Литературная страница

Ольга БЕШЕНКОВСКАЯ

* * *

Я живу на ROTWEG, сорок три:

красный путь – колхоз, а не Европа...

Адресок хорош для агитпропа

и тревожен, что ни говори...

Мой приятель, местный коммунист

(слава Богу, только в воскресенье,

с кружкой пива, благостен и чист...),

видит в этом родины спасенье.

(В остальные дни – капиталист...)

Вот ведь рифма... Знаю, что бедна,

Ну, а с кем срифмуешь этих «истов»?..

Не сказать, что страшен, что неистов –

безобидна спящая страна...

Я живу. Не помню, сколько лет,

и привычно вижу слухом ранним

мирный шарк соседских сандалет

в направленье к пламенным гераням...

Но живу на ROTWEG, сорок три –

ни в каком похмелье не забуду...

И хотя еще цветочки всюду,

все боюсь, что что-то возгори...

Усмехнусь, пощупаю висок,

оборвав себя на полуслове...

Не спасает цитрусовый сок –

тот же привкус горечи и крови...

Красный путь... С тебя нам не сойти...

Так судьба преследует, наверно...

Не сбежишь: откроется каверна

безнадежно красного пути...

Ни при чем тут прессы вороха

и в рейхстаге громкие скандалы.

(Здесь бояться надо, что вандалы

вновь проломят голову стиха...)

Ну а я о ROTWEG, сорок три,

где мой дом – кровать и кабинетик...

Я ведь не политики, а фонетик:

слышу звон – и маюсь до зари...

* * *

Интеллигенты советской поры

в серых пальто соловьиной невзрачности...

Чистоголосы, тихи и мудры,

и худоба – до осенней прозрачности.

Вздрог от звонка – не плебейский испуг,

но – осторожность: успеем, ребята, мы,

поднакопивши деньжонок, – на юг,

если не в пермскую стынь тридцать пятую...

Интеллигенты советской поры

слушали ночью «Свободу» и Галича,

спали, готовы взойти на костры, –

было ли это?. Да, Господи, давеча!..

Драма окончена. Занавес снят.

Окна распахнуты! Цепи разорваны!

И диссиденты друг друга бранят,

бывших врагов развлекая разборками...

Интеллигенты советской поры

плавятся в славе, как мягкое олово.

Не для того ли нужны топоры,

чтоб не кружились беспечные головы?..

Чтобы чердак – будто царский чертог,

чтобы весь мир – в темноте – кинолентами...

Полнятся Запад, и Юг, и Восток

Старыми русскими...

Интеллигентами?

Зависть и злоба, возня за чины.

Вот ведь: свободны, согреты и денежны...

Хоть на четыре кричи стороны:

где же вы?

Где же вы?

Где же вы?

Где же вы?

* * *

Русский немец – он более русский,

чем заснеженный громкий траивай...

Над своей немудреной закуской

матерится, как в поле Мамай...

Неужели надменные деды

в путь решились вот этого для?

Сломят голову языковеды

Над артиклем таинственным «бля»...

И, грустя не по-ихнему пылко, –

будь что будет, но что-нибудь – будь! –

русский немец нашарит бутылку

рефлекторно, как мамину грудь...

Сеял брот. Разбирался с ментами,

нахлобучив картуз до бровей...

И теперь угощает мантами

мандовошек арийских кровей...

Перегнули мечи на орала.

Наорались. Рассыпали строй.

Ох, и злую ты шутку сыграла,

жисть ятицкая... «Фэнштэр закрой...»

И, явившись откуда-то невесть,

закруглив исторический путь,

бьет себя новоявленный немец

кулаками в советскую грудь...

* * *

Невнятен мне иврита иероглиф.

Так получилось. Так задумал Бог:

чтоб мы, его разведчики, продрогли

в стране, где снег и версты – без дорог...

Не заносясь, не праздновали труса

и не молились идолам чужим.

Он, верно, видел в каждом Иисуса,

он, может, только этим-то и жил...

Но – разбрелись в полпреды и в чекисты,

в ростовщики, в торговцы всем и вся...

И – умер Бог.

Проворный и речистый

живет народ, по свету колеся.

Растет себе, штудируя науки,

забыв о главной, брошенной в пыли:

что избран был он Господом на муки,

а вовсе не в президиум Земли...

Вот потому и вязнем в бездорожье

(куда не глянешь – слезы по щеке),

вдруг вспоминая всуе имя Божье

на непонятном вещем языке...