История в письмах

И один в поле воин

Время лечит. Время учит. Учит нас не спешить с выводами. Даже имея неоспоримые факты. Наука непростая. Учёба длится всю жизнь.

После войны бытовало мнение, что в зоне оккупации не удалось выжить ни одному еврею. О спасённых и спасшихся людях газеты не писали. Тема считалась нежелательной. Сами выжившие в гетто, в концлагерях, спрятанные добрыми людьми в сёлах и городах предпочитали о своём прошлом молчать. Обстоятельства были такими. Зато примеров мучительной гибели безвинных людей было предостаточно.

В моём родном городке, на территории бывшего тюремного двора, под замшелым камнем – скромная могила. На камне мраморная плита с надписью: «Здесь похоронены 78 человек жителей г. Городня, погибших от рук немецко-фашистских палачей. 1941 – 1945 г.г.»

Надпись неточна. Не в течение нескольких лет, а в течение нескольких дней фашисты заживо зарыли в траншеях всех оставшихся в оккупации евреев городка. Вместе с немцами усердствовали палачи из местных. Рассказывали: земля долго «дышала».

Моей бабушки Веры (Двойры) под этим камнем нет. В пятидесятом году я, третьеклассник, на квартире у пионервожатой сочинял школьную газету. Грузная старуха, хозяйка дома, поманила меня в крохотную спаленку и сочувственным шёпотом, но со злорадством в глазах сообщила, что бабушку мою «биля колодэзя спиймалы як квочку, подвисылы до цепу за волосся, утопылы, а колодязь каминням забутывалы… ходимо за водою чер-те-куды, – закончила злобно, – наши придуркы…», – и прикусила язык.

В тот день во мне умерла наивная надежда, что отец, пропавший без вести под Севастополем, вернётся. Я по-детски рассудил, что коль у себя дома, где вокруг леса, поля, кустарники, люди не смогли спрятаться, то куда скроешься, если оказался в плену. Где вокруг колючая проволока и охрана. Обманешь фашистов, что не еврей, «свои» донесут.

Душевного дискомфорта от таких рассказов хватает на многие годы. Благодарю время за то, что свело меня с исследователями интернационального антифашистского сопротивления в лагерях уничтожения.

Ископаемый национализм украинского городка забылся. Ушёл из памяти, как уходит за горизонт чёрная туча. Душа обрела равновесие. Только с чистым небом, солнечным светом, с лугом, поросшим цветами, можно сравнить рассказы очевидцев чудесного спасения узников, благодаря самопожертвованию Праведников Мира.

*  *   *

Из письма Ильи Зельмановича Эренбурга, узника Кюстринского лагеря военнопленных к жене конвоира Гельмута Чахера, Клавдии Чахер:

…С чувством глубокой благодарности вспоминаю Гельмута Чахера, как немца-солдата, вставшего на защиту военнопленного, узника Кюстринского лагеря 3 «С», униженного и оскорблённого фашистскими извергами.

Появление в лазарете немца, прекрасно знающего русский язык, в качестве переводчика весною 1942 года, в период зверского массового истребления обезоруженных, изувеченных, больных и голодных советских воинов, встречено было как ещё одна попытка лагерного руководства провести моральное истязание людей в плену. Но наше предположение было вскоре опровергнуто самим Гельмутом Чахером…

Мы были тогда настолько слабы, что от лёгкого ветра наше тело бросало из стороны в сторону. С его помощью нам удавалось иногда получать на кухне лишний бачок супа. Он делал вид, что не замечает, когда кто-нибудь из нас по дороге на кухню набивал карманы картофелем, брюквой или углём.

С появлением в лазарете русского доктора Синякова, я ближе познакомился с Гельмутом Чахером. Он не боялся при мне высказывать правду о настроении гражданского немецкого населения. О войне, о поколебавшейся вере немецкой армии в победу, о положении на фронтах. Чахер всегда предупреждал нас о готовящихся неожиданных обысках в палатах и рабочих помещениях. Поэтому никогда ни охранники, ни полицаи не находили у нас недозволенного хранения.

Побеги из лагеря совершались не без участия Гельмута Чахера. Однажды, когда мне грозила опасность, он предупредил меня об этом и вместе с доктором Г.Ф. Синяковым готовил мой побег, дав мне подробно разработанный маршрут движения. А когда побег сорвался, он сумел своевременно предупредить меня, и вместе с Г.Ф. Синяковым устроили так, что меня скрыли на несколько дней в бараке для больных туберкулёзом.

Я Гельмута Чахера знал как интернационалиста. Он никогда не давал предпочтения какой-либо национальности. Он никогда не высказывал мне свою догадку, что я еврей. Но когда из штаба лагеря дошла до нас молва, что в лагерь проник еврей, и что организуются его поиски и расправа, Гельмут Чахер использовал своё влияние на шефа бани, где я работал, и направил меня на такую работу, при которой мне не пришлось быть у людей на глазах всё то время, что затратила комиссия на проверку всего личного состава лагеря, включая работников лазарета. Очень много положительного можно сказать о Гельмуте Чахере. О том, как с большим риском для себя он давал возможность слушать радио, предостерегал нас от людей, засланных гестапо в лазарет для шпионажа.

22.12.72 г.

Гельмут Чахер с Гансом Альтбрехтом,

которому он доверил Кюстрин, 1943 г.

Воспоминание первое Клавдии Чахер о муже.

…еженедельно я старалась экономить белый хлеб из пайка своих детей, отдавая 2-3 буханки русским пленным. Но меня удивляло, что муж вечерами шил маленькие мешочки длиною 30 см, а шириной 15 см из парусины. Пришивал к ним петельки, а к шинели под подкладкой, по всем швам – пуговицы. Когда я его спрашивала, он отвечал «Куда я спрячу хлеб, если не в эти мешочки». Я подумала: для хлеба необходимо 3 мешочка, а их было 12 штук. Только после я узнала, от советского врача доктора Синякова, что мой муж приносил бумагу для листовок…

Второе воспоминание:

…однажды, приехав домой, он сказал мне: «Я просто теряю голову, не могу выдержать этого ужаса и смотреть, как терзают фашисты узников. Ежедневно убивают пленных, стегая их плёткой от 50 до 100 раз, пока они не умрут. Я готов погибнуть один, чтобы все остались живы. Но этого я тоже не могу.

Однажды, когда тот палач, который избивал людей вышел, а плеть осталась лежать на месте, я всё время только и думал об этой забытой плети. И ночью, когда в лагере было тихо, я расставил своих конвоиров и пополз туда, спрятал плеть в сапог. В ту же ночь плеть надо было куда-то спрятать. Лагерь освещён. Везде стоят дежурные. Я всё же ухитрился обмануть дежурных и прополз за бараками к проволочной стене. И зарыл здесь плеть. Следы закрыл старыми листьями и сучьями.

На второй день этот кровопийца стал кричать на меня, что это я взял плеть. Я ему ответил, что он может меня обыскать. «Не думайте, что мы прекратим избиения русских свиней, – сказал он, – мы найдём другие способы».

Через 8-10 недель муж принёс эту плеть домой. И я прятала её. Эта плеть была в крови, засохшей несколькими слоями. Мой муж крал глюкозу, чтоб раздать её больным. А когда его стали спрашивать – не его ли рук это дело? – он сказал, что действительно это сделал. Так как он не может кушать мучной суп без сахара. Всю вину он взял на себя.

Воспоминание третье:

Однажды он сказал мне, что всё же добился от начальства разрешения прогуливаться вместе с пленными. Ежедневно, беря по 20 человек под свою ответственность. Там вокруг был лес и узники были рады, что могут побыть на далёком расстоянии от ужасной тройной проволоки, за которой они проводили месяцы и годы. Вдруг мой муж заметил стадо овец и сказал: «Я сейчас украду одну овцу, и мы разрежем её в кустах на куски. Мясо отнесём в лагерь для больных». Потом они вырезали палки, сделали носилки, уложили на них мясо, прикрыли ветками. А когда подходили к лагерю, положили на мясо человека, накрыли его тряпичным пальто и жакетом. Мой муж бежал впереди, оповещая дежурных, что человек заболел, нужна немедленная помощь. Дежурные видели голову и ноги больного, слышали его стоны, пропустили колонну без проверки. Пленные знали, что Гельмут рискует своей жизнью, и никогда его не подводили.

Из письма Героя Советского Союза лётчицы Тимофеевой-Егоровой к Клавдии Александровне Чахер:

Примите мой привет и пожелания доброго здоровья Вам и Вашим детям. Благодарю Вас за письмо. Читали мы его всей семьёй и, конечно, погрустили. Очень жаль Гельмута Чахера – настоящего человека. Я его никогда не видела, а узнала о нём от доктора Г.Ф. Синякова. Гельмут Чахер хранил мои ордена и документы в банке с ядом. Разыскивая Чахера, я очень хотела его поблагодарить, но, к великому сожалению, не успела это сделать…

28.09 52 г.

 Анна Егорова, 70-е гг.

Из воспоминаний Юлии Кращенко (Пелиховой), бывшей санитарки, узницы Радомского и Кюстринского лагерей военнопленных, лагерей «Швайдек» и «Равенсбрюк»:

…Анна Егорова долгое время была при смерти. Обгоревшая, с переломанными руками и ногами, без памяти из-за сильного сотрясения мозга. Но с первых же дней мы, единственные здесь две женщины, почувствовали братскую заботу и поддержку... Поместили нас в каморке с цементным полом, с окошечком вверху, переплетённым проволокой. Закрыли на замок и приказали никому не подходить близко. Питались только тем, что тайком приносили нам врачи. Они лечили Анну Александровну, узнавали от нас новости на фронте и передавали потом всему лагерю. Одежда на нас была обгоревшая и рваная. Нам отремонтировали сапоги и сшили юбки поляки. Ещё один сюрприз преподнесли итальянцы. Они прислали к окну прекрасного певца. Он исполнил «несколько песен для русских синьорин». По-моему, его звали Антонио Нешторе. Он пел песни «О моё солнце» и «Мама». Всё это кажется чудом в условиях лагеря, но каждый раз такое удавалось потому, что узники устраивали цепь от тюрьмы во все стороны, передавая о появлении гестаповцев. Когда Егоровой потребовался рыбий жир, его взялся добыть один француз. Его поймали и убили. И всё же люди не останавливались ни перед чем. Неоценимую помощь и поддержку оказывал нам человек большой души Гельмут Чахер. Благодаря его вниманию и заботе нам удалось выжить. Он многих спас от неминуемой гибели.

14.11.75 г.

Из письма узника Даниленко Фёдора Авксентьевича, военврача:

… моё первое знакомство с Чахером было в первый день, как только меня и ещё одного врача, Касьянова Ивана Ивановича, привезли в лагерь 3 «С». Чахер был послан к нам, как говорят, «прощупать» нас. Он начал агитировать нас вступить во власовскую армию. Мы не знали, кто такой Чахер, видели его, немца, одетого в немецкую форму. Заявили, что останемся военнопленными и будем ждать своей участи. А нас пригласили к доктору Синякову, где при нас читали и переводили на русский язык сводку о положении на фронтах из газеты «Фолькишер Беобахтер». Эту газету читать русским запрещалось. И вдруг заходит Чахер. Мы застыли в ужасе, немец застал нас с поличным. Но ещё больше были удивлены, когда Синяков и другие продолжали перевод и антифашистскую беседу. Мы поняли, кто такой немец Гельмут Чахер. Вы не можете представить, что значит иметь друга-немца в наших условиях. это было счастье, не подлежащее какой-либо оценке.

февраль 1966 г.

Из воспоминаний узника Кюстринского лагеря 3 «С», военврача 2-го ранга Георгия Фёдоровича Синякова.

…Чахер являлся для меня больше, чем друг, он был для меня и всех нас, русских, как родная мать. За период своей пленной жизни я редко встречал таких людей. Он любит правду и в нём много человеколюбия к нам, угнетённым пленным…

После его отъезда у нас в операционной будет постоянно царить уныние. Мы все будем всё время молча работать, только Чахер мог вносить в нашу однообразную и монотонную жизнь столько жизни и бодрости, что мы всегда забывали на время своё тяжёлое положение…

7 июля 1943 г.

…как-то Чахер познакомил меня и фельдшера Усикова с сослуживцами-немцами. Один из них пригодился сразу. В бараках прятали Илью Белоусова, а на самом деле пленного бойца, москвича Илью Эренбурга. Еврею, да ещё тёзке знаменитого писателя-антифашиста, в лагере грозила немедленная смерть. Его укрыли у пожилого фельдфебеля, приятеля Чахера, в бане. Но через несколько месяцев Илью нашли и отправили в каменный карьер, где его ждала мучительная гибель. Илью Эренбурга удалось перевести из карьера в лазарет, «списать» в умершие. Днём Илья прятался за спинами раненых, а ночью ходил по бараку, разминался. Вскоре ему удалось бежать из лагеря. Он перешёл фронт и закончил войну в Берлине.

Май 1972 г.

Из письма Ильи Эренбурга, узника лагеря 3 «С» Г.Ф. Синякову.

… получил Ваше дорогое для меня письмо. Сколько счастья и радости было в этот день в моей семье, которая Вас знает почти так же, как и я. Вы правы, когда пишете, что просто не верится, что мы остались живы. А ведь сколько погибло! И как!

Сколько раз мне приходила мысль покончить жизнь собственной рукой! Ваша отеческая забота, Ваша способность воскрешать мёртвых заставила меня жить, чтобы отомстить.

И мне удалось принять участие в разгроме этой сволочи. Посылаю Вам своё фото. Оно напомнит Вам, что где-то, совсем недалеко, находится тот, кто с радостью и гордостью считал бы себя Вашим сыном.

лето 1972 г.

Военврач 2-го ранга Георгий Фёдорович Синяков попал в плен под Киевом в первый год войны. В Кюстринский лагерь его привезли совершенно истощённым, с отечным лицом, в грязной изорванной одежде, босого. В лазарете, в «русском секторе» умирало полторы тысячи больных, а хирурга в лагере не было.

У большинства больных переломы, гангрены, абсцессы. Много дистрофиков, туберкулёзных. Охранники врываются в бараки ночью, сбрасывают на пол беспомощных больных. Избивают, убивают. Санитары утром уносят трупы, замывают лужи крови.

Начальство лагеря разрешило Синякову оперировать с единственной целью: доказать, что русские врачи «так же ничтожны, как и русские солдаты!»

Но уже первый операционный день убедил всех в обратном. Синякова мутило и качало от истощения, только руки работали безошибочно. Наблюдатели, врачи из «европейских» секторов лагеря и немцы из штаба, устали наблюдать и ушли. А русский хирург оперировал. Стало ясно: в лагере появился талантливый хирург. Он способен спасти сотни жизней. Если сам не умрёт через месяц от истощения.

Во все зоны, кроме «русской», через Красный Крест поступали письма, посылки. У советских пленных суточный рацион состоял из обрезка недопечённого хлеба, пары картофелин, литра супа из брюквы, чашки «кофе» из желудей без сахара. При таком питании успешная операция не всегда гарантировала выздоровление. Дополнительное питание было главной заботой врачей и санитаров. На улице, возле кухни, хранился бурт картофеля и брюквы. Вокруг бурта «колючка» и охрана. За кражу овощей полагался расстрел. Или карцер в тюрьме, где «нарушитель» подвергался казни плетью. По 25 ударов ежедневно в течение трёх недель.

Несколько санитаров погибли при попытке добыть картофель для раненых.  Только санитару, москвичу Семёну Великанову, худенькому и юркому, удалось через прорытый в песчаной почве лаз, в течение двух лет приносить в лазарет картошку.

Вспоминает бывший узник Кюстринского лагеря 3 «С», профессор Белградского университета Павле Трпинац:

…доктор Синяков оперировал, но сам стоял на ногах только благодаря своему сильному характеру. Мы срочно организовали сбор продуктов. У доктора спали отёки, исчезли признаки хронического истощения. Но при более внимательном наблюдении было заметно, что Синяков поддерживает в себе лишь минимальный жизненный режим.  Хотя мог бы выглядеть и лучше. Было понятно – доктор откладывает продукты для каких-то целей.

Конечно, он отдавал продукты своим пациентам.

Часто в операционную приходил высокий капрал, знающий русский язык, Гельмут Чахер. Оба – Синяков и Чахер – присматривались друг к другу. Немец настойчиво добивался согласия на участие доктора в некоем сговоре с товарищами этого странного немца. Кто он? Агент гестапо? – сомневался доктор. И только профессиональная одержимость, надежда на расширение контактов с лагерем вне лазарета, заставила доктора рискнуть.

Чахер привёл Синякова к друзьям, членам антифашистского лагерного комитета. Руководство комитета, через связного, просило доктора не рисковать. Но кто, кроме него, мог «вычеркнуть» узника из списка живых? И по той же схеме, как был спасён от гибели Илья Эренбург, спасать обречённых. Кто, кроме него, мог посещать наказанных в карцере, подкармливать и ободрять их?

Цепочка снабжения больных лекарствами и продуктами из «европейских» секторов к этому времени определилась: врач Павле Трпинац – доктор Синяков – санитары. Синяков и здесь был незаменим.

В критических случаях к нему за помощью обращались и немцы. Слава «чудо-доктора» позволяла относительно свободно перемещаться по лагерю. Накапливать и распространять информацию. Знакомить пленных с положением на фронте. Не зря много лет спустя, на встрече бывших узников лагеря 3 «С», оказалось, что все они считали и считают Георгия Фёдоровича руководителем антифашистского лагерного подполья. И только сам Синяков разубедил их в этом.

Круг его деятельности был такой, что он ежедневно рисковал собственной жизнью. Риск становился «привычным, монотонным и однообразным» занятием, как любил выражаться скромный Синяков. Однако, эта скромность произрастала из его величайшей силы духа, истинной верности клятве врача, безмерного человеколюбия. В критические моменты эти качества проявлялись в полной мере. Низвергались из глубин души, как извергается огненная лава из глубин земной коры. Его поступки удивляли и заставляли задуматься окружающих.

Как-то Синякову пришлось оперировать осведомителя гестапо, втёршегося в антифашистский комитет и предавшего известных ему трёх участников сопротивления. Предателя приговорили к смерти. И когда у него случился приступ аппендицита, Синякову передали приказ: уничтожить его на операционном столе.

Синяков отказался выполнить задание. Приказ противоречит духу гуманизма, врач никогда не должен быть убийцей, – передал он через связного. Последовал возмущённый ответ. О каком гуманизме рассуждает доктор? Он не видит, что вокруг делается?

Конечно, он видел. Он лечил, зашивал, выхаживал раненых, а потом их били. Швы лопались, ломались сросшиеся кости. Приходили фашистские доктора, делали непонятные уколы и пленные после них умирали. Но он не может нарушить врачебный долг, хотя и приказ не выполнить тоже не может. И Синяков принимает решение: он прежде вылечит предателя, потом уничтожит его сам. Руководству комитета было о чём задуматься, о чём поспорить: нельзя уподобляться фашистам и действовать их методами, отступать от идеалов. Даже в таком случае. Приказ отменили.

Фронт приближался. Комитет готовил восстание. Но и фашисты не дремали. Неожиданно разделили лагерь на три части. Одну колонну пленных погнали на запад, через замёрзший Одер. Других отправили вглубь Германии в вагонах. Три тысячи раненых, больных и дистрофиков оставили в лагере. Прибыла хорошо вооружённая эсэсовская команда. Для чего? Для защиты этих несчастных? Синяков понял: его подопечных хотят убить.

Стояли на вышках пулемёты. Ходила охрана. Друзья Гельмута Чахера, солдаты Фриц и Вилли, пришли к доктору. Они подтвердили опасения Синякова: поступил приказ уничтожить всех пленных.

«Вас приказали не трогать», – попытались успокоить доктора. За годы службы в лагере Фриц и Вилли таким разъярённым Синякова не видели. Он превратился в зверя: «Вы … вы, Фриц, когда-то говорили мне, что вы друг Чахера!…» У Фрица тряслись от страха щёки. «Пришла новая команда, – говорил он, – мы не будем стрелять… но, что делать?… Что делать? Они убьют и нас и вас…»

Доктор решительно заявил: «Я буду с ними говорить». «Как? Вы не говорите на немецком языке так, чтобы убедить их…» «Вы переведёте и скажете потом от себя». Фриц обречённо согласился.

«Солдаты, – сказал доктор в казарме, – война проиграна. Вас послали сюда совершить подлое, бессмысленное убийство. Вы можете совершить его. Но история, человечество не простят вам этого преступления. Оно навечно покроет позором вашу армию. Я не предлагаю вам подумать о себе. Если можете, подумайте о большем».

И вышел из казармы. Скоро вернулся в лазарет Фриц и сказал, что солдаты ушли.  Это произошло 31 января 1945 года. Спустя несколько дней в лагерь вошли танки генерала Берзарина.

В начале мая военврач Синяков уже спасал солдат, штурмующих Берлин. А в это время, в пригороде Берлина, к цитадели Шпандау, с белым флагом в руке, в сопровождении ординарца, шёл парламентёр, военный переводчик еврей Владимир Галль. Шёл, чтобы повторить подвиг доктора Синякова. Десятки самолётов готовы были сбросить бомбы на крепость, где укрылись несколько тысяч эсэсовцев и несколько тысяч гражданских лиц. Надо было остановить бессмысленное убийство. Немецкие офицеры отказались капитулировать. Приказали парламентёрам немедленно покинуть крепость. Галль решился на беспрецедентный поступок. Скрытно, по вертикальной лестнице, они быстро поднялись в зал, где расположилась дивизия СС. Когда командиры пришли сюда, «русские» стояли в тесном кольце солдат и убеждали их сдаться. Солдаты не позволили командирам расстрелять храбрецов. Бомбить крепость не потребовалось.

Прошлое учит. И не только нас, евреев.

 Гельмут Чахер, 50-е гг.

Виктор СЕРЕБРЯНЫЙ