Литературная страница

 

Стихи, проза, эссе, публицистика – в разных жанрах пробуют себя участники Литературной студии объединения «Спектр» (Мюнхен). Представители разных поколений – от семнадцати до семидесятилетних – собираются за чашкой чая, чтобы прочитать написанное, услышать дружеские отклики, познакомиться с яркими именами в современной литературе, встретиться с профессиональными поэтами и писателями. Приходят к нам и люди, не пишущие сами, но любящие и знающие литературу.

 

Недавно объединение «Спектр» совместно с Толстовской библиотекой выпустило сборник, представляющий произведения наших студийцев. Мы хотим познакомить вас с творчеством ряда авторов этого сборника.

 

Руководители студии

Наталия Генина и Андрей Рево

 

ХОЧУ ДОМОЙ!

 

–  Вы, наверно, из бывших русских?

 

Я смотрю на ее лисье личико, тонкие пальцы с грязными ногтями, сжимающие сигарету, на спутанные, еще влажные, рыжие волосы. Всего час тому назад пограничники выудили ее из Нейсы, где она едва не утонула, пытаясь перебраться на немецкий берег, представлявшийся ей (как и мне 15 лет назад) землей обетованной.

 

Да, я здесь давно, слишком  давно. Может быть, я действительно из «бывших»? Помнят ли меня тихие аллеи Шарлоттенбурга, уже покрывшиеся зеленью в тот далекий апрельский день (а в покинутом Петербурге еще лежал снег)?.. 13-е апреля... Число несчастливое. Что сбылось из тех первых наивных надежд?.. 

 

–  Belehren Sie bitte die junge Frau ueber ihre Rechte und Pflichten!*

 

Бодрый голос моего «коллеги»-пограничника возвращает меня к действительности. Он только что вышел победителем из почти пятнадцатиминутной схватки с компьютером, более или менее ловко обойдя все подводные камни новой программы. Его покрасневшая от натуги белобрысая  физиономия сияет, улыбка обнажает по клыку в обоих углах рта. Ни дать, ни взять – вампир. Сходство довершают покрасневшие от бессонной ночи глаза. Сей «вурдалак», однако, не из вредных, собственно, по сравнению со многими другими его «собратьями», даже добрый малый, весельчак, любящий скабрезные шутки. Моей подопечной повезло. Он не будет стучать по столу, добиваясь от нее каких-то неведомых «признаний». Он не будет кричать на нее и требовать, чтобы она выложила на стол все свои оставшиеся жалкие деньги, угрожая конфисковать их, если она не скажет «всю правду». Он, просто, задаст по порядку все положенные по ее «делу» 52 вопроса, и на этом все будет кончено. А сейчас, с выражением наивной гордости, открыв в компьютере первую страницу протокола допроса,  он выжидающе смотрит на меня.

 

Ах да, я же должна познакомить этого ребенка с его правами и обязанностями. Скороговоркой бубню давно затверженные фразы:

 

–  Вас сейчас допросят в качестве обвиняемой по делу о нелегальном переходе границы. У вас есть следующие права и обязанности...

 

Изо всей этой тирады до нее доходит только одно слово – «обвиняемая». Зеленые глаза напоняются слезами.

 

– Та хиба ж я якась злочинница ?! (От волнения она переходит на свой родной украинский язык). И суд буде? А скiльки рокiв мiне приляпают?!

 

Воспользовавшись тем, что моего вурдалака на некоторое время отвлекает пришедший к нему по какому-то делу начальник, пытаюсь ее успокоить:

 

–  Не будет никакого суда. Вам просто зададут несколько вопросов и отпустят домой.

 

Лучше бы я этого не говорила! Она немедленно разражается истерическими рыданиями.

 

–   Та якись такий дiм! Нема нiякиго дiму! Хату продала, щоб сюди добратися. Треба ж то одному, то другиму дати...

 

Вот сейчас я услышу в сотый, нет,  в тысячный раз знакомую историю: что на Украине у нее никого не осталось, что «ненька (мать) та брат рiдний» уже несколько лет работают в Италии. А «ненька» так «дуже» плакала и звала ее к себе, что она в конце концов решилась на этот отчаянный шаг. (Господи, иже еси на небесех, если это по твоей воле матери кидают на произвол судьбы своих детей, чтобы в чужой стране ухаживать за чужими детьми, то да не будет воля твоя!).

 

Через некоторое время удается общими усилиями ее успокоить. Неунывающий «вампир», постоянно сверяясь с компьютером, бойко задает вопрос за вопросом.

 

Первые – легкие: имя, фамилия, год рождения.

 

Но вот вдруг неожиданно звучит:

 

–  Когда вы приняли решение ехать в Германию?

 

Ей-богу, сама бы я встала в тупик перед таким вопросом. Разве можно назвать день и час, когда  человек решается оставить за собой всю свою прежнюю жизнь? Может быть, это случилось, когда ты бегала по городу, надеясь отоварить карточки в пустых продовольственных магазинах (250 г подсолнечного масла, полкило сахарного песку в месяц на человека)? Или стояла в нескончаемой очереди за мясом, еще за 10 метров наметив себе тот, заветный кусочек, и зная, что он тебе все равно никогда не достанется? Или в более «благополучные» времена застоя, печатая на себя характеристику для предоставления в обком: «Тов. Евтушенко О.А. политически грамотна, морально устойчива. Отлично учится, ведет большую общественную работу. Будет достойно представлять свою страну во время туристической поездки за границу сроком на 5 дней». 

 

Но вернемся к заданному вопросу. Оказывается, мою юную собеседницу смущает в нем отнюдь не слово «когда», а слово «Германия».

 

–  Та хiба ж тут Нiмеччина?! А мiне хлопчик на польскiй сторонi казав, що Италiя... Мiне ж не треба в Нiмеччину. Я к чоловiку (мужу) iду, вiн вже цiлий рiк працюе (работает) в Италiи.

 

Милая девочка, презирать ли тебя за такое своеобразное предстaвление о географии? Твой проводник, гнусный делец, содрав с тебя сумму, равную твоему заработку за полгода (и если бы его еще выплачивали!), уверил тебя, что сразу за рекой начинается земля обетованная. Но разве не верила и я тогда, в Шарлоттенбурге, что нахожусь в преддверьи рая? Что почему-то начнется новая, необыкновенно счастливая жизнь без обычных проблем и забот? А ведь я была значительно старше твоих 18-ти лет и полагала, что уже освободилась от большинства иллюзий. А может быть, это оттого, что все мы, у кого отняли прекрасную сказку о рае после смерти, стремимся найти его еще при жизни?..

 

Подожди плакать, дорогая, тебе скоро понадобятся все твои слезы, много слез. Ты еще не знаешь того, что уже давно знаю я: добрый пограничник-вампир не отпустит тебя в Италию. После допроса тебя снова отправят в Польшу, предварительно содрав с тебя половину из твоих жалких 100 евро на «административные расходы», а затем отпустят на все четыре стороны. Хочешь – возвращайся в несуществующий дом, хочешь – бросайся в реку. Я знаю: в следующую же ночь ты повторишь свою попытку проникнуть в рай (твой проводник окажет тебе эту «услугу» бесплатно, – ведь даже у этих негодяев существует нечто вроде профессионального кодекса чести). Тебя снова схватят, и на сей раз будет суд, и судья припаяет тебе год условно. В худшем случае тебя депортируют на родину, но если нет, я советую тебе, – мысленно, ведь как официальное лицо я не могу сказать этого вслух, – попытайся еще раз перейти границу. Может быть, тебе повезет, пограничникам будет не до тебя, потому что они в тот момент будут гнаться за целой группой «нелегалов», или же у них просто будет пересменка. Дверца в рай приоткроется, ты доберешься до Италии, увидишь своего молодого мужа после годичной разлуки, найдешь работу и – награда за все эти передряги! – получишь вид на жительство в чужой стране. Забудь поскорее весь этот кошмар, свалившийся сегодня на твою бедную, едва восемнадцатилетнюю голову: пронзительный холод реки, лай собак, направленные прямо в лицо карманные фонари пограничников. Забудь этот идиотский допрос, невыспавшуюся и раздраженную переводчицу, смотревшую на тебя, как тебе казалось, с презрением, а на самом деле – с завистью. А главное, поскорее забудь Украину, проданную жалкую хатку – плату за вход в рай, оставленных друзей. Не оглядывайся назад. И тогда, может быть, ты достигнешь того, что принято называть счастьем.

 

За окном занимается рассвет. Допрос окончен. Заключительный стандартный вопрос:

 

–   Хотите ли вы что-нибудь добавить к уже сказанному?

 

И вслед за ней я повторяю про себя: «Хочу домой...»

 

Оксана Шике

Январь 2006

 

*  *  *

– Что в авоське, бабуля?

– Счастья немножко, сынок.

– Не жалко? Зачем продаёшь?

– Внучкáм гостинцев куплю.

– А сама как же?

– Чего – как?

– Да без счастья – как?

– Дак у меня его много, за столько лет нажила, поди…

Да и муж, земля ему пухом, оставил малость.  

А куда мне одной столько…

 

*  *  *

На морозе стынут воры, за забором воет пёс;

За оранжевою шторой хворый Дьявол мокр от слёз;

Ржаво скрипнули затворы, в сладком сне всхрапнула ночь;

Бог бежит по коридору другу – Дьяволу – помочь.

Только Дьявол горд от гнева – не желает брать лекарств,

И раскалывает небо поперек всех государств.

 

*  *  *

Что было – отболело,

                       и надо ли о том,

Как ангел белый-белый

           махнул рукой-крылом?..

 

Метался у причала,

                 всё звал меня с собой,

но не перекричал он

                       оркестр полковой.

 

Я – временно оглохший,

                     безвременно тупой –

Простой советский Леша

                      с басовою трубой.

 

Я дул на три четвёрки

                    и даже не вспотел,

А ангел – лёгкий, вёрткий…

                                       Был?

                                         Был, да улетел…

 

*  *  *

Надтреснув, надломится жизнь

под старой иглой патефонной.

Молись иностранец, молись

неведомой здешней мадонне.

 

Услышит, быть может, поймет,

откуда, зачем ты, куда ты...

Полынь поменяет на мёд,

расплату заменит зарплатой...

 

Давай, иностранец, давай!

Язык, цепенеющий в горле,

вращай! – поворачивай в рай.

Живей поворачивай, что ли...

 

Откружится солнечный диск,

шаляпинский бас прекратится...

ах, если бы можно на бис,

но поздно – соседи, полиция...

 

Молись иностранец, молись…

 

Алексей Петров

 

СЫНОК

 

Побили в драке её сына, и мать пошла жаловаться в школу. «Вот, сынка побили, разве ж этому учите», – сказала она учительнице. Сынок был бедовым, мать и сама порой била его, но тут пошла жаловаться. «Пойду, – думала по дороге. – А если он без отца, то с матерью». Ей хотелось встретить знакомых, чтобы высказать им свою обиду, но люди встречались всё незнакомые и озабоченные.

 

В школе она разыскала техничку Валю, давнюю свою знакомую. «Вот, – сказала. – Я жаловаться иду. Рубашку порвал, штаны порвал». Они помолчали. Техничка Валя, сама бездетная, жалела её. «Каких только не рожаете, – сказала она. – Ума не купишь». Потом она показала, как найти учительскую. Мать пошла к учительской, ей было неловко подниматься по лестнице среди шумной ребятни, она беспрестанно натыкалась на кого-нибудь, боялась зашибить, останавливалась и громко поучала: «Чего носитесь? Лестница вон – камни одни».

 

На третьем этаже мать нашла учительскую, нахмурилась и громко постучала. Ей почему-то стыдно было ворваться туда, как она решила дома, пошуметь и высказать свою обиду, и она сердито подумала о сыне: «Лежит сейчас дома. Стыда нет». Из учительской вышла одна из учительниц сына, мать узнала её. «Вот, – быстро сказала мать. – Сынка-то побили, разве ж этому учите». «Драка, знаю, – деловито кивнула учительница. – Петров, Евдокимов, Афанасьев». «Ну, вот, – вздохнула мать. – Разве ж…» Её провели в учительскую, и учителя стали подходить к ней. «Чего это они?» – подумала мать. А они начали ругать её сына. Он мешал им, сынок её Евдокимов Павел. Он срывал уроки, ходил без сменной обуви, не хотел учиться. Учителя говорили: «Хорошо, что вы пришли». И мать кивала, и ругала сына, и говорила: «Сама луплю, и вы лупите». Ей нравилось, что она заодно с ними, умными, серьёзными. Учителя улыбались, качали головами, и мать всё больше злилась на сына: «Хорёк он, – думала. – Истрепал душу». Она видела, как в учительской светло, как красиво и строго одеты учителя, мужчины и женщины. Потом она поглядела на пол, он был покрашен светлой краской. «Тяжело мыть-то его, – подумала. – Если только с порошочком». Она вдруг вспомнила о сыне, что лежит сейчас битый дома. «Больно ему, – подумала. – Нынче стонал». И она заплакала. Мать слышала, что кто-то утешал её, понимала, что надо перестать плакать и уйти.

 

Стены коридора были покрашены салатовой краской. Свежий салатовый цвет поднимался вверх и висел большим клубком в конце коридора.

 

Евгения Берлина

 

*  *  *

С годами всё длиннее ночи,

Тревожней и короче сон;

Ну почему душа не хочет

Жить с бренным телом в унисон?

 

Невежливо, бесцеремонно

Разбудит за полночь – пора!

И в состоянии  бессонном

Брюзжит и ноет до утра.

 

Из глубины своей поднимет,

Всё, что давно уже ушло;

Ведь не добавит, не отнимет,

Но вот копает, как назло.

 

Взялась душа за это дело

Не от великого ума –     

Бессонницей изводит  тело,

В котором  держится сама!

ЗА КУЛИСАМИ НЕМЕЦКОГО ТЕАТРА

(Записки очевидца)

 

Мне повезло. Но я этого не знал. Я просто радовался возможности заглянуть за кулисы немецкого театра и предполагал, что там, должно быть, многое совсем не так, как у нас; многое, должно быть, слаженней или сложней, или… Я ожидал чуда. Оно произошло, и не одно.

 

Пятого октября я открыл дверь в репетиционное помещение Komoedie im Bayerischen Hof, чтобы участвовать в первой репетиции детского мюзикла «Der Lebkuchenmann». Ровно через месяц, пятого ноября, должна была состояться премьера. «Видимо, они восстанавливают старый спектакль», – думал я. Но я увидел, как приходящие актеры знакомятся друг с другом и с участниками постановочной группы. Меня охватил глубокий ужас. Весь мой театральный опыт шептал: «Это невозможно! За один месяц – спектакль с десятью музыкальными номерами, с несыгранным составом?! Никогда!»

 

Стали читать пьесу. Режиссер Петер Прайсслер (Peter M. Preissler) рассказывал о персонажах, их отношениях, произнес пару реплик с характерными интонациями, и… Сквозь текст простой детской истории – из тех, которыми не так-то уж и любят заниматься во «взрослых» театрах, – проступило что-то настоящее, интригующее, будоражащее актерскую фантазию. Это становилось интересным, но оптимизма не прибавило.

 

На следующий день четверо из шести исполнителей послушно выстроились перед инструментом музыкального руководителя Томаса Киллингера (Tomas E. Killinger) с нотами в руках. Он по-рабочему пробежался по музыкальному тексту, развел номер на четыре партии, спросил: «Готовы?» – и ударил по клавишам. Они запели. Но как! Номер был сразу готов! Элегантный, энергичный и современный. Притом, что музыкальный опыт и образование участников различны. Это было для меня действительно чудом. Не думаю, что в Киеве, где я много лет работал в разных театрах, нашлось бы достаточно актеров, поющих с листа, строящих аккорд и на лету подхватывающих неожиданные музыкальные решения.

 

Итак:  

 

Йорг-Тим Вильхельм (Joerg-Tim Wilhelm), исполнитель главной роли. Поп-музыкант. Ведущий детских шоу на телевидении. Участвовал в театральных проектах. Чертовски привлекательный блондин – точный выбор для детского мюзикла.

 

Меганн Смит (Meghann Smith), фройляйн Перечница. Во-первых, красавица, во-вторых, только что окончила отделение мюзикла Мюнхенской театральной Академии. В голосе джазовые интонации, в походке кошачья пластика. Как говорится, сам бог велел!..

 

Клаус Франкл (Claus J. Frankl) – роль Кукушки из часов с боем. Закройте глаза и представьте лирического тенора. Правильно, – маленький, толстенький, милый. Это он и есть. Обладает высокой культурой голоса. Поет классику. Кроме того, ставит оперы как режиссер и пишет для театра. Что этот мюзикл для него­ – не знаю, но для спектакля он яркая краска.

 

Манфред Штехер (Manfred Stecher), Соль. Статный, непрерывно хохочущий, обезоруживающе непосредственный баритон. Со второй его шутки у присутствующих дам кружится голова. Одним словом, гусар!

 

Неплохой состав? Мой первоначальный скептицизм поутих, а любопытство возросло. Как-то они сыграют... так же лихо, как споют?

 

С третьей репетиции начались будни. Полторы недели репетировали только начало. Снова и еще раз, еще раз и снова. В воздухе явно слышался шорох ускользающего времени.

 

И, видно, не одному мне: режиссер был напряженно сосредоточен. Но, что делать, актеры привыкали друг к другу, приспосабливали свой опыт к режиссерской стилистике. Вот оно – преимущество русского репертуарного театра! Нам эти проблемы неизвестны. И вдруг, не могу даже сказать когда, все вдруг сорвалось с места и помчалось. Сцена за сценой, номер за номером, раз-два и половина спектакля разведена! До сих пор удивляюсь, как это произошло?

И тут, дамы и господа, объявилось ещё одно чудо. На сцену вышла Улла Вагенер (Ulla Wagener), Старый Чайный Пакетик. Вышла и сыграла так, что мы попадали бы от смеха, если бы не держались за стулья. Блистательная актриса, острое чувство характера и фантастическое чувство игры. Она привнесла в историю нежность и судьбу. Спектакль задышал. Режиссер облегченно выдохнул. Увы, наслаждаться ее феерической сценой пришлось недолго. На следующий день, оправившись, Прайсслер стал давать режиссерские указания. Немного. На следующий день еще, потом еще, и блеск ушел...

 

Через четыре недели репетиций все было сыграно и спето. Осталось сделать последний шаг – перенести спектакль на сцену. Этого момента боятся все. На настоящей сцене, с настоящим светом, с выставленным звуком все выглядит иначе, все меняется, иногда до противоположности. Смешное может стать пошлым, умное банальным, а банальное символическим. Кроме того, за несколько дней до премьеры всегда возникает какая-либо проблема, которая, в лучшем случае, останавливает всю работу, в худшем – перечеркивает самый яркий момент, самую важную сцену, а то и всю концепцию. Как правило, к премьере проблема решается, но привыкнуть к этому нельзя. Оставалось надеяться, что в немецком театре, с немецкой точностью, с немецкой пунктуальностью…

 

Генеральная репетиция прошла гладко. Угрожающе гладко. Есть в театре (и в немецком, оказывается, тоже) примета: если на генеральной все мимо нот – на премьере все, как по-писаному. На генеральной все хорошо… Лучше не думать об этом! Премьеру ожидали с настороженностью.

 

Третий звонок. Занавес. Первые аккорды, первые строки начальной песни. Первая реплика… Первая реакция зала? ...Смех! О-о-о! Смех на второй минуте… Смеялись весь спектакль… Это был успех. Это было чудо, с которым мне повезло.

 

Николай Богданов

 

*  *  *