На концерте Виктора Шендеровича
25 – 26 ноября во Франкфурте и Нюрнберге с большим успехом прошли выступления Виктора Шендеровича. В течение трех часов писатель-сатирик и журналист отвечал на вопросы, а также читал фрагменты из своей книжки «Изюм из булки». Заглянуть на эти концерты сегодня имеют возможность и читатели нашей газеты.
ШЕНДЕРОВИЧ ЖИВЬЕМ
– Почему мы не смотрим RTVi? Смотрят ли его в России?
– Потому что для этого нужно покупать тарелку, потому что это метровый канал. В России смотрят его в интернете. Его смотрят в интернете довольно много людей, довольно широкий круг, насколько это возможно. Я надеюсь, что через какое-то время случится во всем мире цифровое телевидение. Как часто бывало со времен Галилея, научно-техническая революция двигала идеологию. Джордано Бруно сожгли, а потомок Галилея дошлифовал свои стеклышки, и выяснилось, что нельзя больше делать вид, что она не вертится. Значит, надо одновременно и гореть, и шлифовать стеклышки. Я полагаю, что когда случится цифровое телевидение, вдруг выяснится, что мы можем не спросясь показывать – вот есть телевизоры, и мы можем показывать. Пока что – да, через интернет.
– Нам очень важно ваше мнению, мнение оттуда, потому что телевидение, которое мы смотрим здесь – ОРТ и РТР, всё очень сглаживает. И еще вопрос: не боитесь ли вы?
– Сглаживает – это вы очень мягко выразились. Не боюсь ли я... Вы знаете, я служил в Советской армии, я пережил старшего сержанта Чуева, после этого полковник Путин – это детский лепет, я вас уверяю.
– Может быть, Путин – это то, что нужно России?
– Может быть... Нет, что такое Россия? Кому нужно? Даже те люди, которые думают, что им нужен Путин... Знаете, тут есть недалеко город Нюрнберг (вопрос задан на концерте во Франкфурте. – Прим. ред.), там тоже думали, что это очень нужно. Потом на них стали падать бомбы – они перестали думать, что это нужно. Желательно понимать до того, как начинает такое происходить. А те, кто с самого начала понимали, что это не нужно, в Нюрнберге, они оказывались в меньшинстве – в концлагерях, в эмиграции, они были врагами народа, они были изгоями и так далее... А большинство радовалось – в 33-м, в 34-м, в 35-м, потом уже меньше в 40-м, совсем мало в 43-м и совсем перестали радоваться в 44-м, в 45-м... Вопрос в том, какой ценой народ это понимает. Сколько еще нужно бесланов, норд-остов, что должно еще случиться, чтобы количество перешло в качество.
– Как вы относитесь к Гэ Хазанову?
– Нет, вы знаете какая штука... Я пытаюсь разделять, пытаюсь взвешивать свои собственные чувства. Геннадий Викторович Хазанов подобрал меня, начинавшего скрести пером, начал меня читать, сделал меня известным в цехе, он меня вывел за руку к публике – я ему невероятно благодарен. Я начал выступать, начал работать на эстраде, очень много про профессию понял благодаря тому, что мы дружили очень близко несколько лет. Это огромная школа, совершенно бесценная для меня. Я испытываю пожизненную благодарность за это. Что касается его эволюции, скажем так, человеческой и политической, его высказанной вслух идеологии о том, что надо целовать власть в плечико за то, что она дает деньги на развитие культуры, и эта жизнь возле начальства... Грустно от этого. Пока мы дружили, я пытался с ним об этом говорить, мы какое-то время еще продолжали дружить, потом конфликт оказался публичным, и мы перестали общаться... Наверное, я не самый легкий человек в этом смысле, наверное, стоило быть толерантнее, но я не умею – я учусь.
– Что будет с Россией, когда упадет цена на нефть?
– Столько пушнины будет еще у нас, ребята, – драть будем... Видите, какая штука. В том-то и дело, что мы сидим на игле – и нам хорошо. Как всякому наркоману. Плохо, когда игла вынимается. Через какое-то время начинается ломка. Разумеется, она будет. И разумеется, через какое-то время человечество изобретет – как вот цифровое телевидение – изобретет что-нибудь неоктановое... Демократы придут к власти в Соединенных Штатах – 25 миллиардов они, кажется, грозятся вложить в поиски неоктановых источников энергии. Ну, изобретет человечество очень скоро – лет через 20-30... И, как сказано у Бабеля, мы будем сидеть со своей пшеницей без всякого почина. Грустно это все, конечно, потому что Россия имеет возможности, потому что мозги все-таки не переводятся, уж сколько сюда уехало. Школы-то немыслимые, запас огромный интеллектуальный – конечно, могли бы рвануть... Вы знаете, когда Господь хочет наказать человека, он исполняет его желания – есть такая арабская пословица. Мы хотели высоких цен на нефть – мы их получили.
– Не пугает вас экстремизм в России?
– Знаете, если б я приехал в Россию из заграницы, он бы меня испугал, а так... Это то, чем мы дышим... Когда перестали называть жидом – вроде чего-то не хватает.
– Почему, по вашему мнению, Израиль проигрывает информационную войну, кому это выгодно?
– Об этом писалось много. Это ловушка демократии. Это очень серьезная ловушка демократии. Те люди, которые в грош не ставят демократические ценности, они ими активно воюют против нас. Потому что ХАМАС может позволить себе поставить «Катюшу» в детском саду и после трехратных предупреждений не вывести оттуда детей, потому что им выгодно, чтобы они погибли. Потому что они воюют с помощью CNN, BBC, они воюют с помощью гуманитарных ценностей. Есть такая притча 14-го века – я не читал, мне рассказывали – китайская, про то, как люди и обезьяны оказались в одной клетке, и ключ у обезьян. Человек, конечно, может отобрать у обезьяны ключ, но как только он отбирает ключ, он сам становится обезьяной, и они не могут выйти из этой клетки. Это – ровно описание той ситуации, в которой оказалась западная цивилизация. Можно ли победить ХАМАС? – Да легко! Можно ли всех уничтожить? – Да легко! Но в тот момент, когда мы это сделаем, мы перестанем быть цивилизованными людьми. Значит, они победили, значит, не мы победили, а мы стали ими. Как только мы договоримся, что можно их детей убивать – они победили, как ни странно... И это проклятье, и я не знаю выхода...
– Давали ли вы разрешение на эфир программы «Розыгрыш», и как вы ее оцениваете?
– Я давал, разумеется. Те, кто из вас видел эту историю – она очень жесткая по отношению ко мне, но не запредельно жесткая. В итальянском оригинале были жестче истории, я могу вам одну рассказать, чтоб вы поняли, что со мной поступили неплохо. Есть такая актриса – Анна Маньяни, она женщина религиозная, не как Жириновский, а как католичка-итальянка пожилая. «Розыгрыш» – это куплен патент, это калька с итальянской программы «Шутки в сторону». Вот там была эта история, когда Анну Маньяни пригласили на съемки, куда-то в Калабри, это юг Италии, сельская местность, деревня... А у нее одно условие – в воскресенье она должна идти на утреннюю службу. Там в каждом уголке есть церковь, вот она идет, утренняя служба – вокруг какие-то тетечки, дядечки, дети, и она стоит, молится, и вдруг мужской голос говорит: «Анна, это я». Она начинает искать глазами, но голос говорит: «Ты меня не видишь, но я здесь... Если ты слышишь меня, закрой глаза и открой их». И она закрывает глаза и открывает. Некоторое время с ней разговаривает этот мужской голос. Она озирается, а все продолжают молиться, никто этого голоса не слышит, идет служба... Я подумал, что со мной поступили очень легко, когда я услышал эту историю.
Я согласился сниматься вот еще из каких соображений. Я лет десять шучу над другими. Я подумал, что я не имею права запретить шутку над собой. Ну, просто мне будет неловко...
– В ваших выступлениях идет все время негативная критика. Есть ли в российской политике люди, к которым вы относитесь с уважением? Про кого вы можете сказать больше хорошего, чем плохого?
– А что, есть позитивная критика?... Знаете, я не сторонник теории, что в политике всё грязь. Нет, все-таки оттенки надо различать. Есть люди, к которым я отношусь безусловно с уважением. Я не буду сейчас называть фамилии – дело не в этом. Есть люди с убеждениями, люди, которые не меняют их поутру, прочтя газету. С этими убеждениями можно соглашаться – не соглашаться, спорить, но их следует уважать, у них есть убеждения. И это есть политики. Всё остальное – это недоразумение. Они называются политиками, но они не являются политиками. Они просто идут вслед за тем, кто сейчас у власти. Вот вчера они были демократами, а сейчас патриотическое государство у них. Я не могу относиться никак к президенту Чувашии Николаю Федорову, который был чуть ли не один из претендентов на лидерство среди демократов – сейчас он член партии «Единая Россия». После этого, как говорил волшебник из фильма «Обыкновенное чудо», – он мне не интересен. Но есть, безусловно... Я уж не говорю о том, что есть все-таки в мировой политике и в нашей политике такие люди как Сахаров, был Вацлав Гавел, был Папа Иоанн. Это – некоторые образцы, по крайней мере, мы видим, что это бывает. Но и в российской политике есть люди, которых я уважаю и верю в их искренность.
– Как вы прокомментируете последние события в Англии? Верите ли вы, что к смерти Литвиненко причастны российские спецслужбы?
– Мне бы хотелось не верить. Но ничего в моем мозгу не возражает против этой версии. Вот такая штука – по Станиславскому. Я же не говорю, что убили. Вопрос: могли или нет? Вот если б вы спросили: мог ли убить своего политического конкурента Вацлав Гавел, Тони Блэр? – Нет. Ну не мог. Могли ли эти? Ответ: могли! Могут. Их этому учили. Это, собственно говоря, по специальности. Кого на что учили. Вот его на это учили. Поэтому конечно могут.
– Полоний-210. Большего я не знаю. Он отравлен, это очевидно. Все остальное, я надеюсь, что Скотланд-Ярд успешно этим займется.
– Будет ли реакция Запада на последние убийства?
– Западу зимой холодно, ему надо греться газком. Когда Запад изобретет что-то вместо газа, тогда последует реакция. До тех пор они будут изображать. Ну, политика мельчает, это общее место, не я это заметил, что эпоха Черчилля и де Голя, эпоха личностей в политике уже прошла. Сейчас мы дожили до Шредера. То есть, политикой это особенно назвать нельзя. Просто устраиваются как могут.
– Два слова о Политковской.
– Ну, что тут сказать. Мы, конечно, были знакомы. Не могу сказать, что дружили... Я так думаю, что после ее смерти наконец было сказано о ней много хорошего. Всю жизнь свою она читала о себе мерзости. После смерти даже ее враги вынуждены были признать одну простую вещь – она была честным человеком. Это в журналистике вещь совершенно уникальная.
– Как вы не боитесь писать?
– Это Чуев все. Нет, у каждого человека – такая банальная вещь – есть своя цистерна страха. В какой-то момент ты ее выпиваешь – и все. Ты понимаешь, что ты больше не можешь, завязал. Разумеется, те чувства, которые я испытываю в связи с возможностью таких поворотов, я их, разумеется, испытываю.
– Как вы прокомментируете выражение Довлатова – «от хорошей жизни писателями не становятся»?
– Конечно, писателями становятся, уж по крайней мере в России точно, от несовпадения жизни и идеалов. Вот когда есть такое несовпадение, тогда появляется Свифт, тогда появляется Гоголь, тогда появляется Довлатов. Когда есть идеал. А когда его нет, тогда появляется кто-то другой... Вот для меня это была Советская армия. Я был мальчик из московской интеллигентной семьи, застолья родителей, скрипачи, физики, и мне лет до двадцати казалось, что это и есть советский народ. Потом я попал в армию, в образцовую Брежневскую дивизию. Там мне быстро объяснили, кто советский народ, а кто я. Я действительно не понимал, о чем они говорят. Из армии я вернулся готовым сатириком, я начал писать сразу. Я писал и в школе, но я просто марал бумагу, видимо, от темперамента, а тут у меня появилось, о чем рассказать. Я начал писать – это оказалось сатирой. Я просто писал про Советскую армию.
– Расскажите о соавторах ваших передач.
– Это блистательные ребята. Вы знаете, это редчайший дар – писать смешно. Когда это рождается не в застолье, а вот сесть и на заказ, на тему написать смешно... Я знаю всех, наверное, кто это умеет делать в России, мне так иногда кажется. Сейчас пишет нам Сергей Глотов вместе с Вадиком Жуком. Вот смотрите: куплет. В четыре строчки впихнуть так, чтобы было умно, точно, смешно:
Входит Пушкин в Летний сад,
там – скинхеды, он – назад.
Неуютно смуглолицым
В нашей Северной столице!
– Почему бы не восстановить программу «Куклы» на канале RTVi?
– Не надо входить второй в ту же реку. Были «Куклы» – и всё. Есть много других проектов. Важно, чтобы была политическая сатира, как жанр, потому что страна, в которой исчезает политическая сатира, называется Туркмения. И не важно, где вы находитесь – это может быть Куба, Северная Корея, Эритрея – неважно. Там, где невозможна злая сатира на главу государства, там, где с тем человеком, который нарисует злой шарж на главу государства, что-то случается, в этой стране через какое-то время что-то начинает случаться и с другими, с теми, кто не рисует. Это совершенно неотвратимая вещь. Поэтому дело не в том, что, там – ах, нас обидели, нас закрыли – да я перебьюсь, я вот к вам приеду и буду вам байки рассказывать. Дело не в том, что мне нечем заниматься, а дело в том, что страна, в которой сатира исчезает, через некоторое время начинают исчезать люди. Это проверено. И ни одного, между прочим, исключения. Ни в ту, ни в другую сторону. Нет страны, где существует политическая злая сатира, и где есть политзаключенные. И вы не найдете ни одной страны, где невозможна политическая сатира, и где нет политзаключенных. И главное отличие Путина от Ельцина – при всем том, что было в ельцинские времена – при Ельцине не было политических заключенных. Сейчас есть. Вот и всё.
– Старовойтова, Политковская, Литвиненко – кто следующий?
– Если б я знал, кто следующий, я бы работал на Лубянке.
– Не считаете ли вы, что ваша работа на канале RTVi – это работа вхолостую?
– Ну, разумеется... Это то, почему я не сразу перешел работать на телеканал Гусинского. Были споры, были обиды, было у него ощущение предательства с моей стороны. Я объяснял просто: до тех пор, пока есть возможность... Что мне вам про Путина рассказывать? – Вы уже здесь. Да? Надо рассказывать там. Сколько можно. Причем, с меньшим успехом, чем здесь, разумеется. С большей конфликтностью, потому что вы ко мне относитесь гораздо лучше, чем ко мне относится публика там, в России. Но все равно – надо разговаривать с ними. А к вам я буду иногда приезжать. Ну, публикации, хорошо, здесь это публикуется, но, конечно, это не замена тому, что это не публикуется там.
– Думаете ли вы, что решение Ходорковского вернуться на родину было правильным?
– Да, думаю. Это к вопросу об эмиграции. Это частный выбор человека, он знал, на что идет. Ходорковский – случай совершенно поразительный. Я его один раз видел в прежнем статусе, когда как раз закрывали и гробили команду НТВ, и арестовали счета Гусинского, и Ходорковский помогал переключиться Гусинскому. И два месяца мы получали зарплату как бы в долг. И мы со Светой Сорокиной как-то пришли к Ходорковскому, как послы. И я помню это ощущение человека совершенно надмирного, человека, который будет помогать из каких-то там соображений, но человека, с которым ничего не может случиться, человека, жизнь которого удалась, человека сытого, благополучного, поднявшегося над всем миром, самого богатого человека Европы, который готов помогать, но к нему все эти случаи никакого отношения иметь не могут. Так эволюция человеческая, которая произошла с ним, когда еврейский мессианский мальчик победил бизнесмена, когда он почувствовал миссию, это действительно так. Я близко дружу с Юрием Ивановичем Шмидтом, я был на суде, мы встречались глазами, я что-то ему говорил, через клетку, я видел совершенно другого человека. Это звучит немножко литературно, но в нем случилось абсолютно нравственное изменение.
Я знаком с его родителями. Чтобы понять, что случилось с Ходорковским, надо видеть его родителей. Это советская интеллигенция. Совершенно классическая. Мама русская, папа еврей. Пара из застолья моих родителей. Абсолютно. Без шва вписывающаяся. И вот этот вот мальчик из этой семьи победил бизнесмена. Потому что как бизнесмен поступил Абрамович, вывезя активы – всё прекрасно. Как бизнесмен поступает этот, этот, этот... Он поступил не как бизнесмен, он поступил как человек. В нем это победило. Он ехал абсолютно сознательно. Не просто догадывался, что могут, – он знал, что ему дадут срок. Он этого ждал, он на это пошел совершенно сознательно. Это не пиар. Знаете, я надеюсь, что мы доживем до времени, когда он вам об этом расскажет.
– Почему вы сбрили усы?
– Я сбрил еще и бороду... Вы знаете, какая штука. Я не Фидель Кастро, я ведь не давал клятву до победы мировой революции всё это носить на себе. У меня как раз обратный случай по отношению к Фиделю Кастро. Так получилось, что борода и усы за какое-то время сделали меня заложником образа. Потому что я мало того, что все время маячил в телевизоре, я еще постоянно давал интервью, мы были то, что называется, ньюсмейкерами. Журналист не должен быть ньюсмейкером, журналист должен рассказывать о других. Но так получилось, что мы были источниками информации. И я на протяжении последних трех лет жизни на телевидении после 2000 года, как заводной, давал интервью, везде мелькал и домелькался до того, что меня останавливали на улице, брали за рукав и начинали со мной разговаривать про Путина. Людям искренне казалось, что меня хлебом не корми – дай поговорить про Путина. Я это делал с утра до вечера, ничем другим практически не занимался. Поэтому, когда по обстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим, телевидение закончилось в моей жизни, первое, что я сделал – это сбрил бороду и обрился налысо. И у меня было счастливейшее ощущение, что я в шапке-невидимке – сквозь меня идут люди, главное, в глаза не смотреть. Такое было счастье, что никто меня не узнает. И сейчас до сих благополучно существую в этом качестве, меня узнают там, где смотрят RTVi, то есть не в России; меня узнают в Грузии, узнают в Израиле, а на родине нет. Меня это устраивает.
– Ваша оценка событий в Украине?
– Положительная оценка событий в Украине. В целом. Политический кризис там, говорят. В Москве жутко все радуются: вот ваши хохлы хотели оранжевой революции, вот, смотрите, у них там политический кризис! Тут важны оба слова. Кризис – но политический. И когда я оцениваю эти события глобально – мне важно одно: там продолжается ли работа демократических институтов? – Продолжается. Там работает независимая пресса, там работает независимый суд, там есть независимый парламент. И Янукович, пришедший к власти в результате компромисса и политического кризиса – это абсолютно нормально. Янукович, пришедший к власти от того, что посчитали голоса иначе и ОМОН задавил оппозицию – это был бы другой Янукович. Дело не в именах, дело в процедурах. Процедуры на Украине – демократические. Разумеется, это не Англия и не Норвегия. От кролика не рождаются жирафы. Разумеется, это украинская демократия, а не английская, но, тем не менее, это демократия. И я происходящее там глобально оцениваю очень нормально. Так должно быть.
– В каком случае последний смеется над первым?
– Вы знаете, у Тургенева в «Месяце в деревне», кажется, замечательно сказано: «Арьергарду очень легко казаться авангардом – все дело в перемене дирекции».
– Уважаемый тезка, не могли бы вы рассказать про первого президента России? Чем завоевал Ельцин ваше уважение к нему? Если верить тому, что написано в «Рубеже», он и Ходорковский более полезны для России, чем Путин.
– Безусловно, он и Ходорковский более полезны для России, чем Путин. Постараюсь объяснить. Те, кто смотрели «Куклы», знают, что когда Ельцин был у власти, я был одним из самых жестких его критиков. Тем не менее, при Ельцине... – это вот вопрос об Украине. Если мы отсчитываем Ельцина от Гавела или от Тэтчер, то следует признать, что это плохая демократия, с дефектом, это проблемная демократия. Но при Ельцине начали работу демократические институты. При Ельцине была независимая пресса – да, она принадлежала олигархам, но было много источников власти. Был независимый парламент – да, такой, какой есть, с сумасшедшими, с шизофрениками, с антисемитами – какой есть. Опять-таки – другой где взять? На то он и парламент. Он представлял Россию вполне адекватно. Потому что там были и демократы, там были и отморозки, там были и коммунисты, и неадекватные люди. Один неадекватный человек представлял группу неадекватных избирателей. Это демократия. Как говорил Бернард Шоу, «гарантия того, что вами не будут управлять лучше, чем вы заслуживаете». Вот каких выбрали, таких и получайте. При Ельцине были элементы демократии. При нем не было политических заключенных. Вот не было! И можно было выйти: Ельцин – иуда! Банду Ельцина под суд! Все, кому ни лень, кричали. Ни с кем ничего не случилось. При Путине появились политические заключенные. И для меня этот факт, и факт уничтожения демократических институтов гораздо важнее, чем то, что Ельцин пил, а Путин не пьет. Уж лучше б он пил.
Опять же Ходорковский. Одно дело, оценивать, что творилось в эпоху приватизации – да. Но историю назад не отмотаешь. Это было сделано так. Пользовались ли дырами в законах? – Да, пользовались. Были дыры в законе, вот и пользовались. Бизнесмен – это человек, который хочет заработать больше. Вот и зарабатывали больше. Но почему садится только тот один из них, который первый начал платить налоги, первый начал сознательно спонсировать и поддерживать оппозицию, первый начал внятно критиковать Путина. Выборочное применение закона – среди вас наверняка есть юристы, подтвердят мои слова – это форма беззакония. Такая формулировка. Поэтому то, что произошло с Ходорковским – это очевидное беззаконие.
– Какой процент населения России, по вашему мнению, адекватно оценивает положение дел в стране?
– Вы знаете, как говорится, каждый сумасшедший отсчитывает от себя. Когда вы спрашиваете адекватно – имеете в виду так, как вы, да? Если я скажу, что я оцениваю адекватно, значит, я признаю, что все остальные сумасшедшие... Условно говоря, так как я и мои товарищи оценивают – я думаю, что 10 – 15 % людей в России отдают себе отчет в ценности демократических ориентиров, демократических процедур. Адекватно ли это? – Не знаю.
– После общения с нашими приятелями, оставшимися в России, бросаются в глаза те огромные изменения в их жизни, которые произошли за 10 лет после нашей эмиграции: деньги, недвижимость, кто кого круче; все разговоры вокруг этого. Напротив, те негативные явления, которые происходят в полтической жизни России, оставляют их равнодушными, хотя раньше они такими не были. Вопрос: носит ли это частный характер или это общее явление?
– Достаточно общее явление. Количество людей, которые разочаровались, как говорил Черчилль, не в демократии, а в демократах, количество людей, которые внятно сохранили демократические приоритеты, съежилось, как шагреневая кожа. Знаете, Бродского как-то спросили вскоре после эмиграции, что его печалит больше всего. И, видимо, ожидали, что он начнет проклинать Советскую власть или что-то в этом роде. Бродский ответил так, как должен был ответить Бродский. Он сказал: «Вульгарность человеческого сердца». Все остальное – уже производные.
К счастью, случается и другое, есть от кого мерить. К счастью, в каждом поколении в каждой стране есть люди, от которых можно измерять себя. Эти люди есть, безусловно, и в России, и совершенно блистательные люди, только их немного. «Худших всегда меньшинство» – как было написано на храме Дианы в Эфесе – древний грек цитиривал какого-то еще более древнего грека. «Худших везде большинство» – конец цитаты.
– Правда ли, что после разгрома НТВ вы работали дежурным в котельной?
– Не я, Володя Кара-Мурза. Но мне приятно... Вот если б вы меня перепутали с Леонтьевым, когда я был с бородой – вот это упаси боже! А то, что вы меня перепутали с Кара-Мурзой – ничего страшного. А сейчас мы с Владимиром работаем на канале RTVi. Володя, между прочим, один из немногих людей, абсолютно сохранившийся внутренне. Я вам хочу похвастаться за него: в прошлом году его сын, Владимир Кара-Мурза младший, корреспондент «Коммерсанта», оказался лучшим выпускником Кэмбриджа, всего потока этого года. И, по традиции, английская королева встречается с родителями лучшего выпускника. А Кара-Мурза тогда как раз работал в котельной. Я думаю, это был первый случай встречи английской королевы с истопником.
– Читая ваш «Плавленый сырок» хочется застрелиться. Каково вам жить, зная, что вам не повезло с родиной?
– Я не считаю, что мне не повезло с родиной. Не надо путать родину и администрацию. Нам с родиной повезло – мы говорим на русском языке, мы понимаем Платонова. Немцы вот несчастные люди – вот они не могут прочесть Платонова, а мы можем. Что вы... А что касается того, чтобы застрелиться... Вы знаете, нет... По крайней мере, это же русский юмор такой. Мы же все-таки не на мистере Бине выросли, все-таки на Гоголе. Поэтому без слезы русского юмора не бывает. Это какой-то другой юмор. Там, где после смеха не хочется рыдать – это не русский юмор. В этом смысле нам страшно повезло. Мы родственники такой литературы – вот тут я квасной патриот.
Виктор ШЕНДЕРОВИЧ
Изюм из булки
(отрывки из книги)
– Я вам почитаю отрывки из книги «Изюм из булки». Почему «Изюм из булки»? Я думаю, что не я один в детстве выковыривал цукатики, изюмчик, потому что – что ж нибивать живот тестом – надо самое вкусненькое. Когда мой издатель Игорь Захаров предложил мне написать нечто вроде мемуаров, я подумал: что я ненавижу в мемуарах? Это вот: «Наша семья происходит из Тамбовской губернии... Наша семья...» Ну хорошо. Это интересно только тебе. А что интересно всем? – Истории, сюжет, характер. И так вот, листаешь, чтобы наткнуться на какую-нибудь историю. «Расскажи мне историю!»
И я решил, что это будет книжка историй: веселых, грустных. Разумеется, вам я буду читать преимущественно веселые истории. Это отчасти биографическое, отчасти – в уши надуло что-то, кто-то рассказал...
Коврик
Недавно я обнаружил у родителей маленький (метр на полтора) коврик с восточным орнаментом – и вдруг ясно вспомнил: в детстве я играл на таком же, только очень большом ковре. Я спросил у мамы: это отрез от того ковра? А где он сам?
Мама засмеялась и сказала: так это он и есть.
О господи. Такой большой был ковер!
Галич
Дорога в стройотряд: плацкартное купе, оккупированное молодежью семидесятых, с гитарами в руках и либерализмом в башках. Человек, наверное, двадцать набилось в то купе.
А на нижней полке, свернувшись калачиком, спит бабка – полметра той бабки, не больше... Ну и бог с ней. Поехали! Взяли чаю, накатили какой-то спиртной ерунды, расчехлили гитары, и началось вперемешку: Высоцкий да Ким, да какой-то самострок, да Визбор с Окуджавой...
Допелись до Галича. А что нам, молодым-бесстрашным!..
А бабка спит себе – глуховатая, слава богу, да и, мягко говоря, не городская. Спели «Облака», дошли до «Памятников». Пока допели, поезд как раз притормозил и остановился.
– И будут бить барабаны! Тра-та-та-та!
Бабка зашевелилась, приподнялась, мутно поглядела вокруг и сказала:
– А-а... Галич...
И снова легла.
Тут нам, молодым-бесстрашным, резко похужело. Бабка-то бабка, а в каком чине? Нехорошая настала тишина, подловатая... В этой тишине поезд, лязгнув сочленениями, дернулся, и мимо окна проплыло название станции.
Станция называлась – Галич.
Современная идиллия
Постановка по Салтыкову-Щедрину, задуманная театром «Современник» в начале 1970-х, с самого начала была предприятием рискованным: слишком много совпадений с эпохой имперского застоя обнаруживалось у эпохи развитого социализма...
Но Товстоногов был опытный тактик и начал заранее обкладывать острые углы ватой.
Писать инсценировку пригласили Сергея Михалкова. Собственно, никаких литературных усилий от гимнописца не требовалось (инсценировку театр сделал своими силами) – требовалось от Сергея Владимировича дать свое краснознаменное имя в качестве охранного листа, на что лауреат и подписался.
Как оказалось впоследствии, несколько опрометчиво.
На сдачу спектакля он пришел со всеми звездами на пиджаке. Это было частью круговой обороны. Ко встрече с комиссией Товстоногов вообще подготовился основательно. Над зеркалом сцены метровыми буквами было написано: «Без Салтыкова-Щедрина невозможно понять Россию второй половины ХIХ века. М.Горький».
И никаких вопросов к современности!
Но проверяющие были тертыми калачами, и запах свободной мысли чуяли за версту. Вопросы у них возникли, и по ходу спектакля вопросы эти начали помаленьку переходить в ответы, если не в оргвыводы.
Просмотр завершился, в полупустом зале зажгли свет.
– Ну, – после паузы произнес наконец один из экзекуторов, – может быть, автор хочет что-нибудь сказать?
И, за неимением в зале Салтыкова-Щедрина, все повернулись к Михалкову.
Герой Социалистического Труда, неожиданно для себя оказавшийся автором совершенно антисоветского произведения, сидел в полном иконостасе, но по всему выходило, что новых цацек от «Софьи Власьевны» ему может уже не обломиться.
– Сергей Владимирович, – повторило начальство, – какие у вас впечатления от спектакля?
И Михалков сформулировал свои впечатления:
– Д-да-а... – сказал он. – Такой п-пощечины царизм еще не п-получал!
Фотография на счастье
А эту историю рассказывал в стародавние времена Никита Михалков – в ту пору еще любивший подтрунить в компаниях над официозным папой.
А история такая. В октябре 1964-го в коридоры ВГИКа какая-то сорока принесла на хвосте свежую весть о том, что Хруща снимают – вот прямо-таки в эти минуты. Студент Никита, еще ребенком представленный своему полному тезке (в честь которого и был назван, о чем Михалков-папа не приминул сообщить впоследствии главе государства), – так вот, Никита помнил, что у папы на рабочем столе стоит его фотография – с Хрущевым. И студент полетел сообщить отцу горячую новость.
Он ворвался в родительский дом возбужденный: папа, ты слышал?
– Что такое? – участливо поинтересовался Сергей Владимирович. – Что с-случилось, с-сынок?
Сынок уже было открыл рот, чтобы рассказать, что случилось, но в этот момент увидел фотографию на папином рабочем столе.
На фотографии рядом с папой стоял Леонид Ильич Брежнев.
– Что ты так разв-волновался, сынок?
Петя и Шекспир
Однажды мой товарищ по табаковской студии – назовем его Петей – пришел на экзамен по предмету «зарубежный театр». А принимал экзамен профессор, один из крупнейших знатоков эпохи Возрождения. Назовем его Алексей Вадимович Бартошевич, тем более что так оно и было.
И вытащил Петя билет, и достался Пете – Шекспир. А Петя про Шекспира знал примерно столько же, сколько Шекспир про Петю. То есть они были примерно на равных. В отличие от Бартошевича, который про Шекспира знает чуть больше, чем Шекспир знал про себя сам.
И вот они сидят друг против друга (Петя и профессор Бартошевич) и мучаются. Петя — потому что дело идет к двойке, а Бартошевич – потому что, если он эту двойку поставит, Петя придет к нему снова. А он его уже видеть не может.
И оба понимают, что надо напрячься, чтобы эта их встреча стала последней. И Бартошевич говорит:
– Петя! Я сейчас задам вам вопрос на тройку. Постарайтесь ответить.
И спрашивает самое простое (по своему разумению):
– Как звали отца Гамлета?
Тут Петя напрягает все свои душевные силы и в каком-то озарении отвечает:
– Клавдий!
Алексей Вадимович Бартошевич вздрогнул, потом немного подумал, удивился и сказал:
– Возможно.
И поставил Пете тройку.
Как я был палестинским беженцем
Это со мною случилось году эдак в семьдесят седьмом. Режиссер Колосов снимал телефильм про то, как его жена, народная артистка Касаткина, будучи советским корреспондентом, гибнет в Бейруте от руки израильской военщины.
Бейрут нашли в Троицком переулке – там были такие развалины, что никаких бомбежек не надо. Подожгли пару дымовых шашек – вот тебе и Бейрут!
Палестинских беженцев подешевле набрали в Институте Культуры, и в ясный весенний день я за три рубля несколько раз сбегал туда-сюда из дымящихся развалин на тротуар, а народная артистка Касаткина в это время раз за разом умирала от руки израильской военщины.
Израильской военщиной были несколько здоровенных грузин, найденных ассистентами режиссера там же, в Институте культуры. И в целом тоже – очень правдивое получилось кино…
Мало выпил...
В восемьдесят четвертом я сдуру увязался за своими приятелями на Кавказ. Горная романтика... Фишт... Пшеха-су... Как я вернулся оттуда живой, до сих пор понять не могу. Зачем-то перешли пешком перевал Кутх, а я даже спортом никогда не занимался. Один идиотский энтузиазм...
Кутх случился у нас субботу, а ранним утром в воскресенье мы вывалились на трассу Джава – Цхинвали и сели поперек дороги, потому что шагу больше ступить не могли. Вскоре на горизонте запылил грузовик – это ехал на рынок торговый люд.
Не взяв ни рубля, нас вместе с рюкзаками втянули под брезент. Войны еще не было, сухого закона тоже; у ближайшего сельпо мужчины выскочили из грузовика и вернулись, держа в пальцах грозди пузырей с огненной водой.
А я был совершенно непьющий, о чем немедленно предупредил ближайшего грузина.
– Не пей, просто подержи, – разрешил он, передавая мне полный до краев стакан.
И встав в полный рост в несущемся на Цхинвали грузовике, сказал:
– За русско-грузинскую дружбу!
И я, не будучи ни русским, ни грузином, все это зачем-то выпил.
Чья-то заботливая рука всунула в мою растопыренную ладонь лаваш, кусок мяса и соленый огурец. Когда ко мне вернулось сознание, стакан в другой руке опять был полон.
– Я больше пить не буду! – запротестовал я.
Грузин пожал плечами – дело хозяйское – и сказал:
– За наших матерей!
В Цхинвали меня сгружали вручную – как разновидность рюкзака.
Но сегодня, после всего, что случилось в тех благословенных краях за двадцать лет, я думаю: может быть, я все-таки мало выпил тогда за русско-грузинскую дружбу?
Лидеры
Осень восемьдесят девятого, совхоз под Ленинградом. До выступления перед тружениками села нас решили познакомить с жизнью коров.
И вот – огромное, на полторы тыщи голов, коровье гетто, жуткая вонь, тоскливое мычание... Экскурсию ведет парторг совхоза, сыплет цифрами удоев... Наконец, наглядевшись на обтянутые кожей скелетины, я неосторожно интересуюсь: а как их тут кормят? Как вообще организовано это питание?
Тут парторг мне застенчиво так отвечает:
– Там есть корова-лидер.
– То есть? – не понял я.
– Ну-у... – Парторг помедлил, не зная, как еще объяснить, и наконец решился. – Корова-лидер! Она всех от кормушки отталкивает и жрет сама.
С тех пор я знаю, что такое лидер.
Песня
В вышеописанное время – когда советская власть в стране еще была, а еда уже кончилась, – я со своим юмором поехал по совхозам. Вместе со мной, иллюстрируя известный постулат насчет горы и Магомета, тронулись в путь еще десять голодающих артистов: за пару-тройку концертов для тружеников села нам обещали по несколько десятков яиц, по три курицы и залейся молока.
Деньгами в ту осень можно было заинтересовать только нумизматов.
Среди фокусников, дрессировщиков и прочих мастеров искрометной шутки поехала по совхозам известная народная певица с двумя подручными баянистами. Ее патриотический номер завершал нашу целомудренную программу.
«Гляжу в озера синие...» – тянула певица, протягивая к народу белы рученьки ладошками вверх. Потом одну переворачивала ладошкой вниз и проводила ею направо, бесстыже любуясь воображаемыми просторами: «В полях ромашки рву...»
Отпев, она кланялась поясным поклоном, уходила за кулисы, снимала кокошник, вылезала из сарафана – и, отоварившись, мы ехали за следующими курицами.
Ехали в рафике, по классическому бездорожью – и певица, вся в коже, замше и драгметаллах, только что со своими кокошниками и баянистами вернувшаяся из Германии, в такт колдобинам повторяла:
– У, блядская страна!
Баянисты, покрякивая на ухабах, пили баночный «Хольстейн».
В следующем совхозе певица нацепляла кокошник, протягивала руки в воображаемый простор – и все начиналось сначала:
– Зову тебя Россиею...
И через полчаса, на очередной рытвине:
– У, блядская страна!
Из-за совпадения ритмики это звучало как вариант куплета.
Клиенты Фрейда
Настало время первых съездов, и наш партхозактив явился перед нами, наконец, в прямом эфире, во всей неотразимости естества. Я немедленно начал за ними всеми записывать, и сам не заметил, как коллекция приняла эротический характер. Вот лучшее из услышанного в те годы.
Анатолий Иванович Лукьянов: «Мне товарищ Бирюкова дала два раза в письменном виде».
Николай Тимофеевич Рябов: «Ну вот: мы утром не приняли, и теперь у нас все повисло...»
И – звезда Востока, незабвенный Рафик Нишанович Нишанов: «У нас регламент: кончил, не кончил – три минуты, и все!»
Альтернативный вариант решения проблемы предложил Михаил Сергеевич Горбачев, когда на съезде сломалась машинка для подсчета голосов. Он сказал: «Давайте удовлетворим товарища руками…»
Чтобы не было мучительно больно...
Александр Кабаков рассказывал мне: в его подъезде жила-была старушенция, зюгановская активистка. Банду Ельцина под суд и всякое такое. И вот за пару недель до выборов 96-го года видит Саша дивную картину: идет эта старушенция, а за нею – мужик, груженый до ушей коробками с импортной техникой: самсунги-филипсы... печка-гриль, телевизор...
Любознательный Кабаков поинтересовался у зюгановки: с чего это вдруг ее пробило на оптовые закупки империалистической техники?
– Так наши ж придут, ничего ж не будет! – охотно ответила старушка.
Рифмуйте сами
Сценка в программе «Куклы», посвященная возвращению премьера Черномырдина из Арабских Эмиратов, начиналась простенько:
Вот однажды из Дубай
Приезжает краснобай.
«Краснобая» руководство НТВ вежливо, но твердо попросило на что-нибудь заменить. Принципиального протеста это у меня не вызвало: русский язык велик, свободен и могуч, синонимов – ешь не хочу... Проблема состояла в том, что программа была написана в рифму.
Альтернативную рифму к слову «Дубай» личный состав «Кукол» нашел очень быстро. Дело-то нехитрое.
Вот однажды из Дубай
Приезжает....
Вот именно. Пройдя этот тупиковый путь еще при написании программы, я попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы:
Из Дубая как-то раз
Приезжает...
Вот именно!
Наконец звукооператору Аркаше Гурвичу пришло в голову соломоново решение, и мы послали начальству факс с согласием на любую рифму, которую они нам предложат.
Минут десять наверху, видать, рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте „краснобая“».
Трудности с адресатом
Летом 2000-го главный раввин России Адольф Шаевич прогневал администрацию нового президента поддержкой Гусинского. Ему позвонили из Кремля и предложили подать заявление об уходе.
Адольф Соломонович, говорят, спросил только: «Кому?»
На безрыбье...
Мне повезло – я довольно близко знал Лидию Борисовну Либединскую, она недавно ушла от нас. Совершенно блистательная дама, она теща Губермана и одновременно потомок Льва Толстого. В карман за словом не лезла. Это ей, графине, принадлежит великая фраза «Лучше я десять раз услышу слово „жопа“, чем один раз слово „духовность“».
Как раз после губермановского концерта, ближе к ночи, сидим у нее, соображаем на троих. И в разговоре выясняется, что я забыл подарить Игорю Мироновичу свою книжку. Причем уже не одну.
– Старик, да у меня вообще нет ни одной твоей книжки!
– И у меня нет, – вставляет Либединская.
– Как же вы живете? – в притворном ужасе восклицаю я.
Лидия Борисовна – без паузы, с кротким вздохом:
– Перебиваемся Пушкиным...
Отрезвляющий довод
В самый черный разгар «холодной войны» в Мюнхене сидели Белль, Аксенов и Копелев – и спорили. Белль, убежденный непротивленец и эволюционист, говорил о том, что в случае чего – не следует воевать с Советами: главное сохранить культурные ценности, а история со временем устаканит все сама…
– Пускай они придут сюда! – говорил Белль. – Пускай вводят свои законы! А мы будем сидеть в своих пивных, пить пиво…
Копелев выслушал план эволюционного сопротивления до конца и уточнил:
– Господин Белль, а вы знаете такую табличку: «Пива нет»?
Верный товарищ
Одним из штрихов в мужественном портрете нашего нового президента (на изготовление портрета были брошены все СМИ) стала такая крепкая деталь: мол, когда Собчак проиграл выборы, Путин проявил принципиальность и ушел вместе с ним, не бросил учителя... После смерти Собчака об этом рассказывалось особенно часто.
Иногда, к ужасу христианского мира, слово «Учитель» писали с заглавной буквы.
Для будущих историков в этой связи будет любопытно свидетельство депутата Ленсовета Бориса Вишневского. А видел и, главное, слышал он, как в коридорах Смольного к только что победившему губернатору Яковлеву подошел некий чиновник и сказал:
– Владимир Анатольевич, там у вас в приемной сидит Путин, просит принять.
– Чтобы я этого мудака больше не видел! – грозно крикнул в ответ новый губернатор Петербурга.
Но неисповедимы пути господни: увидеть вышеупомянутое Яковлеву все-таки пришлось. И даже выпало счастье поработать под его руководством.
Русская Швейцария...
Зима 2000 года, горные районы Чечни. Командующий федеральными войсками генерал Казанцев собрал журналистов в штабе, закатил пир горой и в застолье добродушно шутит:
– С вас всех, – говорит, – надо снять по паре дней отпуска. Смотрите, куда я вас привел! Красота! Горы, сосны, воздух... Швейцария!
На что тихий энтэвешный телеоператор печально заметил:
– Лишь бы швейцарцы не вернулись.
Братский язык
Рассказ Ольги Романовой, ведущей новостей на REN-TV.
В самый разгар «оранжевой революции» на телекомпанию пришел перегон видеоматериала из Киева: многотысячная толпа на майдане, выкрики, аплодисменты… А над толпой транспарант: «Кивалов – пiдрахуй!» И рядом еще пяток транспарантов аналогичного содержания.
Кивалов был главой украинского ЦИКа, только что посчитавшего голоса сильно поперек арифметики.
Не то чтобы Романова не разделяла оценку, вынесенную на транспаранты, но у телекомпании к тому времени уже имелось предупреждение от Минпечати, и Оля понимала, что за «пiдрахуя» запросто отнимут лицензию.
Однако ж вовсе не давать репортаж из Киева было невозможно – главная тема выпуска! – и несчастные телевизионщики начали колдовать над полученными кадрами. Изъять «пiдрахуя» не удавалось – транспаранты лезли в кадр отовсюду. Приближалось время эфира. Ольга и вся выпускающая бригада уже находились в истерике, когда кого-то вдруг осенило позвонить на всякий случай человеку, знающему украинский.
Оказалось, «пiдрахуй» – это всего лишь «посчитай».
И Романова с чистой совестью (и тайным наслаждением) дала это в эфир.
Шекспир отдыхает
Актерские оговорки вообще – материал для отдельной книги. Здесь, на посошок, только самое любимое.
Прошу представить: гастроли провинциального театра в Крыму, лето, последний спектакль, трезвых нет. Какая-то шекспировская хроника, финал, на сцене, как полагается, гора трупов... И вот, стоя над телом поверженного соперника, очередной цезарь говорит напоследок:
– Я должен был увидеть твой закат
Иль дать тебе своим полюбоваться...
Но он этого не говорит, потому что забывает текст.
– Я должен был увидеть твой...
А что «твой»? А ничего. Пить надо меньше. Но актер, умница, успевает сориентироваться – и на ходу подбирает слово, близкое к «закату» по смыслу и подходящее по размеру.
– Я должен был увидеть твой... конец! – говорит он.
И, уже чуя недоброе, вопрошает сам у себя:
– Иль дать тебе своим полюбоваться?
Мертвые ненадолго ожили и затряслись в последней агонии...