Литературная страница

Юлий ТОНКОНОГАЯ

* * *

Чужая жизнь досталась мне,

Вся из сомнений и наитий,

И эта мистика событий,

Пережитых в том давнем сне...

Я повторяю чей-то путь:

Ведь мне заведомо знакомы

Вид улицы, убранство дома,

Куда приду когда-нибудь.

Ночную музыку огней

И тёплый свет из наших окон

Я заверну в прозрачный кокон

Бездонной памяти моей,

Чтобы под окнами потом

Другая женщина стояла

И, узнавая, вспоминала

И этот сад и этот дом,

Чтобы душа моя сквозь мглу,

Отринув страх и бред пророчеств,

Минуя сонмы одиночеств,

Прорвалась к свету и теплу.

ОСЕНЬ

Вуалью золотистой паутины,

Закрыла утомлённое лицо

И ветку догорающей рябины

Продела в обручальное кольцо.

Ей нравится менять свои наряды

И тонкой нитью вышивать узор,

С деревьями редеющего сада

Вести неторопливый разговор.

Ей нравится, что бабье лето длится,

И охраняя тёплый свой уют,

Она и не заметила, что птицы

Покинули её и не поют.

Не верит в то, что первые морозы

В полях траву ночами серебрят.

Ей хорошо – ещё шумят берёзы

Листвой. И далеко до сентября.

Еврейское кладбище в Нордхаузене

Еврейское кладбище – камни и плиты.

До боли знакомые имена.

Покинуты близкими и забыты.

Кто здесь прочитает теперь письмена,

На камне начертанные, как на скрижали?

И кто ещё помнит основу основ –

Закон, по которому сеяли, жали,

Учили детей, хоронили отцов?

Изведены корни, развеяно семя...

Никто не вернётся сюда никогда.

Святой мой народ, как бродячее племя,

По миру идёт, неизвестно куда.

Пока не иссякли душевные силы,

Со скарбом домашним и стопками книг,

В слезах покидаем родные могилы

И снова чужой изучаем язык.

Тоскуем, скучаем, о чём-то жалеем

Вдали от друзей, от знакомых своих.

Спасая потомство, уходят евреи,

И горе земле, что осталась без них.

Что мы оставляем на родине, дома,

Где жили веками и были нужны?

Костры инквизиции, ужас погромов

И страшные печи минувшей войны.

Чужие, другие... Вновь слышится ропот.

Фашизм подбирает ключи к молодым.

Дожди и туманы висят над Европой.

Туман над Европой. А может быть, дым?

Двадцатый век

Завершается век, догорают поленья...

В этом странном спектакле, сыграв свою роль,

Исчезает со сцены моё поколенье –

Остаётся утраты щемящая боль.

Сколько нам ещё жить по звериным законам

Не предскажет никто: ни пророк, ни мудрец

В этот каменный век, век стекла и бетона,

Век изломанных судеб и разбитых сердец.

Начинался под сенью великих открытий

Век изящных искусств, век блестящих идей,

Век губительных войн и кровавых событий,

Век наивных доверчивых добрых людей.

Как, поклонники муз и высоких материй,

Вам живётся средь тяжких земных передряг

В этом месте распада могучих империй,

Где падение нравов – как времени знак?

Опускается занавес. Лёгкою тенью

Покидает подмостки последний статист...

Без оваций уходит моё поколенье

И никто нас не вызовет больше на бис.

Песня

Тот мой послевоенный детский рай,

Он как рябина, сладкий был и горький.

Ходил по нашей улице трамвай,

Весёлая разболтаная двойка.

От площади Богдана на вокзал,

Качаясь и звеня на поворотах.

Ах, как он счастлив был, как ликовал -

Ведь каждый день с войны он вез кого-то.

Ценили дружбу как бесценный дар -

Ведь знали все давно, почём фунт лиха,

Шумел на нашей улице базар,

И летом пахла улица клубникой.

Продать здесь можно было и купить,

И получить бесплатные советы.

Сенной базар, ну как тебя забыть -

Тогда моё восьмое чудо света.

Я помню, как закончилась война -

Орудий залпы, слезы и объятья...

Красивые мужчины в орденах

И женщины в нарядных женских платьях.

Как с шариками яркими в руках

Стояли, запрокинув к небу лица -

Там знамя проплывало в облаках,

А мне мешали длинные ресницы.

Тот мой послевоенный нищий рай,

Он, как рябина, сладкий был и горький,

Ходил по нашей улице трамвай,

Весёлая разболтаная двойка.