Церковь и государство

На Соборе и вне его

5 марта в Москве начал работу ХI Всемирный русский народный собор, который хоть и объединяет общественные нецерковные организации, но действует под духовным руководством Русской православной церкви. Собор – это форум, место встречи людей, которые объединены единой целью – заботой о настоящем и будущем России. Так говорится о задачах этой международной общественной организации на ее официальном сайте. Соборы эти проходят ежегодно, начиная с 1993 года. Главой Собора является Патриарх Алексий II. Среди участников собора – представители всех религиозных конфесcий, в том числе ислама и иудаизма. На прошлых соборах обсуждались такие темы, как «Вера и труд», «Диалог цивилизаций», «Угрозы терроризма и фашизма». Тема нынешнего – «Богатство и бедность: исторические вызовы России».

Открывая Собор, Алексий II подчеркнул, что материальное благополучие страны зависит от нравственных ориентиров ее граждан. «Богатство нельзя исчислять в рублях, тоннах нефти и кубометрах газа», – заметил Патриарх и поставил вопрос, «сможет ли Россия и дальше продолжать возрождение или она придет к духовному упадку, а значит к экологическому и политическому кризису». Еще он добавил: «Если стяжание становится для человека или народов смыслом жизни и при этом сочетается с глухотой к страданиям близких, то оно несомненно является грехом».

Главным докладчиком на форуме выступил митрополит Кирилл, который является также председателем Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата (его также считают главным претендентом на пост главы РПЦ, буде он освободится). Митрополит отметил, что «реформаторы 90-х не учли специфики национальных ценностей, культурный код нашего народа, заквашенный на религиозной традиции… Реакция на попытку замены и демонтажа этих ценностей может быть и не слишком радикальной, но не менее опасной. Происходит тихое отчуждение народа от политики, которая проводит такой курс». С большой тревогой владыка говорил «о растущей пропасти между богатством и бедностью в России». Он напомнил, что по оценкам Минэкономразвития, в настоящее время доходы 10% самых богатых россиян превышают доходы 10% самых бедных более чем в 15 раз. Однако сам он убежден, что реально разрыв – в 25 раз, если не более. В Швеции, по его словам, этот показатель составляет 4, в странах ЕС – 6-7, а в США – 9.

Странно, выходит, до 90-х годов с «национальными ценностями», с «культурным кодом» и с «религиозной закваской» все было в порядке, и только реформаторы в 90-е все испортили? Как же так, вот Алексий II, выступая 25 января в МГУ по случаю дня Святой Татьяны, сказал нечто прямо противоположное: «70 лет атеистического воспитания отразились на сердцах и душах людей, но за последние 15 лет нами всеми проделан огромный путь к возвращению к отеческой вере, нравственным духовным ценностям святого православия». Впрочем, как мы видели, патриарх и сам, открывая 5 марта Собор, беспокоился об опасности духовного упадка, распространении тенденций стяжательства, глухоты к страданиям близких…

Закрадывается крамольная мысль: если, с одной стороны, «нами всеми проделан огромный путь к возвращению к отеческой вере, нравственным духовным ценностям святого православия», а, с другой стороны, нравственный уровень общества даже понизился по сравнению с предыдущим периодом, может быть, с этими «духовными ценностями» не все ладно? Да вот и митрополит Кирилл в своем выступлении на Соборе напомнил, что такая чудовищная диспропорция уже приводила нашу страну на край пропасти: «Именно социальное неравенство было использовано для разжигания революционных страстей в начале ХХ века». Но ведь это было до «70 лет атеистического воспитания», то есть тогда, когда «духовные ценности святого православия» были вроде бы основой нравственности российского общества.

Подчеркиваю: выходит, в начале ХХ века, эти «духовные ценности» не помешали созданию в российском обществе такого социального неравенства, которое привело к революции (мысль эта не моя, а митрополита Кирилла). Потом 70 лет эти ценности были в загоне, а «за последние 15 лет нами всеми проделан огромный путь» к их возрождению, и… снова возникло такое ужасающее социальное неравенство, что святые отцы забеспокоились: как бы опять не бабахнуло. Я тут ничего не прибавил, только соединил в логическую цепочку высказывания иерархов РПЦ.

Как-то так получается, что там, где господствуют «духовные ценности» православия, там и возникает «пропасть между богатством и бедностью». Я привлекаю ваше внимание к тому, что все названные митрополитом Кириллом страны, где такой пропасти нет, относятся к западному христианству. А в России еще совсем недавно, менее 150 лет назад, между православными людьми, кроме имущественной, существовала еще более глубокая сословно-правовая пропасть. Небезызвестный Никита Михалков утешает нас тем, что «В Церкви, перед Богом, все были равны». Оно бы ничего, если бы наша жизнь большей частью протекала в церкви, а так ведь за ее стенами православным помещикам случалось травить собачками детей православных крестьян, а уж торговля одних православных другими, как скотом, была обыденным делом…

Яркий штрих в эту картину внес журналист и писатель Авраам-Урия Ковнер (1842-1909), которого высоко ценили Ф. М. Достоевский и В. В. Розанов. Он рассказал о своей случайной встрече в 1866 году на пути из Киева в Одессу с неким отставным полковником, помещиком. Ковнер в разговоре выразил радость в связи с недавним освобождением крестьян. Полковник с негодованием ответил: «Помилуйте, у меня было немного крестьян, всего около 200 душ, но я был их полным властелином, я распоряжался их животом и смертью, его жена была моей потехой, его дочь моя бессловесная рабыня… А теперь что? Теперь эти самые животные не только не подвластны мне, но чуть не смеются надо мною, глумятся, оскорбляют мою жену, мое семейство, не снимая перед ними шапки… Ах, боже мой, как тяжело, как тяжело!» Ковнер добавляет: «И мой собеседник залился обильными горючими слезами».

Против крепостного права выступили дворяне-декабристы, затем они, как известно, разбудили Герцена и т. д., а вот о том, чтобы Церковь пробудилась и подняла голос протеста по этому поводу, слышать не приходилось. Специалист по русской истории Ричард Пайпс в книге «Россия при старом режиме» пишет о русском православии: «Ни одна ветвь христианства не относилась с таким равнодушием к проявлениям социальной и политической справедливости». Католическая церковь выработала свою социальную концепцию еще в конце ХIХ века, РПЦ сподобилась сделать это только в начале века ХХI, в 2005 году.

Да и что это за концепция! Главной причиной социальной и политической немочи православия была полная сдача Церкви государству. А в своей «Концепции» РПЦ с неподражаемым лицемерием утверждает: «В православной традиции сформировалось определенное представление об идеальной форме взаимоотношений между Церковью и государством… Вышеуказанная идеальная форма исторически могла быть выработана лишь в государстве, признающем Православную Церковь величайшей народной святыней, – иными словами, в государстве православном». И далее говорится, что эта «идеальная форма», первоначально выработанная в Византии и затем унаследованная Москвой, получила название «симфонии церкви и государства».

Правда, немного ниже стыдливо признается: «Однако симфония в Византии не существовала в абсолютно чистой форме… Церковь неоднократно оказывалась объектом цезарепапистских притязаний со стороны государственной власти. Суть их заключалась в том, что глава государства, император, претендовал на решающее слово в устроении церковных дел». Но: «У русских государей, в отличие от византийских василевсов, было иное наследие. Поэтому, а также в силу других исторических причин, взаимоотношения церковной и государственной власти в русской древности были более гармоничными». И уж совсем стыдливо: «Впрочем, отступления от канонических норм также имели место (правление Ивана Грозного, столкновение царя Алексея Михайловича с Патриархом Никоном)».

Ну, совсем отдельные отступления. В действительности все было наоборот: в Византии хотя бы соблюдалась видимость «канонических норм», в Московии же… Послушаем авторитетного человека, «выдающегося русского философа, историка и исследователя русской православной культуры Г. П. Федотова (1886-1951)». Так его аттестует издательство «Даръ» в аннотации к изданному в 2005 году сборнику его статей, одобренном Издательским Советом РПЦ. В вошедшей в сборник статье «Россия и свобода» Федотов пишет: «Византийский император в принципе магистрат, добровольно подчиняющийся своим собственным законам. Он, хотя и без всяких оснований, гордился тем, что царствует над свободными людьми, и любил противополагать себя тиранам. Московский царь хотел царствовать над рабами и не чувствовал себя связанным законом… Церковь, которая больше всего содействовала росту и успехам царской власти, первая за это поплатилась. Митрополиты, назначаемые фактически царем, им же и свергались с величайшей легкостью. Один из них, если не два, были убиты по приказу Грозногo. И в чисто церковных делах воля царя была решающей».

Началось все задолго до Грозного. Православный публицист Марк Дейч писал в «Независимой газете» о времени монголо-татарского ига: «От поборов и насилия страдали все. Кроме Православной Церкви. „Яса Чингисхана“ освободила ее от уплаты дани и податей. Более того, ей была предоставлена защита. И все это – в обмен на обещание молиться за хана и его близких. В течение двух долгих столетий Русь была унижена и обескровлена до предела. И лишь Русская Церковь богатела год от года». Ну, а затем, говорит публицист, Церкви жаль было лишаться своих богатств, и она бросилась в объятия государства. Начиная с княжения Ивана III, Церковь оказывалась все более под государственным сапогом. При Петре I, как пишет Пайпс, «Церковь  перестала существовать как самостоятельный институт и официально слилась с государственным аппаратом».

Священники теперь, начиная с рядовых и кончая иерархами, должны были присягать на верность государству и государю. «Духовный регламент» обязывал священников доносить на своих прихожан, чем нарушалась тайна исповеди. Существовали исповедные книги, в которых фиксировалось, как часто каждый из прихожан исповедуется. Если кто долго не исповедовался, значит, ему есть, что скрывать, и им начинала интересоваться полиция. Словом, сотрудничество Церкви с «органами» началось задолго до советской власти.

По этим причинам Церковь теряла авторитет среди образованной части общества, что усугублялось фантастическим невежеством низшего клира. А в низших слоях общества Церковь все более ассоциировалась с классом правящим, угнетающим, поэтому большевикам удалось с ней достаточно легко расправиться. К тому же, как писали многие русские мыслители после революции, оказалось, что христианство было воспринято в народе весьма поверхностно, и этот тонкий слой веры легко смылся. Василий Розанов писал: «Словно в баню сходили и окатились новой водой».

Оценки дореволюционной РПЦ я старался дать со слов православных авторов. Единственным исключением был Ричард Пайпс. Но он приводит следующее заключение Александра Солженицына, которого заподозрить в неприязни к православию трудно: «Русская история  была бы в последние несколько столетий несравнимо человечнее и гармоничнее, если бы русская церковь не поступилась своей независимостью…» Но, конечно, тут же найдется множество читателей, которые строго укажут нам (большинство заочно), что «история не знает сослагательного наклонения». Сослагательное наклонение применительно к историческим событиям полезно, чтобы не повторять ошибок прошлого. Но, как мы видели, РПЦ продолжает настаивать на том, что «симфонии церкви и государства» есть наилучший, даже идеальный вариант их сосуществования.

Дело не исчерпывается некоей отвлеченной констатацией. Исходя из великой роли этой «симфонии», РПЦ в своей «Концепции» настаивает на том, чтобы государство признало, что «Православная Российская Церковь… занимает в Российском Государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение, подобающее ей как величайшей святыне огромного большинства населения и как великой исторической силе, созидавшей Государство Российское». Исходя из этой позиции, РПЦ добилась-таки от государства включения в новый закон «О свободе совести» положения о делении религиозных конфессий на категории (кажется, как и национальности, на «коренные» и «некоренные»). Такого нет ни в одном уважающем себя государстве, если не считать мусульманские страны. Сходство это, как мы увидим ниже, не случайно.

С тех же позиций требуют не допускать в страну инославных проповедников. Замечательный украинский православный публицист Клара Гудзик по этому поводу заметила, что это напоминает призывы производителей некачественных товаров «защитить отечественного товаропроизводителя». И это абсолютно точно: есть достаточно свидетельств из разных мест России в пользу того, что представители РПЦ проигрывают католикам, евангелистам в акциях благотворительности, да просто в человеческом отношении к людям. Потому и боятся как огня инославных конкурентов.

Не только в вопросе о «симфонии» с государством Церковь не желает ни на йоту сдвинуться со своих «проверенных временем» позиций. Для православия, в отличие от западного христианства, характерной была проповедь «бессмысленности деятельности здесь, долу». Эту мысль настойчиво проповедовал в 1880-е годы, например, Константин Леонтьев. Но уже Сергей Булгаков, тоже не последний в православии человек, в 1909 году в знаменитом сборнике «Вехи» писал о вреде небрежения «царством не от мира сего», очень точно заметив, что эту черту унаследовала от православия… русская революционная интеллигенция. Вред этого взгляда на земную жизнь человека впоследствии отмечали многие авторы. А Алексий II в 1999 году писал в «Независимой газете»: «Для религиозного сознания, да и для многих неверующих людей существуют ценности, несравнимо более важные, чем человеческая жизнь».

Вам это никого не напоминает? Ну, например, президента Ирана Ахмадинежада, который не устает повторять: «Вы любите жизнь, а мы – смерть»? И это – не случайное сходство. «Die Welt» 12 февраля в статье «Мир Путина» писала: «Арабы с благосклонностью отметили, что православные христиане во время скандала вокруг карикатур на пророка Мухаммеда в начале 2006 года были однозначно на стороне ислама. Что же касается демократических свобод, в том числе свободы слова, для обеих религий это, самое большее, добродетели второго ранга. Отторжение духовного влияния извне в России становится практически таким же приоритетом, как и в исламском мире. Ислам, как недавно заявил под гром аплодисментов патриарх Алексий II, ближе стоит к православной церкви, чем католицизм». Я пытался найти, где, в какой аудитории произнес эти слова предстоятель РПЦ, – не нашел. Но можно не сомневаться: аудитория состояла не из католиков или, скажем, баптистов. А что, прав Патриарх Московский и всея Руси. Остается еще вспомнить, как часто и сердечно Алексий II встречается с иранскими аятоллами, а от встречи с Папой Римским уже много лет под разными надуманными предлогами уклоняется.

Посмотрим еще, как иерархи РПЦ относятся к земной жизни, к ее радостям не в проповедях, а в собственной земной жизни. Я вынужден ограничиться парой примеров. Александр Морозов писал в 2000 году в «НГ-Религиии»: «В разгар ельцинизма Патриархия была облеплена тьмой фирм, импортом и экспортом, офшорами и др… Экономика Церкви была абсолютно непрозрачной, и это, конечно, по слабости человеческой, устраивало многих иерархов». В те годы много писали о том, что святые отцы, пользуясь льготами, неплохо зарабатывают на торговле алкоголем, табачными изделиями и пр. А в 2003-2004 годах РПЦ фигурировала в числе нажившихся на нефти Саддама, за что они «молвили словечко» в защиту иракского диктатора. А это Екатерина Григорьева говорит о батюшках, лечившихся в 5-й градской больнице Москвы, которая в смутные 90-е оказалась как бы в собственности Патриархии: «Врачи, лечившие их, говорят, что там никаким смирением и человеколюбием и не пахнет. Батюшки все время капризничали, требовали себе дополнительных льгот, заявляя, что не намерены лежать в одной палате с простыми смертными. Некоторые из них были крайне неравнодушны к медсестрам».

Главный упор на Соборе был сделан на имущественной пропасти, разделяющей российское общество. Но то же самое можно сказать и о Церкви. Сельские батюшки, как правило, живут в отчаянной нужде. После гибели вместе с семьей тверского священника Андрея Николаева в одной публикации было напечатано его написанное незадолго до трагедии письмо с просьбой о помощи для оплаты купленного им в селе дома взамен сгоревшего (или сожженного «доброжелателями»). И далее в публикации сообщается: «У отца Андрея оставалась одна надежда – на столицу. Он часто приезжал в Москву и видел, как сытно и роскошно живут столичные батюшки… Это письмо – крик отчаяния, на который не отозвался никто из его московских друзей. Никто из московского духовенства не понял, что священник стоит на грани гибели, что его давит не только долг, но и сознание того, что завтрашний день не сулит ему ничего… Его гибель – знак глубокого неблагополучия Русской церкви».

И. Зайдман