Наш киноклуб

ВЕЛИКИЙ ЮРОДИВЫЙ –

БЕССМЕРТНЫЙ СМОКТУНОВСКИЙ

Мой приятель Рафик Максимов (мы вместе в сауну ходим) как-то обозвал меня юродивым, и это вызвало у меня прилив гордости. Ведь юродивые – это самый первый народный театр. Театр одного актёра, но со всеми законами современного и даже будущего театра. Юрод устраивал представления на улице, перед храмом, на площади, в любом самом неподходящем месте. Причём, чем оригинальней было выбрано место для представления, тем лучше. Это могло быть и кладбище, и место казни, и крыша богатого дома. Юрод был неуязвим, потому что никаких материальных благ от своих выступлений не получал. Наоборот, он всегда подчёркивал ненужность материальных благ. Одевался по-нищенски, в полном несоответствии с погодой. Зимой ходил почти голый, летом – напяливал овчину, надевал валенки. Юродивые представляли в любое время суток, когда сами захотят. От ранней обедни до поздней заутрени. И длилось представление иногда целыми сутками, иногда всего лишь несколько минут – пришёл, попугал и ушёл. Юрод постоянно ставил рекорды Гиннеса – две недели не спать, три недели не есть, неделю подряд бить земные поклоны. Зрители менялись, а актёр всё работал и работал. Пить, есть и отдыхать он мог на глазах у зрителей. (Наверное, вы уже поняли, что мне можно говорить всё. Цензуры нет, поэтому скажу). На глазах у зрителей он мог справлять и свои естественные физиологические надобности, используя вызванный при этом шок в качестве кульминации своего спектакля. Юродивый мифологизировал себя. Простые действия превращал в политические и космические символы. Он мог сосать сухую хлебную корочку, предрекая всей России голодную весну. А если попадалась случайно жареная гусиная ножка, то он использовал её для злобного обличения обжирающегося и опивающегося боярства. Предметы в его руках превращались в приметы, вещь обращалась в весть, а обыденное обретало необычность.

Юродивые были экстремалами. Залезали в пекарне на только что вытопленную печь и голым задом садились на раскалённый под. Бросались в костёр и плясали там в своё удовольствие. В студёную зиму публично купались в проруби или нагишом катались с хохотом по снегу с горки. Больше всего любили неприличные жесты. Главный из них – показать высокому лицу свой голый зад. Внешне юродивый был смешон, но одновременно и жалок. Смех его легко переходил в плач, а плач так же естественно оборачивался смехом. Да и само восприятие юродивого тогдашней публикой было двояким. Сумасшедший тогда считался смешным, но вызывал ужас – за потешными кривляниями богом обиженного психа мерцала людям искалеченная человеческая душа, за вывернутой логикой его выкриков и плясаний виделась всеобщая бессмыслица жизни, грозная в своей необъяснимости. Трагикомическое ощущение жизни и себя в ней вообще свойственно русскому мировосприятию. Не подумайте, что я это про себя. Это всё о Смоктуновском. Каждое слово, каждая буковка.

Он был правнуком польского еврея, сосланного в Сибирь за участие в Польском восстании 1863 года. Но какой же из еврея Смоктуновича юрод? Не бывает. Поляк лучше, а ещё лучше русский, в крайнем случае, – белорус. И Иннокентий берёт себе национальность – белорус. Так впоследствии он и будет писать в анкетах.

Познакомились мы на Икше, там строился многоэтажный дом – дачный кооператив для кинематографистов. По просьбе Т.М.Лиозновой я нашёл начальника строительства – моего приятеля Гену. Он и сейчас занимается строительством, но уже важная шишка в правительстве Москвы. А в те времена Гена меня привозил на служебной машине в выходные на Икшу, и мы отдыхали.

Иннокентий Михайлович очень любил эту свою дачу. Хотя земли у жильцов не было, но была небольшая площадка за домом. Так вот, Смоктуновский соорудил собственными силами клумбу на этой площадке, посадил яблоню, привёз очень красивый огромный валун и украсил им свой садик. И тут начался скандал. Остальные жильцы стали протестовать. Не нравилось им, что один человек делает красоту для всех, не только для себя. Они потребовали снести клумбу. Тут я поговорил с Лиозновой, и мы решили поддержать Смоктуновского. Мы потребовали собрания, голосования, демократии. Она-то нас и подвела – демократия. Большинство было против Кеши. Клумба была снесена. Причём, разобрал её сам Смоктуновский, а камень куда-то увёз, хотя мог бы его просто оставить на старом месте, обидевшись. Но он почему-то не обижался. А потом пришёл к Лиозновой благодарить нашу «партию» за поддержку. Вот тут-то я набрался нахальства и пригласил Иннокентия Михайловича на одну детскую картину студии Горького на кинопробы. А он, уже знаменитый и популярный, согласился пробоваться на маленький эпизод. Мы договорились встретиться на следующий день у бюро пропусков студии в 10 утра. Я должен был срочно вернуться в Москву, и мы, сердечно попрощавшись, расстались. В Москве меня ожидал большой скандал дома по совершенным пустякам, но пришлось пить снотворное, уснуть никак не мог. Снотворное подействовало очень хорошо. Я проснулся в 9.45. Тут же вспомнил, что у меня встреча с Иннокентием Михайловичем и побежал на работу. Жил я недалеко от студии, поэтому уже в 10.15 был у бюро пропусков. Тут же просунул голову в окошко и спросил у дежурной,

– Смоктуновский не проходил?

– Был ровно в 10. Спросил тебя. Я сказала, что не видела, он тогда очень вежливо меня поблагодарил, повернулся и ушёл.

Как же я взвыл! Я ругал себя последними словами. Стал звонить, чтобы испросить прощения, но никакие телефоны не отвечали. А потом дела, дела, и я успокоился. Более того, когда Кулиджанов запускался с «Преступлением и наказанием», Лиознова и я стали уговаривать Льва Александровича взять на роль следователя Смоктуновского, что и произошло с первой пробы. Сам актёр считал эту роль одной из своих лучших ролей. А я всё время ожидал случая, чтобы всё-таки как-то загладить свою оплошность. И вот, зная примерное время появления Смоктуновского в съёмочном павильоне, я подготовился к встрече. Перед этим зашёл в буфет, подкрепиться. Взял очень вкусную булочку, да всю её в рот и засунул. Смачно пережёвывая эту вкуснятину, пошёл по направлению к павильону и увидел Смоктуновского. Он меня тоже увидел и замедлил чуть-чуть ход, а я, сгорая от стыда, с набитым ртом, прошёл мимо. Неудобно, видите ли, мне тогда показалось в таком виде разговаривать. Ну, дурак! Молодой я был, глупый. Зато написал и почему-то легче стало. Надо же!

Давайте теперь договоримся, что я буду писать аббревиатуру СИМ – Смоктуновский Иннокентий Михайлович («сокращённо» по-итальянски), а то что-то странности у меня маловато.

Вернёмся теперь к «Преступлению и наказанию» Кулиджанова. СИМ играл Порфирия Петровича точно по Достоевскому, делая его заземлённым, поэтому сцены в кабинете и у себя дома проводил босиком, без штанов. А оператор старался, чтобы симовская голая задница в кадр не попадала.

Нужно было бы, наверное, эту главу назвать штаны. Это любимая тема икшинских разговоров СИМа.

Он был на гастролях МХАТа в Таллине, попросил показать ему место, где когда-то «Гамлета» снимали. Место до сих пор так и называется «Эльсинор», или «Горка Гамлета». Две журналистки согласились показать, но за это упросили СИМа дать им интервью, да ещё и с фотографией. Пришли в его номер, а он говорит: «Сейчас. Только штаны переодену. Да вы снимайте, снимайте. Уверен, замечательные получатся кадры: артист Смоктуновский снимает штаны».

Маленький Кеша родился 28 марта 1925 года в деревне Татьяновка Томской области. От страшной коллективизации перебрались в город Красноярск к родственникам отца. Отец – Миха – был человеком недюжинной физической силы, ростом около двух метров. «Человек добрых шалостей и игры, человек залихватского характера, ухарства и лихачества», – напишет о нём впоследствии сын. Узнаёте?

В 1932 году тяжелейший голод заставил родителей отдать Кешу и его брата Володю сестре отца. Своих детей у неё не было, она надеялась прокормить как-то племянников. Но это очень плохо получалось. Рядом с её домом был базар, и дети постоянно ошивались среди торгующих, то выпрашивая, а то и воруя какую-нибудь еду. Другие мальчишки тоже этим промышляли, поэтому были нередки драки, где Кеше частенько перепадало. Один раз даже глаза повредили, и всю последующую жизнь тяжёлая болезнь глаз была с ним.

Пришла война. Когда отец уходил на фронт, Кеша подумал: какая большая мишень! И был прав. Отец провоевал только год. В 1942 на него пришла похоронка. А в 1943 и самого Кешу забрали в военное училище. Как бы не пытались сегодняшние биографы приукрасить жизнь СИМа, доказывая, что с детства увлекался театром, это не так. До 1943 он учился в Красноярской фельдшерско-акушерской школе. Хотел стать акушером.

Война всё изменила. Он попал в пехотное училище, а оттуда, через месяц, сразу на фронт. За то, что в учебное время картошку, оставшуюся на полях, воровал. Необстрелянные мальчишки погибали, а у нашего героя не было ни одного ранения. Судьба берегла. Правда, был плен. Там тоже все погибали, а он опять выжил. Сбежал, притаившись под опорой моста, когда колонна пленных шла умирать. Конвоир упал и его не заметил, или не захотел заметить. Пришёл мальчишка в какую-то избу. Попросился и, страшно рискуя, за это могли и расстрелять, женщины приютили доходягу. Он вспоминает, как его мыли молоденькие девушки в бане, и смеялись над его немощным телом, прижимались к нему своими обнажёнными телами, стараясь возбудить желание жить. (Вот точно так в древней Руси юродивых мыли). А потом селяне сообщили о нём партизанам, и он снова стал воевать. Когда же партизанское соединение слилось с действующей армией, начались настоящие бои, с которыми СИМ дошёл до самого Берлина.

Заслужил он две медали за отвагу. Одна была вручена в войну, а на вручении другой я присутствовал. Это было во время премьеры «Кабалы святош» во МХАТе. Он играл Людовика. Шикарно играл, смешно и зловеще. Это был такой обаятельный Гитлер, Сталин,…в общем, – диктатор. И вот, после спектакля поднимается на сцену генерал в форме, а СИМ сидит по-королевски в кресле в королевском камзоле и поворачивается к генералу. Тот смущается, но всё же докладывает, что вот, мол, награда нашла героя через 43 года. СИМ встает, и генерал пытается на камзол короля приколоть боевую медаль. Это не получается, тогда актёр снимает камзол и показывает генералу, как надо прикалывать. Он кладёт камзол на кресло, поворачивается к зрителю спиной, вернее, задницей, и королевские штаны лопаются. Наверняка сделано это было специально. Под общий хохот и аплодисменты зрительного зала довольный генерал и актёр, по обычаю тогдашнего времени, целуются взасос.

Вернёмся в послевоенный Красноярск. СИМ поступает в Красноярский театр, где до армии был статистом, но на сцене он был страшно скован, и его выгнали. Но он бы и сам ушёл. Его терзал страх оказаться за решёткой. Нескольких его товарищей, которые так же побывали в плену, посадили. И вот СИМ принимает решение самому уехать в «места не столь отдалённые», добровольно. Уезжает он в Норильск и поступает на работу в Норильский театр, где играли многие известные актёры-заключённые. В том числе и Георгий Жжёнов, ставший его другом.

Сохранилась любопытная расписка СИМа: «Даю настоящую подписку Управлению Норильского комбината и Норильлага МВД в том, что нигде не буду сообщать какие бы то ни было сведения, касающиеся жизни, работ, порядков и размещения лагерей МВД, а также и в том, что не буду вступать с заключёнными ни в какие частные, личные отношения. Смоктуновский Иннокентий Михайлович». Это был единственный человек в СССР, который сам, добровольно, попросился за колючую проволоку. Там он потерял все зубы, заболел цингой, чуть не умер. Стало ясно, что на севере больше оставаться нельзя. Он перебирается на Юг. Махачкала, Грозный. Играет мало, его не замечают. Но он очень понравился актрисе Римме Марковой, которая вместе с братом, актёром Леонидом Марковым, приехала в Махачкалу навестить мать. Римма уговаривает Кешу ехать в Москву, поступить в какой-нибудь театр. В Махачкале они и оформят свой краткий брак, который и рассыплется, как только СИМ уедет в Москву.

И вот он в Москве. Жить негде. В лыжном костюме он пытается устроиться в театр. Никто не берёт. Гиацинтова предлагает ему быть на выходах в Ленкоме.

Деньги на поездку в Москву ему одолжил Жжёнов, научив его несложной технологии: фотографировать, проявлять, печатать и ретушировать портреты погибших на войне. После войны желающих оставить память о погибших было много, и СИМ, отдав Жжёнову долг, по крайней мере, не голодал.

В Ленкоме он встретил главную удачу своей жизни, свою будущую жену Суламифь Михайловну. Она была художником по костюмам театра. Вот как он это рассказывает: «Как-то я встретил в Ленкоме девушку, увидел охапку удивительных тяжёлых волос и не удержался: „Вас звать Суламифь, я не ошибся?“ – „Не ошиблись. Только что вы всё играете? Устроили театр из жизни. Смотрите, это мстит“. Именно этот хрупкий человечек подарит мне сына и дочь, станет частью моей жизни – меня самого. Она, художник по профессии и неистовый колорист по восприятию всего окружающего. Может быть, и на мне-то она остановилась как на одной из красок, которой не хватало в её палитре жизни».

Он называл её «Соломка», и именно она познакомила его с Пырьевым, что позволило войти в кинематограф. Он сразу снимается в 1956 году в трёх фильмах: «Как он лгал её мужу», «Шторм», и, главное, «Солдаты», где он играл роль интеллигентного еврея, лейтенанта Фарбера. Этот военный фильм был поставлен по повести В.Некрасова «В окопах Сталинграда». Увидев его глаза в этом фильме, великий Товстоногов немедленно пригласил его в Ленинград в свой театр играть роль Мышкина в «Идиоте» Достоевского. С той поры этот спектакль стал визитной карточкой театра и актёра. Потом СИМ сыграл ещё одного интеллигента – Куликова – в фильме  М.Ромма «Девять дней одного года». И, наконец, Гамлет у Козинцева, где режиссёр, чтобы соблазнить актёра ролью, которую он играть не хотел, пообещал ему полную творческую свободу. Тут-то СИМ воспользовался ею полностью. Результат – хвалебные статьи не только в советской, но и в английской прессе: «Советский Гамлет стоит на голову выше Гамлета Лоуренса Оливье». Почему? А вот почему. Для начала 60-х главным был артистизм естественности – лицедейство отвергалось как реликт ушедшей эпохи. Но СИМ показал, что маска может и спасти. Интеллектуальный герой, вчерашний физик и лирик, прекрасно обжился в аллегорическом мире Дании – тюрьмы, ни о каком потрясении от знания не могло быть и речи. К зрителям он обращался с вальяжной резкостью – ну, кто там ещё смеет не понимать, что было и что будет? И у Козинцева, и у Ромма СИМ сыграл своё, собственное – эффект рассудительного безумия. Он вписал своего героя не в социальную среду, а в порядок мироздания. Так социальная тема переросла в философскую.

 В роли «Гамлета»

Роль Деточкина в «Берегись автомобиля» была спасением в юродстве, клоунада вне карнавала, среди почти уютных монстров и «положительных героев» стремительно уходящих шестидесятых. Мастер продолжает юродствовать, находя всё новые и новые оттенки, – то перевоплощаясь до полной неузнаваемости, как в «Степи» С. Бондарчука (Мойсей Мойсеевич), то становясь вызывающим в уже упомянутой роли Порфирия Петровича, то находя совершенно новые краски комического тенора в «Дяде Ване» А.Михалкова-Кончаловского.

Для меня лично лучшая его роль это особняком стоящий старый Исаак из «Дамского портного», режиссёр Леонид Горовец. (1990 г.). Помните, как начинается фильм? Правильно, с объявления. «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 утра на угол Мельникова и Доктринерской ул., имея при себе тёплую одежду, бельё и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян». И всё. Остальное ненужные подробности. Великий актёр нашего времени играет жизнь, как погром, как ожидание погрома. Он играет то, что закодировано в генетической памяти евреев на этой земле, ещё не забывшей ни геноцид времён Хмельницкого, ни погромы времён Романовых, Петлюр, Будённых, Пилсудских, Махно, Боженко, красных, чёрных, белых, зелёных, – всех цветов отечественной истории, кровавой радуги еврейского бытия на российской земле. Всё было и всё прошло. И старый Исаак уже был. Он знает, что еврею во все времена надлежало жить так, словно впереди у него вечность, а когда начнётся погром, то умереть с еврейским достоинством, не прося о пощаде и милости. Ибо сказано было некогда: «Не важно, где умереть, важно, где воскреснуть».

Умер Смоктуновский Иннокентий Михайлович 3 августа 1994 года.

«Король умер», – крикнула на похоронах Людмила Касаткина. Но он не был королём. Кем был, вы уже знаете. Он имел все возможные в СССР для актёра награды, пиджак его падал с плеча от количества орденов и медалей. Его именем названа планета. На доме, где он жил в Ленинграде, на Московском проспекте установлена мемориальная доска с барельефом…

Ну, что. Открылся СИМ – СИМ?