Наш путеводитель

Итальянские чудеса

Об Италии читано и видено столько, что представление о ней порой превышает реальные возможности страны им соответствовать. Оно сродни чуду, которое не может реализоваться. И тем не менее несмотря на, скорее даже вопреки расхожим представлениям, чудеса имели место быть. Первое, что пришло в голову, когда утром в автобусе я открыл глаза и понял, что мы уже в Италии  «И всё-таки сбылась мечта!»

«Идиота...» – непроизвольно прибавит искушённый читатель и, как всегда, кое в чём окажется прав.

Китайская стена Адриатики

Первое итальянское чудо город Чессенатико, неподалёку от Римини. Когда после виртуозных виляний через боковые улочки на двухэтажном автобусе-бронтозавре нам удаётся всё же выбраться на набережную, становится ясно, что у неё нет ни начала, ни конца. Череда роскошных отелей тянется через адриатическое побережье так далеко, как только позволяет глаз и средства клиентов. С другой стороны прибрежная часть моря отгорожена такой же нескончаемой, нагромождённой из серых валунов стеной, по внушительности не уступающей китайской. Знающий сосед по автобусу (немец) поясняет, что в Адриатику стали по ошибке заплывать акулы и не всем отдыхающим нравится встречаться с ними нос к носу, вот стенку и отгрохали.

Говорит он без улыбки, и учитывая, что у немцев с юмором бывают проблемы, я тоже не улыбаюсь, да и у всех, кто это пояснение услышал, ни улыбок, ни дополнительных вопросов не выдавилось.

Далее чудеса двинулись потоком.

По Сенькам звёзды

Среди множества высоких фешенебельных отелей неотразимой порой красоты наш оказывается самым нефешенебельным и отразимым. Мы понимаем, что «по Сеньке шапка», но не понимаем, как эта трёхэтажная шапка сюда затесалась. Однако внутри отель, пожалуй, на свои две звезды тянет. Конечно же, большинство прибывших с нами немцев оказываются нашими согражданами из бывшего Союза, но есть и французы и поляки, и даже англичане (студенты), и  настоящие молодые русские, но не «новые», а «старые» – приятные и очень скромные. Я даже встречаю земляка  из Житомира, в котором не был уже целую жизнь. А в отеле нас ждёт плотная, но очень подвижная пeреводчица с немецкого, столь же бойко изъясняющаяся и на итальянском с персоналом, и на английском с французами. По нашему акценту она сразу вычислила, кто мы, и переходит на чистейший русский.

С российской непосредственностью, залпом, она поведала нам, что разведена, что филолог, что окончила МГУ, что папа у неё хромал на пятую ногу, поэтому в аспирантуре её не оставили, что благодаря этому же папе у неё, слава богу, светлая голова и язык, что она свалила в Израиль и вот уже десять лет торчит в Италии, что в России жить, не накопив круглой суммы, нельзя, что накопив, она вернётся, потому что ничего лучше Москвы всё равно нет. Диаметр круглой суммы, необходимой для жизни в России, она не назвала, но помогла нам выгодно обменять валюту у своего спутника, за что мы её ещё больше зауважали.

Скупость – двигатель рекламы

Оставив вещи в коридоре, потому что из наших номеров люди ещё не выехали, мы уходим на пляж. (Время в отеле эксплуатируется дважды. Это тоже одно из итальянских чудес).

По нашему общему с земляком мнению, Адриатическое море на карте выглядит куда привлекательней, чем в натуре... Чем не чудо? Во всяком случае, дикий пляж (небольшой участок песчаного берега у строящегося отеля) уступает такому же пляжу на реке Тетерев, что в Житомире.  Народу – некуда зонт воткнуть, а без него – сгоришь. Можно, конечно, воспользоваться цивилизованным пляжем и лежать стройными рядами, как на кладбище, но не хочется, и дорого. Мы-то привезли с собой зонты и матрасы, и подушки. Поэтому укладываемся, как котики на лежбищах, кучками. Моря не видно, оно закрыто от обзора той самой китайской стеной и торговыми лотками, столами и просто лежащими на подстилках товарами, которые продают преимущественно лица негритянской национальности (звучит, наверное, нелепо, но не хуже, чем кавказской или еврейской). Товары – сплошной ширпотреб, но попадается и кое-что оригинальное. Абсолютно чёрный, как беззвёздная южная ночь, конголезец (или сенегалец) в синем балахоне продаёт резные изделия из дерева. Они несколько светлее хозяина, но не менее экзотичны. Особенно стоящие на задних лапах слоны, гребные суда необычной конструкции и два разнокалиберных мыслителя, сидящих в роденовской позе. Эти  яйцевидные головы, эти изогнутые торсы, эти костлявые иссохшие руки, подпирающие подбородки, не дают уйти. Очень хочется купить, ну, очень! Но как везти? Куда поставить в квартире? Где взять лишние триста долларов? Мы просим разрешения сфотографировать мыслителей. Разoчарованный нашей скупостью сенегалец ворчит на довольно понятном немецком, но разрешает. Какая ни на есть, а реклама.

О море, море…

Я не выдерживаю жары, бросаю спутников у лотков и ухожу в море. Оно, увы, и трезвому по колено... Необъятный лягушатник со взмученной, очень тёплой водой. Бреду, как апостол Павел в анекдоте, «по камням аки посуху» почти до всё той же каменной гряды. Осторожно проплыв по фиорду между валунами, облепленными острыми мидиями, выплываю на морской простор. И белые корабли на горизонте, и убегающие в Югославию лёгкие волны, и абсолютно прозрачная вода – всё это сбывшаяся мечта, та Адриатика, которую себе и представлял. Кроме летящего под парашютом на катерном канате храбреца. Почему-то он не мчится на водных лыжах, а несётся высоко над водой. Оглядываюсь. Вокруг никого. Разворачиваюсь и на всякий случай быстро плыву назад. Кто их знает, этих акул, объясняй им потом, что они ошиблись.

Обаятельная бомжиха

Следующее чудо – эскурсия  во Флоренцию. Не сам город, а вся экскурсия.

В семь утра, забрав в столовой неадекватную компенсацию обеда – пакет с бутербродами, которые могут понравиться только ленинградским блокадникам и только во время блокады, садимся в автобус. Сначала едем собирать по всему побережью таких же новичков, до сих пор не видавших даже Флоренции. Около Римини к нам подсаживается пожилая бомжиха в лёгкой накидке – чём-то среднем между сари и пончо, наброшенном на голый бюстгальтер. Торчащие из под накидки давно не белые, плотной ткани штаны недвусмысленно говорят, что они последние. Бомжиха неожиданно молодо и обаятельно улыбается и объявляет нам на немецком, что она экскурсовод, знает все языки, кроме русского, а по-русски только «спасибо, Путин и мафия»,  что мафия очень похоже звучит и на итальянском, и что в следующий раз она постарается говорить уже по-русски. В том, что это не просто шутка, мы убеждаемся, услыхав с какой лёгкостью она переходит с немецкого на французский и английский, а еще она владеет и румынским, потому что из Румынии родом. Ореол вокруг выпускницы Московского университета, удивившей нас в отеле многоязычием, сразу меркнет. 

Пока обаятельная бомжиха-экскурсовод рассказывает нам, что в Тоскане некогда проживали этруски, первыми на планете сообразившие, что ножом и вилкой есть лучше, чем грязными руками, водитель автобуса Марио забирает всё круче и круче в гору.

«Тоскана наверняка от слова “тоска”,– думаю я, глядя вниз, – а что, если “этруски” – абревиатура от “этнические русские?”. Интересно, на сколько веков позднее в России начали есть ножом и вилкой?»

Мысли о еде, особенно при взгляде вниз, вызывают лёгкое головокружение. По-видимому, не только у меня, потому что чуткая наша полиглотница стала рассказывать нам такую притчу:

«У ворот в царство божие перед Господом предстали священник и водитель автобуса. Первого господь не отметил, а второго обнял и дал в сопровождающие ангела-хранителя.

– Как же так? – возмутился священник, – я всю жизнь учил людей почитать тебя, так ты меня ничем не вознаградил. А водителю дал личного ангела!

– Когда ты читал свои проповеди, – сказал Господь, – люди спали, а когда он возил их по горным кручам, они Господа молили!»

«Так что молитесь, чтобы и Марио, нашему водителю, тоже достался когда-нибудь ангел, – посоветовала она нам, – но только не сегодня. Сегодня ещё нужно многое посмотреть».

Фосфоресцирующая Флоренция

Описывать то, что видишь в городах-музеях, большого смысла нет. Для этого существуют красочные книги и фильмы, но, возможно, есть смысл описать то, что слышишь или чувствуешь.

Во Флоренции ощущаешь себя профаном и невежей. Оказывается то, что знал ещё с детства по иллюстрациям «Огонька», школьным учебникам и посещениям музеев – капля в море. Город как будто был создан для того, чтобы его женщины рожали исключительно гениев. Магия их имён завораживает. Их шедевры стоят на площадях без всякой охраны, что тоже чудо. Даже зная уже, что микельанджеловский Давид  у Палаццо Веккио – копия, воспринимаешь его как оригинал, и как всякое чудо, его хочется потрогать, чтобы удостовериться, что это он, тот самый. «Добро» в скульптурах на площади Синьории борется со «Злом» в голом виде и практически голыми руками. Вооружён коротким мечём только бронзовый Персей Челлини. (Для непосвящённых: Персей – не имя Челлини. Челлини – скульптор. Имя его – Бенвенуто). Но как отрубить голову Горгоне без меча? Её красивое обезглавленное тело как-то не вяжется со словом чудовище, и её даже жаль. Со знакомыми с детства названиями происходит вообще некая метаморфоза. При переводе. Выяснятся, например, что Палаццо Веккио и Понте Веккио никакого отношения к архитектору Веккио, как многие почему-то думают, не имеют, а означают просто старый дворец и старый мост.  Название галереи Уффици тоже не связано с её архитектором или меценатом Уффици, как, к стыду своему, полагал и я, а более чем прозаично, потому что это оффис по-итальянски. Неприятно собственное невежество, однако пропадает некая таинственность и шарм, присущие непознанному или заграничному, что жаль.

Для меня «оффис» – слово, которое не может быть связано с культурой эпохи Возрождения. Да и с культурой вообще, поскольку связано с бизнесом и «новыми русскими».

А вот поди ж ты...

Желание посетить галерею так же наивно, как и представление о её названии. Очередь туда сравнима только с очередями в Пушкинский или Третьяковку в лучшие годы хрущёвской оттепели.

Перед собором Санта Марии дель Фьоре, увенчанным гигантским куполом, стоим просто раскрыв рот. И от восхищения, и от жары. Фьоре – цветок. Отсюда и Фьоренция – цветущая. Но ощущение такое, что даже цветы в городе из камня. Собор, как и стоящая рядом колокольня Джотто, выложены красным, зелёным и белым мрамором. Как передать оттенки сверкающей, раскалённой итальянским солнцем облицовки? Вознесенский умудрился. На то он и поэт, и архитектурный институт oкончил.

«Ко мне является Флоренция, фосфоресцируя домами...» Очень точно... Но как он увидел, что «как механики, фрески Джотто отражаются в их капотах?..», то есть в капотах автомобилей, когда на площади от людей яблоку упасть негде, а машин вообще нет? Это для меня загадка.

В церкви Санта-Кроче, перед которой огромная скульптура Данте, стоим уже не завороженные, а просто заторможенные, подавленные обилием надгробных памятников великим. И не только художникам. Здесь памятники Данте, Микельанджело, Маккиавелли, Галилею, Маркони. Мимо могильных плит  в полу храма хочется идти не только молча, но на цыпочках. 

У музея Данте уже нет сил даже думать.

Город на море стоит

В Венецию уезжаем из приморского рыбачьего городка, по бедности больше похожего на съёмочный павильон для фильмов послевоенного неореализма. Может, туда завозят для контраста?! Час катером по морю, вернее по лагуне, и чудо материализуется. Дивный град вырастает из моря, как в сказке о царе Салтане.

До чего всё-таки убога виртуальная реальность!

Ну какие там кино?! Какие описания?! Как сказал мне ещё в Германии один знаток искусства: «Чего стоит один дворец Доджей! Это надо видеть!»

Не знаю, сколько он стоит, но когда видишь не только дворец Дожей, думаешь : «Не может быть! Создать на воде такое архитектурное великолепие во времена, когда не было технических средств, можно было только с помощью волшебной лампы. Но нельзя же не верить собственным глазам!!!»  Поэтому-то у меня кругом восклицательные знаки. И самое сказочное впечатление – сплошной русский язык. Не всегда Пушкинская, но родимая речь. Масса мам с детьми. Не самые богатые россияне, потому что коронная фраза, которую слышишь: «Заткнись, а то ничего не получишь!» Так мамы приучают своих чад к сдержанности.

Быть в Венеции и не прокатиться по каналу в гондоле, пусть и по безумной цене, никак нельзя, хотя некоторым удаётся. Мы с женой решаем, что нам уже некогда откладывать жизнь на следующий раз, тем более, что нам делается невиданная скидка до разумных пределов – всего по двадцать евро с носа. Но наш гондольер не хочет петь.

(За «копейки» ещё и петь!)

Проплываем мимо утопающих старинных зданий. Ступеньки парадных лестниц уходят прямо в воду. Многие дома пусты... Неужели всё эта красота погибнет?

Гондола выезжает на Грандканал. Наш кормчий, приветствуя соседа-гондольера, совсем по-кавказски неприлично причмокивает языком, кивая головой в сторону нашей девушки, сидящей на корме, и что-то говорит.  Мы не понимаем итальянского, но подсекс понятен. Девушке срочно захотелось подзагореть за эти десять минут прогулки, и она сняла платье. Она приехала посмотреть, но у неё есть кое-что и для показа. Она и показывает и оценена по достоинству. 

Коротка не только прогулка на гондоле, но и вся экскурсия, и, увы, всё наше пребывание в Италии!

Но ещё два слова о Сан-Марино.

Крохотное, но мудрое

И там не обошлось без чуда, но уже не итальянского, а сан-маринского. В каждом магазине, в каждом (!) есть сотрудник, говорящий по-русски (да так, как я сам  хотел бы говорить, но по-немецки). Может быть, потому, что в этом крохотном государстве беспошлинная торговля и русские туда просто валом прут?  А, может быть, там такое умное правительство?

Во всяком случае, полное ощущение, что Европа переходит на русский. Ну что ж, как говорится, «в добрый час!» Я очень за...

г. Берлин