День победы

Эту статью, которая была опубликована в далеком теперь 1991-м году в тульской молодежной газете «Молодой коммунар», принес нам родственник человека, о котором рассказывается в статье. Мы решили напечатать ее, потому что в судьбе героя очерка, самого простого человека, сфокусировался весь 20-й век: в детстве ему довелось видеть государя императора, далее – везде: революция, бурные двадцатые, глухие 30-е, лагеря, война, отобравшая единственного сына; дожил аж до самых девяностых – «бывали хуже времена, но не было подлей», для него, по крайней мере... Весь двадцатый век, проехавший по нему тяжелым колесом, в одной судьбе. Это то, что отражено в лучших произведениях литературы: «Московской саге» Аксенова или «Жизне и судьбе» Гроссмана. Жизнь одной семьи, одного человека, совпавшие с 20-м веком...

«Смерть меня не берет»

Прошло много месяцев, но тот случай все не выходит из памяти.

На сцене, в глубине которой стояли бархатные знамена и большой бюст Ленина, сидел президиум – члены правления «Мемориала», приглашенные. Крайним слева был величественный настоятель Николо-Кочаковской церкви отец Сергий.

Выступающие рассказывали о своих злоключениях в лагерях и ссылках, давали правлению и   власть имущим ценные советы. Когда к сцене шаркающими шажками подошел сгорбленный старичок, произошла заминка. Задние ряды зашевелились – старик оказался такого маленького роста, что его не было видно из-за спин сидящих. Он беспомощно держал микрофон, который ему сунули из президиума, а сам говорил куда-то в сторону, слышно было плохо.

Обращаясь к отцу Сергию (видимо, решив, что он главный в этом собрании), старик говорил быстро, с сильным акцентом, путая русские и еврейские слова:

– Мне 85 лет. 15 лет я отсидел, потому что меня объявили шпионом. Ни за что отсидел. Потом реабилитировали. Моего семилетнего сына расстреляли на Украине фашисты, когда я был в лагере. Жена умерла. Теперь у меня никого нет, я совсем один. Совсем. Помогите мне! Надо мной издеваются. Мне надо сделать ванну, а то я не могу даже помыться, текут трубы, и у меня дома всегда сыро. Я живу в полуподвале. Помогите мне! Я видел государя императора! Я еврей и не знаю русских молитв... 

– Ничего, ничего, – проговорил отец Сергий.

– Помогите мне, мне некого больше просить. Смерть меня не берет, хотя почти все, с кем я сидел, умерли. И у меня здоровья нет, а я все живу! Я не виноват в этом. Помогите!..

– Мы подумаем, – сказал отец Сергий

– Мы поможем, – сказали из президиума.

***

...Прошло много месяцев. А вспом­ню – и резанет по сердцу. Скажете – о чем здесь писать, мало ли кому надо ванны менять, какая тут общественная значимость, что за проблема? Только не о ванне, о душах наших речь.

Самое странное, что помочь старику в его пустяковом деле действительно некому. Потому что у нас нынче все – специалисты по душам, а специалисты по ваннам как-то перевелись. Отец Сергий тут, естественно, ни при чем, «Мемориал» тоже ваннами не занимается. А в ЖЭУ над стариком тихо глумятся – услуги нынче платные, а нечем тебе платить, так и помалкивай. Да еще добавляют: «О ду­ше пора думать, а не о ремонте. На Мыльную гору скоро...». В общем, слеса­ри ЖЭУ тоже предпочитают беседовать о душе.

Спускаюсь в полуподвал в доме № 2 по Мориса Тореза. Звоню. Лейзер Аронович открывает сразу, не спрашивая, кто при­шел. Бояться ему нечего, ворам в его каморке поживиться нечем. Комната с подселением. Соседки дома. Выцветшие обои в коридоре пересе­кают грязные горизонтальные полосы. Старик ходит по стеночке, придержива­ясь руками из года в год за эти стены. Вот образовались полосы – ремонта здесь не  делали лет этак 10. В комнате очень бедно, убого, но чисто, да и сам Лейзер Аронович поражает своей стариковской собранностью, подтянутостью. Позже я поняла, это у него с лагерных времен…

– Я был и политизоляторе в Ново-Черкасске. Мне повезло, в одной камере со мной сидел замечательный человек, старый революционер. Он еще при царе побывал и в тюрьме, и в ссылке. Он научил меня, что пайку хлеба нужно делить на три части, а не съедать сразу, как бы ни был голоден. Научил, что в лагере нужно работать, как бы ни было тяжело, соглашаться на любую работу. Тогда будут кормить, тогда можно выжить. 

1 июля 1939 года меня отправили на Колыму. Знаете, с кем я там сидел? С Николаем  Ивановичем Лебедевым. Мы одно время вместе работали, одинаково терпели издевательства от конвойных. Я был осужден без права переписки.

 

Работал и на лесоповале – на погрузке, сучья обрубал. И золото мыл. Летом было  легче – промывочный сезон, добы­ча золота, в это время нас хорошо кормили. А как кончится сезон, дают в день четыре капустных листа, и живи как хочешь. Зимой мы долбили мерзлоте ямы, чтобы потом, летом, взрывать грунт – это такая технология добычи. Но с работы меня потом сняли, я слабый был.

На лесоповале один конвойный хотел меня пристрелить – им за бдительность чины давали и награды. Нам нельзя было выходить за определенную территорию, если выйдешь – считалось попыткой побега, тогда они должны стрелять. А конвойный послал меня за чем-то сходить за территорию. Ну я плохого не думал, пошел. А наши кричат мне: «Мойша, не ходи, он тебя пристрелит!» Оборачиваюсь, а он уже прицелился. Я скорее назад.

Наши меня Мойшей прозвали потому, что я еврей. Хотя имя у меня другое. Я был один еврей из 56 человек, наверное, поэтому конвойный хотел меня пристрелить.

Но этого конвойного потом самого сняли! Была проверка, и я рассказал о том, как он хотел меня пристрелить. Мне нечего было терять. Хотя я знал, что, если ему сойдет с рук, тогда он точно меня убьет. Но его куда-то от нас перевели, и я больше его не видел.

Очень тяжело быть дневальным. Надо натаскать воды, но самое страшное – вытаскивать из барака парашу – она такая тяжелая! А я маленького роста и сильным никогда не был. Как я ее таскал?.. Не знаю.

Знаете, со мной сидели полковники из Москвы, Ленинграда, такие сильные, большие мужчины. Но многие из них умерли очень быстро. Не стали работать, опустились, копались в помойке, ели всякую дрянь. Просто гнили заживо.

Самое страшное было во время войны. Кормили нас очень плохо, а работали мы много – добывали, грузили огнеупорную глину. Делали ящики для снарядов. Тогда говорили: «Все для фронта, все для победы». Очень много наших умирало. Зимой их складывали голых в стороне от бараков. А летом, когда земля подтаивала, копали огромные ямы, сваливали их туда и засыпали. Да, во время войны хоронили голыми. А до и после войны – в белье. Иногда даже в гробах, представьте. Во время войны я работал в Амурской области, в Хабаровском крае, в Якутском...

Тогда мне и позвоночник повредили. Я ведь не был раньше горбатым. Это один конвойный заставлял меня мешки с мукой носить, а я  замешкался потому, что очень тяжелый. Тогда он подошел, как ударил меня по плечу! Я так и сел. В позвоночнике что-то хрустнуло. Потом очень плохо было, я немог тяжести таскать. Зато в больнице лучше кормили.

В 49-м году собрали нас, у кого были большие сроки, и отправили в Озерлаг – это был особый закрытый режимный лагерь. Мы носили формы, как в гитлеровских лагерях – номер дела был написан на спине и на колене. Там я и кончил срок. Но в Тулу мне вернуться не разрешили. Еще два года я прожил в ссылке в Енисейске.

Отпустили меня на три месяца к жене в Тулу. В отпуск. Я тогда болел очень сильно, ходил на костылях – это из-за спины. Побыл в Туле, хотел уже возвращаться, а тут мне разрешение остаться! Но разве беды на этом кончились? На работу никто не брал, боялись – враг  народа. Да еще и инвалид. Жена отвезла меня в прокуратуру в Москву, оттуда позвонили в Тулу, в КГБ и мне выдали справку…

«Управление КГБ по Тульской области.

16 ноября 1956 г,

СПРАВКА

Выдана настоящая в том, что гражданин САС Лейзер Сруль Аронович, 1906 года рождения, уроженец местечка Дунаевцы Винницкой области, на день ареста 20 декабря 1937 года работал в должности весовщика станции Тула-Лихвинская.

Справка выдана на предмет предоставления по прежнему месту работы.

Заместитель начальника отдела УКГБ при СМ СССР по Тульской области Свистун».

Бог мой, да чем же так провинился этот маленький человек, весовщик железнодорожной станции, что засадили его аж на 15лет? Чем же был он так опасен могущественной державе? Тем ли, что, когда был ребенком, видел государя императора, проезжавшего через их местечко?

Люди стояли вдоль дороги и приветствовали царя, а он махал им рукой. Маленького Лейзера отец посадил на закорки, и мальчик успел разглядеть красивого величественного государя, кричал и махал ему, и, кажется, государь даже улыбнулся мальчонке...

Об этом долго помнили в семье.

И Лейзер Аронович всегда с гордостью рассказывал о том случае.

Тем ли был опасен маленький человек, что в 20-е годы вступил в легальную еврейскую партию?

Лейзер Аронович так и не мог толком объяснить мне, что это была за партия, знает только, что легальная. Объяснили специалисты. Партия эта была социал-демократическая, по тем временам весьма прогрессивная, поддерживала Интернационал, придерживалась марксистских идей всеобщего равенства и братства. При Сталине ее разогнали.

Тем ли был опасен весовщик, что работал прежде на оружейном заводе, где бывали в те годы немецкие консультанты?

На суде Сасу предъявили обвинение, что был он... немецким шпионом.

Да-с, он, еврей – немецким  шпионом. Якобы передавал немцам какие-то бесценные бумаги.

О Бог мой, православный Бог мой, куда же ты смотрел, когда человек терзал человека, когда сыновья твои становились врагами твоими?!

Маленький человек, Лейзер Аронович Сас, приехал из благословенного своего местечка, укрытого вишневыми и яблоневыми садами в большую, пыльную рабочую Тулу. Зачем? Искать счастье. Это же так понятно!   

И что нашел. Не было жилья – снимали квартиру – зимой мерзли без печки.

Но была работа! Это главное: его уважали, его даже избрали в руководство профсоюза.

Долго не решались завести ребенка – жить негде, да и зарплата маленькая. Но зато уж когда родился сын – такое счастье. Каждое лето они ездили домой, к родителям в местечко Дунаевцы. И старики не могли нарадоваться на внука.

…В начале 41-го, когда Лейзер Аронович мыл на Колыме золото во благо великой державы, его жена отвезла сынишку к родителям и оставила там на лето погостить и отдохнуть. Вернулась в Тулу она 20 июня, за два дня до начала войны. Когда объявили о начале войны, кинулась на вокзал. Билетов на юг не было. Все же, правдами и неправдами, добыла  плацкарту до Киева. Там вагоны попали под бомбежку. Дальше поезда не шли. Пришлось вернуться домой.

Много позже она узнала: фашисты заняли Дунаевцы и сразу расстреляли всех евреев, живших там. То  есть почти всех, живших там. Был расстрелян и семилетний сын Лейзера Ароновича, и его отец, и родители жены.

Никто из них не пытался спасаться от фашистов – подвела стариков память прошлого. Еще во времена гражданской местечко занимали то красные, то Петлюра. Одни были злее других. Обирали и издевались, как могли. А потом пришли немцы – союзники украинского гетмана. И были они добрее и культурнее всех остальных. Самая добрая память о немцах осталась у людей. Она-то и подвела.

***

В полуподвале у Лейзера Ароновича живут тени давно умерших людей, его одиночество скрашивают фотокарточки жены и сына. Да еще приходят добрые люди. Помогают.

– У меня есть друг. Он приходит, чтобы помыть меня. Поднимает и сажает в ванну. Сам я забраться в нее не могу, высокая... Вызвал слесаря, просил укоротить ножки у ванны, чтобы я сам мог мыться. Слесарь говорит, давай 25 рублей. А я не могу дать 25 рублей. Я вам честно скажу, у меня есть тысяча рублей на похороны, да, целая тысяча! Но ведь хоронить теперь стоит дорого. Люди обещали меня похоронить, у меня есть друзья. Но из этой тысячи я все же не могу ни рубля потратить. Больше денег у меня нет. Я получал пенсию 50 рублей. Теперь нам, реабилитированным, прибавили. Но ведь я плачу за то, что моют полы в квартире, относят в прачечную белье. Продукты стали дорогие. Правда, теперь мне помогают – от собеса ко мне прислали девочку, она приносит продукты, такая добрая, милая, Люда Бочкова зовут. А вы посмотрите, какая у меня ванна, ее же менять надо. Но это дорого, я не смогу платить...

Да, ванна древняя до безобразия, старая. И колонка газовая сломана. Из которой сильно пахнет газом, беды не было бы. Заходим на кухню. Жарко, страшно сыро. Из-под пола слышен шум, напоминающий Ниагару.

– Это под полом трубы прорвались, по которым вода идет. Все это льется в подпол, потому у меня так сыро. Я просил отремонтировать, но они смеются, говорят, что мне помирать пора, незачем тут ремонт делать. Они правы. Пора. Но я же не виноват, что живу, я бы рад умереть, но смерть не берет. Неужели я не могу дожить как человек?!          

В квартире жарко, душно, влажно. Куртка впитала влагу из воздуха и кажется тяжелой. От сырости тяжело дышать, через час нашей беседы я уже задыхаюсь и кашляю. Да как же он-то живет здесь? Он же из квартиры не выходит.

Понимаете, его беда кажется всем удивительно забавной. Сам он такой вот нервный, горбатый, ходит, расставляя беспомощно руки в стороны – будто птица надломленные крылья. И имя у него смешное – Лейзер Сруль Аронович. И никто – ни санэпидстанция Центрального района Тулы, ни комендант  дома № 2 по Мориса Тереза, ни работники ЖЭУ, ни сантехники и слесари не желают опускаться до его полуподвала, до его беды…

* * *

Я пишу обо всем этом в промежутке между двумя праздниками – Международным днем солидарности трудящихся и днем Победы. И я думаю о том, что мы не достойны обоих этих праздников. Не про нас они. Уж извините. Потому что ни о какой солидарности – не то что международной, а даже междворовой, межквартирной у нас и речи быть не может. Это… Вы говорите, победа над фашизмом. Полная, полная  ли? Победив фашистскую Германию, победили ли мы тот вкрадчивый мягкий фашизм, что сидит в нас самих и ждет своего часа? Ведь это наши с вами дети крушат и мажут краской надгробия на еврейском кладбище, ведь это мы,

Христиане, потешаемся над слезами горбатого старика еврея, который просит у нас прощения за то, что еще жив и хочет, чтобы мы позволили ему дожить остаток дней (в его годы счет и вправду идет на дни) по-человечески.

Православные мои братья, вы считаете, что, глумясь  над жалким старым евреем, вы не совершаете тяжкого греха, не убиваете свою бессмертную душу? Потому что он нелеп, беден, беспомощен, потому что он еврей, он одинок и у него нет защиты? Он не может расположить вас подкупом и напугать властью, и  вы радуетесь своему могуществу над этим несчастным, у которого судьба, страна, история отобрали все, кроме не нужной ему жизни. Православные братья мои, вы ли не помните уже, что победа над слабым унижает, а не возносит, вы ли глумитесь над стариком за племя и имя его? Тогда вы не православные. И не братья вы мне.

Ты, говоривший о смирении и всепрощении, ты Господи, не прощай нас.

Ольга  ПОДЪЁМЩИКОВА

P.S.  Сас Лейзер Аронович умер в декабре 1994 в той же полуподвальной квартире, где всё так же была не отремонтирована колонка, и стояла всё та же прогнившая от ржавчины, старая до безобразия, ванна.