Наш киноклуб

ЗЯМА – ЭТО ГЕРДТ ЗИНОВИЙ ЕФИМОВИЧ

(воспоминания с лирическими отступлениями о хромом, весёлом Гении)

Марик втихую на съёмку продаст,

Лишь бы по пьяни согласие выбить,

Роль Хрипану на пластиночке даст,

А в благодарность откажется выпить.

(Один из вариантов эпиграммы Зиновия Гердта на меня. Их – эпиграмм было несколько. А ещё была, потерянная мною при переездах карикатура: я на коне, в больших очках, с кинокамерой в одной руке, и с пластинкой в другой).

Нет, нет, нет! Я не хочу про себя писать. Но так получается. И название нужно бы сделать для себя издевательское: «Я и Гердт», или «Мои совместные работы с Гердтом», но духу не хватает. Воспитание-то у меня реалистическое. Необходимых сейчас скабрезности, сарказма и наглости маловато. Ну, реализм так реализм.

Почти всё, что пишут сейчас о Гердте, неправда. Начнём с эпиграммы Гафта:

О, необыкновенный Гердт,

Он сохранил с поры военной

Одну из самых лучших черт –

Колено он непреклоненный.

Здесь правда только буквальная. О том, что колено натурально не сгибалось (ранение на фронте). Но в переносном смысле приходилось «прогибаться» и довольно часто. Начиная с вечного и совершенно необходимого в театре кукол преклонения перед С. Образцовым, кончая тихим, с юмором, но всё-таки преклонением перед телевизионным и кинематографическим начальством. Мы все прогибались. Я в первую очередь.

Зяма! Прости меня там, если что не так напишу здесь. Цель-то у меня чистая: денег немного подзаработать на твоём имени, да облик твой подольше сохранить в памяти людей, которые тебя знали, видели, слышали. Лучше Филатова не скажешь. Чтобы помнили!

Родился Залман Эфроимович Храпинович 21 сентября 1916 в городишке Себеж, это недалеко от Витебска и Паневежиса, где прошло детство Шагала (гениального художника) и Зускина (гениального актёра театра Михоэлса). Сейчас в Себеже с участием Юнеско поставлен памятник Гердту. В Киеве тоже стоит ему памятник. Не ему, а его герою – Паниковскому. Зяма только позировал. Но ведь всё равно – это памятник. А Гердт – это фамилия матери, ставшая псевдонимом Зиновия Ефимовича. Но звали-то его все – Зяма. Вот настоящий псевдоним. В этом имени есть всё: и библейская мудрость, и немедленное предложение дружбы каждому, и гарантия свойскости, и отсутствие наглого пренебрежения к остальным людям. Без суетных бесов тщеславия и мелочного фанфаронства.

Вот представьте, что вам вручают орден на вашем юбилее. Ну, всё же может быть. Что вы скажете? Благодарить будете? Да, благодарить. А Гердт, когда ему на юбилее вручали орден «За заслуги перед отечеством» третьей степени, поблагодарил, конечно, но сказал: «Или мои заслуги третьей степени, или страна моя третьей степени». Эти слова в телевизионный репортаж не вошли. А зря. Что же это за оскорбительные степени? Да уберите вы их, ради бога, товарищ правительство. Оставьте орден как таковой. Ведь нет же ордена Почётного легиона разных степеней. И орден подвязки – один. Кстати, Гердт после этого юбилея прожил всего два месяца. Он знал свой срок. И все в зале знали. Но мы к этому ещё вернёмся.

Но пока вернёмся к эпиграмме. Когда я уже работал на киностудии имени Горького, то часто общался с Василием Макаровичем Шукшиным. А он возьми как-то и спроси: «Да есть ли, вообще, в Москве интеллигенты?» Вот тут я и «продал» Зяму на картину «Печки-лавочки», в которой он сыграл роль «Профессора». Я не знал, что Шукшин в своём воображении нагрузит эту роль враждебностью к деревенскому герою, противопоставит их друг другу. Прости, Зяма!

Я был увлечён с детства игрой теней, света, цвета. Читал в театральной библиотеке, когда уже был студентом, как в Петрограде один чудак по фамилии Гидони установил световой памятник жертвам революции. Народ восхищался. Памятник возникал ночью из ничего, а утром исчезал. Это было в 1918 году. Потом Гидони арестовали. Дело в том, что он был странен во всём. Ел он только шоколад и ничего больше. Ну, кто это будет терпеть, и он исчез. А тут прочитал я в газете сообщение журналистки Правдиной о поездке в Египет. Статья называлась «Театр цвета и света». Там описывалось, как специально подсвеченные пирамиды как бы взлетают в воздух и летят, как восхищаются зрители-туристы. Я понял, что мне нужна Правдина. Всеми правдами и неправдами я достал её телефон, позвонил, и был приглашён в дом на встречу.

Мы стали разговаривать, вернее, я только слушал, говорила Татьяна Александровна. Как вдруг в квартиру ворвался какой-то смерч. Это был Гердт. Он с порога закричал: «Ничего не хочу слышать! Немедленно обедать, потом познакомимся». Беседа была прервана. Тут же был накрыт стол. Я был голоден и набросился на еду. Хозяева специально сделали паузу, чтобы я наелся. Только междометия, хмыкания. Но после куриного супа Гердт налил всем водочки и произнёс тост за молодость, за новые пути в театре. Потом был тост за дружбу, за «ты», за Зяма и Марик. Так мы потом друг друга и называли.

Результатом этой встречи была моя постановка в театре эстрады такого нового театрального жанра – «театральная экранизация», а потом обвинение в формализме, запрет на профессию и т.д. В итоге через пару лет я оказался на фирме «Мелодия», где делал инсценировки и ставил как режиссёр грампластинки. Одна из первых пластинок называлась «Новые приключения в городе поющих светофоров». Это при том, что никаких других – старых приключений, в природе не существовало. Музыку написал мой друг Максим Дунаевский, а Ведущим я пригласил…Правильно догадались, – Гердта. Это была наша вторая встреча, но встретились мы как старые друзья, даже расцеловались. Я сел за пульт, дал Гердту прочитать листочек с текстом и принял на себя режиссёрские обязанности: Внимание! Приготовились! Пишем! Гердт начал говорить, но я его быстро прервал и сказал в микрофон, так что слышно было на всю студию: «Зяма! А нельзя полегче голос. Уж больно хриплый». Гердт, обращаясь ко мне через стекло, растерянно проговорил: «Марик, так это специфика у меня такая – хриплый голос». Я гордо отвечал, что уберу немного эту специфику техникой. На что Гердт, опустив голову, ответил: «Пробуй». И, несмотря на эту дикость с моей стороны, запись продолжалась.

Прости, Зяма! Очень был я молодой и наглый. Да ты и сам это понимал, потому что после такого, как я сейчас понимаю, оскорбления, ты согласился записываться в моей следующей пластинке. Это была громадная работа. В продолжение двадцати лет я записывал всех артистов театра Мейерхольда, всех, кто его знал. Даже сына и дочь Есенина и Зинаиды Райх, которых Мейерхольд сделал своими детьми – удочерил и усыновил.

В разговоре выяснилось, что и Зяма знал Мейерхольда. И мы с Гердтом записали на «Мелодии» эту историю. Дальше идёт текст записи:

Какое-то время, ещё до войны, я работал электриком в ТРАМЕ (театре рабочей молодёжи), который Мейерхольд иногда посещал. Он был очень непростым человеком, но мы удивительно быстро сошлись, я ему настольную лампу отремонтировал. Всеволод Эмильевич в ответ радушно разрешил мне приходить по моему служебному удостоверению на любой спектакль в его театр – ГосТИМ (государственный театр имени Мейерхольда), так он тогда назывался. Спектакли были великолепными. Я больше всего запомнил «Лес» и «Горе уму», но важнее всего были разговоры мэтра. А он почему-то любил со мной разговаривать. Как-то я познакомился с удивительно красивой женщиной, высокой, стройной, красивой, очень модно разодетой. Чем я, маленький, в перелицованном пиджаке, мог её удивить? Я подумал, что только своим знакомством с великим Мейерхольдом. Я попросил его подыграть мне на очередном спектакле у него в театре.

Я пришёл с этой красавицей в театр, и мы мирно прохаживались по фойе. Как вдруг, открылась служебная дверь на сцену, оттуда выбежал Мейерхольд, и бросился ко мне: «Зиновий Ефимович! Когда же вы придёте ко мне на репетицию? Вы же обещали. Пожалуйста, батенька! Я ведь без вас, как без рук!». Пожал мне руку и убежал. После спектакля он всё спрашивал: «Ну, как я сыграл?» Я его благодарил, но, к сожалению, с красивой барышней у меня так ничего и не получилось.

Написать-то я это выступление написал, но то, как рассказывал Зяма и то, что вы сейчас читаете, две разные вещи. Это надо было видеть и слышать. Гердт мгновенно преображался. Вот он – красивая кокетливая женщина с жеманным выговором, вот, вскочив (именно вскочив, нет ошибки) на стул, становится гениальным Мейерхольдом с всклокоченной шевелюрой и орлиным носом. Все, присутствовавшие на записи, аплодировали, заливаясь хохотом. Удержаться было нельзя. На этой записи был и мой покойный друг – директор музея студии им. Горького – Марк Волоцкий. Он имел привычку очень оргигинально смеяться. Заливался тоненьким голоском, скрючивался всем телом. И Зяма его очень похоже передразнил. Способность пародировать была у Гердта каким-то внутренним даром. Причём пародируемые (почти тостуемые) никогда не обижались. Я присутствовал ещё на одной пародии Зямы – на Утёсова. Леонид Осипович так долго смеялся, что зрители Дома Актёра (это происходило там) уже вволю отсмеявшись, стали потихоньку уходить, поняв, что ничего более интересного уже не будет.

Ну, о своём. Моя тщательная и долгая работа над темой Мейерхольда наткнулась на перестройку. Фирма «Мелодия» была акционирована, приватизирована, национализирована, или как это ещё там называется. Т.е. – приказала долго жить. Вызвал меня к себе тогдашний хозяин. Не буду называть его фамилию. Считайте, что забыл. Он заявил, что с меня причитается 20 000 долларов за 20 лет эксплуатации фирмы «Мелодия». За выделяемых звукооператоров, за смены записи на студии, за плёнку и т.п. И вот, когда я эти 20 000 внесу, мне из архива отдадут все мои записи. Нету у меня 20 000 долларов. Но я знаю, что когда-нибудь эти записи появятся. По ним сделают, как я и хотел, альбом о Мейерхольде и его прекрасных артистах, и чудесном небывалом театре. Вот тогда и голос Зямы, и мой пояснительный текст будут услышаны. А вдруг это произойдёт ещё и при моей жизни.

(Страшное лирическое отступление. Два раза я это писал, а потом вычёркивал. Всё-таки оставлю). Все, все, кто был записан на магнитную плёнку в этой работе, уже не существуют. Ушли. Я один остался. Скажу ещё страшнее. Почти все уходили в мир иной через месяц после записи. Ну, хватит мистики. Тем более что Зяма жил ещё очень долго после записи. Я не виноват.

Неисповедимыми путями мы встретились и когда мне понадобился на картину «Клуб женщин» актёр Олег Меньшиков. Он играл тогда в театре Ермоловой, а из этого театра на съёмки отпускали с большим трудом. Мне необходимо было поговорить с главным режиссёром. Это был Валерий Фокин. А я знал, что это был муж приёмной дочери Зямы – Кати. Что бы вы делали? Точно, позвонили бы. Я так и сделал. Позвонил и попросил познакомить. Знакомство оказалось удивительным. Оказалось, что Валерий так же, как и я, увлечён Мейерхольдом. Что он будет работать над созданием Творческого Центра имени Вс. Мейерхольда (он-таки был создан и существует в Москве недалеко от метро Новослободская). Естественно, я получил разрешение на освобождение для съёмок от репетиций в театре для Меньшикова. Правда, он оказался не совсем честным человеком и, дав согласие на съёмки, без объяснения причин на студию не явился. Бог ему судья. Я прощаю.

Ещё неисповедимей мы встретились с Зямой в Кишинёве. Во времена первых кооперативов мы приехали зарабатывать деньги со своими картинами, сделанными в творческом объединении «Ладья» киностудии имени Горького. Я был со своей группой с фильмом «Француз», а он с режиссёром Юрием Карой и Акопяном с самым популярным фильмом того времени «Воры в законе». Директор объединения Марк Рысс заработал на нас огромные деньги. Принимавший нас Кишинёвский кинокооператив так обогатился, что кооператоры после года проката рванули в Израиль и имели там на этих деньгах неплохой бизнес. Но дело не в этом. Не в том, что у нас таких денег не было. Прощаю. Дело было в общении с Зямой. Наши группы работали так, что мы не встречались. Сеансов было огромное количество, в разных кинотеатрах. Мы мчались на машинах, догоняя друг друга, сменяя друг друга на сценах перед сеансами и после сеансов. Только поздно вечером мы встречались в номере у Зямы. Мы все были дохлые и усталые, а Зяма бодр и весел. И тут начиналось. Байки, анекдоты, стихи. Правда, Правдина Татьяна Александровна командовала, когда пора расходиться. Берегла своего любимого супруга Зяму, но времени было достаточно.

Я исполнял роль журналиста и задавал Зяме вопросы. Ну, например: «Зиновий Ефимович, как бы вы назвали свою маску?» Ответ: «Хромота, хрипота и искренность».

– Ваш любимый анекдот?

– Заходит человек к врачу и орёт:

«Что у меня с глазами?!»

Врач:

«Успокойтесь, у вас геморрой».

Человек:

«Как, геморрой на лице?!»

Врач:

«Ах, это лицо?»

– Как вы относитесь к музыке?

– У меня же абсолютный слух. Я же пою в «Необыкновенном концерте».

– Но как же, у конферансье Эдуарда Апломбова нету вокального номера?

– Да нет! Я пою в цыганском номере. За самую крупную цыганку. Низким голосом.

(Второе лирически-реалистическое отступление).

Зяма объездил весь мир с «Необыкновенным концертом», кукольным спектаклем, поставленным С.Образцовым. Но поставлен-то он был им, а постоянно совершенствовался Гердтом. Исполняя роль конферансье, Зяма во всех странах вёл «Концерт» на языке принимающей страны, разучивал и рассказывал на этом же языке самые популярные анекдоты и шутки. Гердт был «выездным». Фронтовик. Ранение. Но остальные участники спектакля должны были выслуживаться перед Образцовым, чтобы поехать. Это был такой пряник в театре – поездка за границу. Однажды Гердт не выдержал и поругался с Образцовым из-за молодого артиста, не допущенного за море. Этот конфликт зрел долго, а закончился уходом Гердта в театр имени Ермоловой, где он в постановке своего зятя Фокина вместе с Якутом сыграл прекрасный спектакль «Костюмёр».

Но я продолжаю интервью.

– Зиновий Ефимович, что вы считаете своим наивысшим достижением?

– Иду я как-то из театра, докуриваю сигарету, а бросить её некуда. Урна от меня метра два. Я прицеливаюсь, бросаю и попадаю сигаретой прямо в урну. А тут мимо какая-то женщина проходит и радостно кричит: «Попали, попали. Я видела. Попали». Вот это и есть моё наивысшее достижение.

Я не успокаивался.

– А в чём выражается ваш национальный характер?

– В умении отвечать, спрашивая. Иду я в Одессе по Привозу и слышу:

«Вы не скажете, сколько стоит ваша курица?»

«Почему не скажу. Мы что, разве с вами поссорились?»

(Третье лирически-националистическое отступление).

Я лично считаю, что свой национальный характер Гердт проявил больше всего в фильме Владимира Двинского «Мир вам, шолом!» (1989 год). Тут Зяма преображается и в Шолом-Алейхема, и в заключённого концлагеря, и в актёра театра «Шолом», и в простого человека, внимательно слушающего жертву Холокоста. Благодаря Гердту, этот публицистический фильм превратился в художественный.

А сколько же он провёл творческих вечеров? Без числа. Я долгое время ездил в Харьков к своему другу Володе Есинову, он был там заведующим Центральным лекторием, привозил актёров, проводил премьеры фильмов. Как-то привёз и Зяму. Я знал, что Володя хорошо встретит, что будут банкеты, бани, а, главное, зрители. И вот вечер в Харьковском доме студентов. Я проговариваю что-то про успехи студии Горького, спеша передать слово Зяме. Он выходит, зал встаёт и аплодирует. Зяма поднимает руку. Зал не утихает. Зяма идёт ко мне за кулисы и разводит руками. Иди, мол, успокаивай. Я выхожу и предлагаю зрителям продолжить информацию о производственных успехах своей студии. Только тогда зал грустно затихает, а я шёпотом ещё раз представляю Зяму: «Тихо! Гердт!». И только тогда Зяма начинает говорить. Он рассказал сначала свою байку о том, как его машину ночью, когда он был пьян, остановил гаишник и стал укорять, что нельзя в таком разобранном состоянии вести машину. На что получил ответ заикающегося водителя: «А никакие правила не нарушены. Когда я пьян, я руль передаю своей жене. Вот, смотрите». Действительно руль был в руках жены. Машина-то была с правосторонним управлением, что было тогда редкостью.

Потом рассказал, как пошёл со своей дочкой в зоопарк и, увидев там льва, стал рассказывать девочке о его звериных повадках, рычал, становился на четвереньки. Сам почти стал хищником. Девочка решительно сказала: «Если он тебя съест, немедленно скажи мне, на каком номере автобуса я должна ехать домой».

От этих баек, рассказанных очень смешно, Гердт перешёл к стихам. Пастернак, Окуджава, Самойлов. Самойлов был другом Зямы и очень любил слушать свои стихи в его исполнении, хотя их встречи были редки. В этот раз Зяма читал Самойловские: 

Давай поедем в город,

Где мы с тобой бывали.

Года, как чемоданы,

Оставим на вокзале.

Года пускай хранятся,

А нам хранится поздно.

Нам будет чуть печально,

Но бодро и морозно.

Это были его любимые стихи, а на своём «прощальном», последнем телевизионном вечере он прочитал их до конца:

О, как я поздно понял,

Зачем я существую!

Зачем гоняет сердце

По жилам кровь живую.

 Г. Вицин, З. Гердт и Н. Гринько в фильме

«Автомобиль, скрипка и собака Клякса»

И что порой напрасно

Давал страстям улечься!

И что нельзя беречься,

И что нельзя беречься!

Он и не берёгся. Тратился. Сколько же им сделано! Дикторские тексты для зарубежных фильмов. (Незабываемый «Фанфан-Тюльпан»). Дублирование звёзд мирового кино в зарубежных фильмах (Тото, Де Сика, Питер О’Тул), да и в отечественных тоже – «Король Лир», в котором Юри Ярвет говорит его голосом, мультипликационные фильмы, радиопостановки, пластинки, сценарии, телевизионные передачи (начиная с самых первых кинопанорам, заканчивая в последние годы «Чай-клубом») и ещё многое, многое другое.

Тайна его не разгадана. В чём секрет популярности. Ведь сначала он завоевал её своим голосом. Значит, есть ещё не открытые законы воздействия на зрителя голосом. Вот про немое кино мы всё понимаем. Огромное количество исследований. Ритм, тень, свет, монтаж и т.д. А вот голос! Каким образом он проникал прямо в душу? А ведь популярность Папанова началась тоже с голоса. С голоса знаменитого волка в мультфильме, а актрису Клару Румянову мы знаем только из-за голоса зайца в этом же мультфильме. Рисованные персонажи мультфильмов иногда имеют черты владельца голоса, но иногда и нет. А вот когда я занимался дубляжём фильмов, то подбирал актёров, тонирующих роли, только по внешнему сходству. А актёры старались перед микрофоном на записи делать такие же жесты, как и актёры на экране. Походку меняли, прохаживаясь в темноте тонзала. Причём всё это делалось интуитивно. Гердт и в обычной жизни на женщин (а он их очень любил) так же действовал своим голосом. Я свидетель. Мои же ассистентки на «Мелодии» и на студии устоять не могли перед Гердтовским голосом. Ладно. Это особый разговор. «Тайна сия велика есть».

Зяма давал пользоваться беспрепятственно своим гердтовским веществом, которое если и не могло поставить безнадёжное кино на ноги, то, попадая в кровь фильма, меняло её состав.

А когда настал бабелевский час – кому ещё по росту и по судьбе был Арье-Лейб, ветхозаветный мудрец из синагоги биндюжников? И он сыграл его дважды («Искусство жить в Одессе», «Биндюжник и король»). Как же он подпевал Карцеву в «Биндюжнике» в песенке «Нервы, нервы». Заразительно. Он вносил инфекцию смеха, от которого не было решительно никакого спасения. Не смеяться было нельзя. Под финал, под закат «Биндюжника…» он уходит в компании одесских мальчишек по Молдаванке.

Под эту музыку он и ушёл от нас 18 ноября 1996 года.

Я помню и буду помнить всегда. Клянусь! А вы?!        

Памятник Паниковскому в Киеве