенник и прохвост».

Жан-Люк Годар. Канны, 1990 г.

Это была Ялта. Та самая Ялта советских времён, которую так любили кинематографисты, актёры, литераторы, девушки лёгкого поведения, и я, грешный. Всё, что вы прочитаете ниже, является сплошным вымыслом, плодом дурного воображения, пьяным бредом, не имеющим к жизни никакого отношения. (Сейчас. Подождите. Ещё одну рюмку). Только имена и названия фильмов – правда.

Ялта. Киностудия выходит одной своей стороной прямо к морскому берегу. Стоит только перелезть через низенькие ворота, – и ты на пляже. Нужно отдать должное сотрудникам ялтинской киностудии, они никогда не вызывали режиссёров с пляжа. Ушёл – значит, ушёл. Нету. Вот мы с Лунгиным и оказались в «нетях». Сначала искупались. Было жарко. Потом вышли на набережную и стали пробовать крымские вина у каждой бочки. В таких бочках на колёсах в Москве продавали квас, а в Ялте – вина. Потом встретили актёра Кокшенова. Он в это время у меня снимался и старался показать себя настоящим другом, подлизывался, как только мог. Зная, что перед ним два еврея, стал рассказывать о втором муже своей любимой мамы, об отчиме, который якобы был евреем. Лунгин сразу Мишу Кокшенова раскусил и стал называть «Михуилом», а тот даже не понял издёвки и заявил, что получил за выступления (чёс) в Ялте много денег, и что он угощает.

– Так это же совсем другое дело, – обрадовался Лунгин.

Пьянка стала приобретать космические масштабы. Это полностью соответствовало характеру Павла Лунгина – Селадона, философа и бабника. Он стал останавливать на набережной прохожих и заставлять Кокшенова их угощать.

– Пусть и этот моряк выпьет!

Никто и не думал отказываться. А Кокшенов заявил, что сейчас будем ловить баб на живца, имея в виду, что живец это он. Его действительно все знали в лицо, знали, что актёр, популярный актёр, но фамилии никто не помнил. Миша в жизни совершенно косноязычен, классически. Анекдоты, которые он рассказывал закадрённым девушкам, мне приходилось переводить, потом переводил Павел, и это было очень смешно... Три ялтинские девушки, работавшие в Интуристе, под общий хохот, оказались вместе с нами в квартире на Чайной горке, принадлежавшей одной из них. Кокшенов обеспечил выпивку, праздник набирал силу. Мы оказались на полу однокомнатной квартиры все вместе вшестером под одним одеялом. Думаете, вот нашёл о чём писать, разврат какой-то. Простите, но мне это нужно. (Для смелости ещё одну рюмочку…)

Вот. После первых объяснений в любви, вздохов и ахов, Кокшенов вдруг прокукарекал:

– Меняемся!

– Ну уж нет, – запротестовала «моя» девушка, – что моё, то моё! Никаких обменов!

Действительно. Никаких обменов не состоялось, но, постепенно протрезвев, Лунгин стал философствовать.

Лучшая философия китайская. Весь мир сосредоточен в тебе самом. Вот мне с собой интересно. Мне уже сорок, и скоро срок наступит что-то сделать. А я весь состою из слабостей. Питаю слабость к вам, друзьям, к девушкам, к картинам, мне их дарят друзья-художники. Есть люблю и пить. Поэтому сейчас пойду за спиртным.

Он ушёл и не вернулся. Потом мы все разошлись, а через год примерно Кокшенов мне рассказал, что случайно узнал про Свету – «мою» девушку, что она родила мальчика. Я долго и безуспешно пытался разыскать Свету, но ничего не получилось. Видно, ничего большего она от меня и не хотела. Ведь меня-то разыскать было совсем просто. Я каждый год бывал в Ялте. Потом просочились сведения, что Света уехала в Германию. Может быть, прочитает, и я, наконец, познакомлюсь со своим неизвестным сыном.

Но речь о Лунгине. Он тоже связан с Германией. Его дед был крупным инженером. Советское правительство послало его работать в Берлин, а когда он приехал в Москву с отчётом, обратно его уже не выпустили. Бабушка Павла с его 14-летней мамой осталась в Германии, а потом переехала во Францию. В 1932 году бабушка организовала в Париже кукольный театр. Вскоре они вернулись в Москву, но мама Паши русского языка не знала. Пришлось учить его с азов. А французский она заставила сына Павлика учить с 8-ми лет. Ах, как же это позже пригодилось. Отец Павла был знаменитым советским сценаристом. Писал он вместе со своим другом Ильей Нусиновым. Отец Ильи был членом Антифашистского еврейского комитета и был расстрелян, как были убиты и все остальные члены этого комитета.

Отец Павла – Семён Лунгин вместе с Нусиновым, а после его смерти и в одиночку, создал великолепные сценарии: «Телеграмма», «Внимание, черепаха», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён», «Агония», «Жил певчий дрозд» и др. А Павел из духа противоречия пошёл совсем по другой стезе – в 1971 году он окончил отделение математической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ (фу, выговорил). Но этот невидимый воздух кино, этот магический притягательный дух. Он притягивает, не даёт спокойно жить. По себе очень хорошо это знаю. Вот и Павел не выдержал. Стал писать киносценарии. Один написал для нашей киностудии имени Горького под названием «Конец императора тайги» вместе с Б. Камовым. Хороший детский вестерн получился. Потом Лунгин заканчивает высшие режиссёрские курсы и мечтает снимать. А тут как раз перестройка. А у Павла – то совершенное знание французского. И звёзды сошлись. Ему звонит французский продюсер (знакомый его знакомого) и предлагает ставить фильм по только что написанному Павлом сценарию «Такси-блюз». Павел хохочет. Он думает, что его разыгрывают друзья, но продюсер перезванивает, и только тогда Лунгин верит и, конечно, соглашается. Когда фильм увидели зрители, было ясно, что открыт новый мир и новый актёр. Актёра звали Пётр Мамонов, он был рок-певцом, а стал киноартистом, сейчас играет в драматическом театре им. Станиславского в Москве. А вот новый мир был миром огромного города, урбанистической сказкой про сокровища, злых разбойников и развратных красавиц. Город как пограничье рас, культур, языков, нищеты и богатства, кочевья и оседлости, Запада и Востока. Этот город аморальный, щедрый, пьяный, тонкий, тщеславный и духарной как сам Павел Лунгин, – стал его Меккой.

А потом был знаменитый «Луна-парк» с люберами, погромами, дикими аттракционами, и великолепной, последней в кино, ролью Олега Борисова. Он играет еврея-композитора – песенника, поневоле ставшего отцом антисемита. А как же удивительна сцена прозрения громилы-любера и понимания им такой простой вещи, что он-то тоже еврей, как его папочка.

Город шумел и бесновался и в неудавшейся «Линии жизни», которую Лунгин хочет, разбогатев, перемонтировать.

Эпикуреец из светской семьи, Павел Лунгин по мере сил споспешествовал славе Отечества, отбиваясь от упрёков в том, что он же торгует этим своим Отечеством и последовательно выдумывая конвертируемые заголовки для своих картин, равно привлекательно звучащие для русского и заграничного уха.

Вписать отшельническую Россию в мировой контекст, приручить к ней дичащихся иностранцев, показать на лицо ужасных, добрыми внутри задача очень трудная, и распашной чревоугодник, арбатский Силен, одним словом, москвич Павел Лунгин сделал для этого немало. Но кратковременное перестроечное упоение смешением культур к концу века иссякло. Западу стал интересен чистый, неадаптированный, безпримесный Восток Кустурицы и Киаростами. Лунгин повздыхал, пожалел о несостоявшемся диалоге и принялся за кино про Восток без Запада – «Свадьбу».

Только сделав скандального «Олигарха» на деньги Березовского с великолепной актёрской работой Владимира Машкова, Павел Лунгин понял, что нужно искать свою родню. «Бедных родственников» нашёл сценарист Геннадий Островский. В интернете ему часто попадались объявления о розыске родственников. Искали даже его, Островского. Это привело к мысли о новом Остапе Бендере, ищущем любых родственников кому угодно. Лунгин с удовольствием взялся за этот чужой, но такой близкий ему сценарий. Когда фильм вышел, он сразу получил множество наград Кинотавра, кстати, это первые награды Лунгина на Родине. Во Франции фильм вышел уже с другим названием – «Семья на продажу».

Удивительны актёры, снимавшиеся в фильме. Эстер Гуетен начала сниматься в 85 лет, а сейчас ей уже за 90. Её родители вывезли из России ещё до революции, но она прекрасно знает русский язык и идиш. Живёт во Франции и в Израиле. Австрийский актёр Отто Таусик почти всё, что зарабатывает, отсылает в Индию, в сиротский приют. Я уже не говорю о любимце публики майоре Томине из некогда знаменитого сериала «Следствие ведут знатоки» – о бывшем нашем, а теперь израильском актёре Леониде Каневском. Сразу вспоминается злая эпиграмма Гафта, ходившая  по Москве в шестидесятые годы прошлого века, в пору взлёта театра на Малой Бронной с режиссурой Эфроса:

«Хоть Лёня дорог самому Эфросу,

Размер таланта уступает носу,

Но, если Лёнин нос

рассматривать отдельно,

поймем мы, что артист

талантлив беспредельно». 

Каневский полностью «в форме», он может насмешить и растрогать. Циничный король проигрыша Константин Хабенский – Остап Бендер наших дней – считает роль Эдика в «родственниках» своей лучшей ролью. Сергей Гармаш с блеском играет украинского еврея, страдающего от алкоголизма и от болезни, которая ещё не названа. Очевидно, это психологическая зависимость от прежнего строя. В какой-то мере все мы страдаем от этой зависимости. В фильме есть перлы, как например: «Человеку нужна хорошая могила. На неделю. Поскорбит – и уедет». Лунгин в этом фильме делает образ вопреки бытовой достоверности и наперекор повседневной очевидности. Никто не знает будущего, но свободный художник кое-что угадывает. Например, российские выдающиеся режиссёры бессознательно, но последовательно дискредитируют саму идею больших лёгких денег, ещё недавно столь популярную. В «Настройщике» Кира Муратова с миллионов понижает рабочую сумму куша до всего лишь 8 тысяч долларов. Лунгин идёт ещё дальше. Его Эдик предлагает аборигенам «хорошо заработать». Сколько же? А целых 20 долларов. Такие же смешные суммы будут звучать и дальше: 25, 50, максимум 90 долларов. Лунгин говорит о профанации радужных надежд внезапной капиталистической демократии. Да, герой терпит финансовый крах, а зато лжеродственники братаются, целуются, сливаются в экстазе. Царит не ум со вкусом, а скорость с наглостью. Лунгину кричат – мошенник, прохвост, а он, подавляя свой вкус и хорошие глянцевые киноманеры, говорит: «базовые вещи располагаются в точке разрыва повествовательной ткани и ткани эмоциональной». Для меня, например, базово то, что у евреев детей в детских домах нет. Я редко вижу в фильмах такие выбросы сумасшедшей, индивидуальной энергии очередного оголтелого солиста. Но ярче всех в «Бедных родственниках», конечно же, Сергей Гармаш. Пытаясь определить жанр картины, я придумал своё определение – еврейский фарс. Мысль  же Лунгина проста: «Все мы родственники, независимо от нации. А евреи такие же люди, как и все».

Утешает, не правда ли?

Ну, а Лунгин, как и положено русскому французу, колесит из Москвы в Париж и обратно. Поит в кабачках шпану с мочалками, а сам прислушивается. К ним. К городу. К России. (А за неё-то, вообще, грех не выпить! Итак, за Россию!)