Это было в Нюрнберге

«ИМЕНЕМ НЕМЕЦКОГО НАРОДА!»

(«Дело Каценбергера»)

Окончание. Начало в № 5.

Еще до того, в марте 1942 г., т.е. буквально через несколько дней после приговора Каценбергеру, почти все евреи, остававшиеся еще в Нюрнберге, были депортированы. К 1933 г. там насчитывалось 8266 «лиц иудейского вероисповедания», к весне 1941 г. осталось менее двух тысяч – остальные умерли, погибли или эмигрировали. Всего в Холокосте сгинуло 1626 нюрнбержцев, среди них все родные Каценбергера. Уцелел лишь младший брат Давид – он оказался среди нескольких сот заключенных, выкупленных в феврале 1945 г. у Гиммлера главой Международного Красного Креста графом Бернадоттом.

Ирена отбывала срок в концлагере близ города Косвиг на Эльбе, работая на пороховом заводе. Но через 25 недель ее помиловали – после третьего ходатайства, поданного матерью. Отца уже не было в живых, он скоропостижно скончался в январе 1942 г., не перенеся всего происшедшего. Муж Ирены после процесса посетил в Нюрнберге Ротхауга, пытаясь вымолить для нее помилование. Вместо этого Ротхауг посоветовал ему развестись. Зайлер, однако, ответил, что никогда не сделает этого, так как знает, что перед ним Ирена невиновна. Вскоре он получил свидание с ней. Это была их последняя встреча – в октябре 1944 г. Зайлер был убит во Франции.

Ротхауг же после нашумевшего дела пошел, как и рассчитывал, в гору. Его назначили прокурором в «Народную судебную палату» – высшую инстанцию рейха по политическим делам. В этом судилище, где каждый второй приговор был смертным, Ротхауг чувствовал себя как рыба в воде. Он, конечно, предпочел бы быть не прокурором, а судьей, но министр юстиции Тирак нашел его «совершенно неподходящим» для этого. Партийный статус Ротхауга также повысился – до уровня, соответствующего гауляйтерскому.

Небезынтересно отметить, что к концу своего пребывания в Нюрнберге этот «палач», как его именовали даже в кругу «партайгеноссен», стяжал явные симпатии у публики. Ей нравились его громовые речи (коллеги Ротхауга называли их «грампластинкой» за бесконечное повторение нацистских слоганов). Когда Ротхауг в последний раз вел заседание «особого трибунала», его почитатели возложили на судейский стол большой букет цветов.

Однако все это – репутация, известность, карьера – после краха нацизма обернулось против Ротхауга. Ему не удалось, как многим менее заметным фигурам, уйти от ответственности.

Вслед за судом Международного военного трибунала над главными нацистскими преступниками американцы провели в том же Нюрнберге еще 12 процессов над бонзами меньшего калибра. На одном из них судили в 1947 г. деятелей нацистской юстиции. (Он послужил, кстати, сюжетной основой известного фильма Стенли Крамера «Нюрнбергский процесс»).

В том же зале, где пятью годами ранее слушалось «дело Каценбергера-Зайлер», перед американскими судьями предстали 14 виднейших юристов Третьего рейха. Эти люди воплощали собой нацистское «правосудие» – орудие террористического режима, государственно организованную систему «легального» уничтожения политических противников, этнических и иных меньшинств. «Под мантией юриста они скрывали нож убийцы», – говорилось в обвинительном акте.

Среди подсудимых был и Освальд Ротхауг – «дело Каценбергера» стало знаковым для нацистской юстиции. Показаниями свидетелей Ротхауг был полностью изобличен в «извращении правосудия» (фальсификации состава преступления, попрании процессуальных норм, сознательно неверном применении действовавших законов, вынесении заведомо неправосудного приговора). Каценбергер, заключил суд, «был обвинен и казнен только потому, что являлся евреем». За «убийство при отягчающих вину обстоятельствах» Ротхауг был приговорен к пожизненному тюремному заключению.

Но дальше… Между вчерашними союзниками по антигитлеровской коалиции начинается «холодная война»; видя в Западной Германии «бастион против коммунизма», США приступают к ее перевооружению и включению в Атлантическое сообщество. Чтобы создать для этого благоприятную политико-психологическую атмосферу, американцы сокращают сроки заключения и выпускают на волю осужденных нацистских преступников. В 1954 г. Ротхаугу заменяют пожизненный срок 20-ю годами, а в 1956 – последним из сопроцессников – помилуют. Он умирает через 11 лет, в 1967 г., в возрасте 70 лет.

Ну, а что же другие действующие лица? Их послевоенные судьбы не менее поучительны.

Судья Карл-Иозеф Фербер, которого за прислужничество перед Ротхаугом прозвали «начальником приемной» (его комната находилась перед кабинетом шефа), после отъезда того в Берлин на какое-то время занял его место. Это, впрочем, не помешало ему после 1945 г. быстро найти общий язык с победителями. «Я всегда платил дань духу времени», – откровенно и даже с  вызовом объяснял он впоследствии. (Увы! Только ли он…) Отработав по призыву компартии четыре дня на расчистке городских развалин и пожертвовав заработок в пользу освобожденных узников концлагерей, Фербер счел свое покаяние законченным и с новой энергией вернулся к работе. Американцы, готовившие в это время процесс нацистских юристов, привлекли его за небольшую дополнительную плату в качестве эксперта. Поэтому, когда немецкая палата по денацификации, заинтересовавшись прошлым «эксперта», собрала о нем папку уличающих материалов, ей приказали: «Отставить! Этот человек нам нужен». Расчет оккупационных властей оправдался: выслуживаясь перед новыми покровителями и заодно выгораживая себя, Фербер на процессе припомнил многие слова и поступки Ротхауга, аттестовав его как «фанатичного антисемита» с «моралью хищника».

В кулуарах суда Фербер и Хофман встретились с Иреной – та тоже была свидетельницей. Они всячески лебезили перед ней. Фербер заявил, что приговор 1942 г. был «притянут за волосы», а Хофман назвал его «неприемлемым, несправедливым и бесчеловечным». На вопрос, почему же они подписали его, Хофман ответил: «Было невозможно противостоять его (Ротхауга) дьявольской энергии». А Фербер (видимо, уже уничтоживший написанный его рукой текст) сказал, что вообще «не имел к этому отношения».

В течение следующих 13 лет вся троица – Фербер, Хофман и Маркль – жила припеваючи. Первый сначала занялся коммерцией, а потом стал юрисконсультом крупной промышленной фирмы; второй преуспел как практикующий адвокат; третий, оставшись на госслужбе, вырос до члена высшего земельного суда в Мюнхене.

Но в апреле 1960 г. в нюрнбергский Дворец правосудия прибыла из Мюнхена бумага с надписью «Очень срочно!» Тогдашний баварский министр юстиции либерал д-р Альбрехт Хаас предписывал местной прокуратуре немедленно начать следствие против Фербера, Хофмана и Маркля по обвинению в убийстве и пособничестве убийству. Спешка объяснялась просто – с 8 мая 1960 г., т.е. по истечении 15 лет после крушения Третьего рейха, истекал срок давности по преступлениям такого рода.

Нюрнбержцы, повинуясь указанию, завели уголовное дело. Но через год, в июне 1961 г., отослали в Мюнхен материалы расследования с предложением закрыть его. В 100-страничном докладе следователи называли приговор Каценбергеру «ужасающим»; расследование, говорилось далее, позволило «заглянуть в пропасть судейских заблуждений при беспощадном фанатичном режиме». Однако, поскольку «состав преступления» по действовавшему в то время праву был, по их мнению, доказан, подследственным нельзя вменить в вину «извращение правосудия» и «намеренное убийство».

В баварском министерстве юстиции с этим заключением не согласились и приказали продолжить следствие. Начался затяжной ведомственный пинг-понг между министерством и нюрнбергской прокуратурой. Наконец, через 6 лет последняя отослала все материалы дела (к тому времени – 17 толстых томов) в Мюнхен, окончательно отказавшись им заниматься.

И все же еще через год, в 1967 г., обвинительное заключение против Фербера и Хофмана было составлено. Ротхауг к тому времени умер, а следствие против Маркля закрыли. Последний нашел после войны среди вернувшихся на родину эмигрантов влиятельных защитников, с помощью которых сумел пройти процедуру денацификации. Теперь он повторил прием, взяв адвокатом депутата бундестага от правящей в Баварии партии Христианско-социальный союз. Так что на процессе против Фербера и Хофмана, начавшемся, наконец, в 1968 г., Маркль выступал лишь в качестве свидетеля (следствие сочло, что в «деле Каценбергера» он только «выполнял указания начальства»). Однако судейская карьера Маркля оборвалась еще за 5 лет до этого. В связи с демонстрацией на экранах Западной Германии фильма «Нюрнбергский процесс» и появлением в гедеэровском еженедельнике «Фрау фон хойте» интервью с Иреной он был вынужден в 1963 г. подать в отставку. Он нашел себе работу в церковной молодежной организации – нужно ведь было кому-то воспитывать новое поколение.

Суд над Фербером и Хофманом проходил все в том же зале нюрнбергского Дворца правосудия, где двадцатью шестью годами ранее судили Каценбергера и Ирену, а затем, после войны – Ротхауга и других нацистских юристов. Да, многое видели эти стены…

Теперь объяснения Фербера и Хофмана звучали совсем по-другому: они подписали в свое время приговор, поскольку были убеждены в виновности подсудимых. А их оценки этого приговора на нюрнбергском процессе 1947 г. «выжаты» из них американским обвинителем.

После 13-дневных слушаний суд присяжных вынес вердикт: виновны в «менее тяжком случае убийства». В качестве санкции – три года тюрьмы Ферберу и два Хофману (прокурор требовал для обоих пожизненного заключения). Смягчающими вину обстоятельствами суд счел «безупречный образ жизни» подсудимых до и после приговора, а также условия и обстановку, в которых тот был вынесен. «Кто вырос в демократическом государстве, не может ощутить тогдашнюю ситуацию обвиняемых, и даже тот, кто в сознательном возрасте пережил национал-социалистическую эпоху, с трудом возвращается в нее мысленно». В общем, «все понять значит все простить» – или, во всяком случае, многое, включая и явную неискренность обвиняемых, менявших линию защиты в зависимости от обстоятельств.

Суд решил, что для периода после замужества Ирены нет доказательств существования между ней и Каценбергером каких-либо сексуальных отношений, но для предшествующего имеется «несколько веских указаний» на это. В приговоре 1968 г. вновь всплыл пресловутый «жизненный опыт» (в нацистское время именовавшийся  «здоровым народным чувством») как критерий оценки доказательств. Доводом за то, что «половые сношения имели место», стало и признание Ирены, что до брака она была близка с некоторыми из поклонников. Раз так, рассудили судьи, не было причин отказывать и Каценбергеру.

Ирена на суде не присутствовала, были зачитаны лишь ее письменные показания, данные прокуратуре ГДР. Официально это мотивировалось болезнью, но на деле гедеэровские власти не пустили ее в Нюрнберг, опасаясь, что она может остаться на Западе.

Приговор суда обжаловали как обвинение, так и защита. Прокурор Людвиг Прандль в своем протесте заявил: Фербер и Хофман виновны не в «менее тяжком случае убийства», а в «убийстве при отягчающих вину обстоятельствах».

Федеральная судебная палата (высший надзорный и кассационный орган юстиции ФРГ) отменила приговор, направив дело на новое рассмотрение. Было отвергнуто заключение, что Фербер и Хофман действовали главным образом из страха перед Ротхаугом («суд не назвал никаких конкретных опасностей, которые грозили им со стороны председательствующего»). Палата подчеркнула, что судом был оставлен без внимания иной возможный мотив – «служебное честолюбие и обусловленная им услужливость по отношению к влиятельному, прежде всего в кадровых вопросах, председателю». Суд, указывалось далее, по-видимому, просмотрел в действиях обвиняемых признаки деяния, которое уголовный кодекс ФРГ определяет как «Mord». В отличие от «простого убийства» («Totschlag»), «Mord» – это убийство, совершенное при отягчающих вину обстоятельствах (по низменным мотивам или с особой жестокостью). У Ротхауга таким мотивом был его воинствующий антисемитизм. Если, говорилось в решении палаты, Фербер и Хофман, со своей стороны, исходили из того, что Каценбергеру «как еврею все равно отказано в любых правах человека, и для избежания неприятных объяснений с Ротхаугом согласились с противоправным приговором, пребывая при этом в полной уверенности, что они защищены от каких-либо невыгодных, тем более уголовно-правовых последствий такого поступка, то они тоже действовали по низменным мотивам».

Новое слушание дела в суде присяжных началось только в 1973 г. Это был последний в истории процесс против бывших нацистских судей. Проходил он все в том же историческом зале 600 нюрнбергского Дворца правосудия. На сей раз власти ГДР, прощупав настроения Ирены, сочли ее «политически надежной» и пустили в Нюрнберг. Однако процесс с ходу забуксовал. На первом же заседании 72-летний Фербер «выпал из дела» – медицинская экспертиза сочла, что по состоянию здоровья («склероз мозговых сосудов», «изменения в позвоночнике») он не может участвовать в судебном следствии. Оставался Хофман, которого судебные медики  разрешили допрашивать не более двух раз в неделю (для этого суд выезжал в санаторий, где тот находился). 65-летний пенсионер Маркль снова проходил лишь как свидетель. Он заверил суд, что следствие по «делу Каценбергера» велось «основательно и добросовестно» и привело его к искреннему убеждению, что между подсудимыми существовали «оскверняющие расу» отношения.

Прокурор Прандль подготовил к процессу обвинительную речь на 134 страницы. Это был подлинный шедевр юриспруденции – анализировались все мыслимые аргументы и контраргументы «за» и «против» виновности. Прандль в пух и прах разбил ссылки защиты на «жизненный опыт», показав, что его можно толковать совершенно по-разному. Если бы Каценбергер и Зайлер на протяжении многих лет действительно поддерживали половые сношения, то при постоянном пристальном внимании, по сути круговой слежке за ними со стороны враждебно настроенных соседей в распоряжении судей оказался бы куда более существенный доказательный материал, нежели те «косвенные улики» да произвольные «умозаключения», на основе которых был вынесен приговор. И последний козырь выбил у защиты Прандль – утверждение, что в условиях того времени невозможно было оправдать Каценбергера. Проанализировав судебную практику времен Третьего рейха по аналогичным делам, Прандль с фактами в руках доказал – нет, и в то время бывали случаи оправдания. С формулировкой «за нехваткой улик», которая как нельзя более подошла бы и в данном случае. И что самое важное – те, кто выносил подобные приговоры, санкциям не подвергались. Как не подвергся и следователь Гробен, предложивший прекратить «дело Каценбергера» и отказавшийся взять это предложение назад, несмотря на все угрозы Ротхауга. Так что мотивом действий Хофмана был не столько страх, сколько «оппортунизм, карьеризм, угодничество и подхалимство».

За убийство, совершенное по низменным мотивам, Прандль потребовал для подсудимого пожизненного заключения. Речь прокурора кончалась обращением к присяжным: «Я стою перед вами не один: за мной стоит, взывая не к мести, а к справедливости, тень – нет, душа – невинно осужденного Лео Каценбергера».

Но речь Прандля осталась непроизнесенной. 26 ноября 1973 г. процесс был прерван – медики решили, что Хофман вследствие «депрессии» и «психомоторного торможения» не может более в нем участвовать. А через три года, в августе 1976 г., дело было закрыто окончательно. Последний из виновников смерти Каценбергера ушел от возмездия. А «тяжкие болезни» не помешали ему потом вести успешную адвокатскую практику.

Во время процесса 1968 г. Прандль вступил в тесный контакт с известным юристом Робертом Кемпнером. На нюрнбергском процессе 1947 г. тот был помощником главного обвинителя, а на процессе 1973 г. представлял соистиц – дочерей Каценбергера Кете и Лило. Трудно представить себе людей более непохожих, чем эти двое – левый либерал еврей Кемпнер и консервативный католик баварец Прандль. Их, однако, объединила общая цель – добиться «искупления подлой несправедливости», совершенной в 1942 г. Через 41 год, в 1983 г., по их совместному представлению приговор нюрнбергского «особого трибунала» №351/41 по «делу Каценбергера-Зайлер» был, наконец, официально отменен.

Ирена дожила… Ввиду резонанса, вызванного на Западе процессом 1973 г., положение ее в ГДР улучшилось. Она получила, наконец, статус «лица, преследовавшегося при нацистском режиме» («ЛПН»). Он давал в «рабоче-крестьянском государстве» существенные привилегии. Статус  (первоначально этих лиц именовали «жертвами фашизма») был присвоен ей в свое время в Губене. Но после переезда в Веймар бдительные товарищи из местной организации докопались, что Ирена скрыла свое членство в НСДАП («из страха перед новой карой», как испуганно объяснила она). За это в 1952 г. ее лишили вожделенного звания.

После «позитивного выступления» на процессе 1973 г. власти Восточного Берлина стали благосклоннее. Видимо, в силу этого центральное правление «Объединения ЛПН» рекомендовало эрфуртской окружной организации вернуться к ее вопросу. Это мотивировалось «соображениями, выходящими за пределы республики». В письме из Берлина подчеркивалось, что речь идет об «особом случае». Хотя Ирена и не участвовала в подпольной антифашистской деятельности, ее осуждение имело «исключительно политический» характер. И даже членство в НСДАП «парадоксальным образом» способствовало тому, что она оказалась среди преследуемых.

После «длительной и горячей дискуссии» эрфуртский комитет последовал рекомендации сверху. Ирена была счастлива – ее пенсия выросла с 400 до 1100 марок в месяц. С первых же полученных денег она купила холодильник, а затем, по свидетельствам окружающих, неизменно проявляла отзывчивость и щедрость по отношению к тем, кто нуждался в ее помощи. 

Семьи у нее не было. Попытка создать ее в 1960 г. с коллегой-фотографом (ради этого она переехала в захолустную Апольду) кончилась через полгода разводом. Умерла Ирена в 1984 г. После смерти ее вещи получше вывезли на городской склад, а остальное выкинули на улицу. Прохожие подобрали, что кому приглянулось, а ненужное мусорщики стащили на свалку. В том числе всякого рода бумаги – документы, письма, вырезки из газет и журналов, фотографии – все, в чем отразилась ее нескладная, сломанная жизнь.

Там, где стояла главная синагога Нюрнберга, разрушенная в августе 1938 г., установили после войны памятный камень. Прилегающая к нему улочка носит имя Лемана Каценбергера, и открывает ее мемориальная доска с рассказом о нем. А в другом районе города  находится новое здание еврейской общины, построенное при содействии земельных властей. Сейчас в общине более 1400 членов, и почти на 80% это выходцы из бывшего СССР.

г. Аахен