Дискуссия

«Наша истинная национальность – человек...»

Эта мудрость принадлежит Герберту Уэльсу. Известно, что главным специалистом по национальному вопросу в России был отец всех народов, и в эпоху его правления и позже в школах проповедовался интернационализм. Я как раз в эти счастливые времена в школу и ходил. Но как бы критически ругательно ни относились мы к советской власти, внезапно поумнев при её крушении, интернационализм мне и по сей день ближе, чем зоологический национализм, получивший право на жизнь при этом крушении. Всё же ни в сталинские времена, ни после никакие проявления межнациональной розни на общественно-официальном уровне не допускались. Многие считают, что это тоже было плохо, поскольку скрывало истинные отношения между нациями, а всякая горькая правда лучше... и т.д. Возьму на себя смелость сказать, что в данном случае она не только не лучше, но вообще вредна, поскольку истинные отношения меняются в зависимости от обстоятельств, и никакой такой постоянной правды не существует. Я вырос на Украине. В моём классе лучшим математиком был грузин Чанквитадзе, диктанты по русскому языку писал лучше всех украинец Томчук, сочинения – русский Крюков, а первой ученицей была тихая и строгая Тамара с загадочной немецкой фамилией Гехт, много лет спустя страшно разочаровавшей меня, оказавшись в переводе просто щукой. А любили все молдаванку Потряну за красоту и весёлый нрав, хоть и училась она кое-как. Это сейчас вспомнились их национальности. А в школе они, и на самом деле, никакой роли не играли. Горькая жизненная правда настигала меня, главным образом, после уроков. И оскорбляли меня от души, и по физиономии на межэтнической почве доставалось. И я, надо признаться, чужие морды при случае не жалел. Любовь бывала на редкость взаимной. Не могу сказать, что я по ней сильно соскучился, уехав в восемнадцать лет с Украины навсегда, но никакой неприязни к украинскому народу я с собой в Россию не увёз. Не воспринимались эти драки как непримиримая вражда народов. И именно официальный интернационализм казался мне просветом в конце тоннеля. Кто-то из мудрых, правда, сказал, что если ты видишь просвет в конце тоннеля, то просто смотришь не в ту сторону. Возможно. Но мне казалось тогда, что время работает на сближение народов, что осталось совсем чуть-чуть. И не я один был таким умным. Когда же судьба в юности привела меня на Урал, я почти забыл про эти национальные глупости и вспомнил только в перестройку. И не просто вспомнил, а меня так жахнули по мозгам выступления лучших ораторов всяких «Памятей» на людных московских площадях, что жить в одном городе и даже в одной стране с этими лучшими представителями сразу перехотелось. Тем более, что прямо под моим окном, в Доме культуры «Шарика» (Московского подшипникового завода), в том самом здании, где недавно ужаснула весь мир драма захвата заложников, тогда свила себе гнёздышко откровенно фашистская организация. Мою дочь-блондинку, определив, видимо, по цвету волос её арийское происхождение, даже усиленно вовлекали в ряды российских нацистов. Как раз дочку (а ещё больше сына) мне тогда захотелось немедленно от этого национального бреда подальше и увезти. Я был уверен, что Запад далеко ушёл от Востока по части терпимости к инакомыслящим, инакоговорящим и, что особенно важно, к инаковыглядящим. И я оказался не так далеко от истины, но, к сожалению, всё же далеко от Запада. Нас приняла Тюрингия, а это Запад только по отношению к России, хотя поначалу меня радовало там всё. И это после Москвы, где уровень бытовой культуры, не говоря уже о прочих её разновидностях, местами повыше, чем в иных городах и весях СНГ. Меня поразила чистота захолустной деревушки Ашара, где вскоре каждую бумажку на улице я стал считать личным оскорблением. Нравилось подчёркнуто-вежливое обращение к нам хаймовского персонала и служителей различных амтов в сказочно красивом курортном городке Бад-Лангензальца, особенно учитывая, что я ничего толком не понимал и полагался больше на нередко подводившую меня интуицию. Меня радовало, что нас всех чохом считают русскими, что пятая графа, вроде бы, навсегда исчезла из моей жизни, что мои рослые дети мало отличаются от местной молодёжи. Даже то, что нас пятерых (две семьи, из которых одна совсем молодая) втиснули в лагере в одну комнату с солдатскими двухэтажными нарами не очень-то расстроило меня.  Мы, привыкшие к временным трудностям, понимали, что  только за приём немецкому правительству не то что «мэрси», но даже и «гранд мэрси» очень и очень мало.

Первый отрезвляющий звонок прозвучал стуком камешков по телефонной будке, из которой я звонил в родимую столицу. А камешки в меня швыряли великовозрастные бритоголовые кретинчики из местной, как я полагал, шпаны. Под одобрительные выкрики своих чёрт-те во что одетых подружек с непременными сигаретами в зубах. Одна из наших немецкоговорящих дам попыталась их пристыдить, пролепетав, насколько я понял, что-то о стыде, школе и плохом воспитании, но я её остановил. Не хотелось выглядеть жалко и смешно, а хотелось верить, что не ведают глупые, что творят, и что мы их раздражаем только тем, что занимаем единственный в деревне телефон. Когда же нас перебросили в Гумперду, в специальный «еврейский» хайм, мы вообще стали причислять себя к везунчикам. Во-первых, каждой семье дали по комнате, во-вторых, языковые курсы для нас организовали тут же – в старинном замке, на который даже приезжали поглазеть экскурсанты, в-третьих и в-главных – там оказалось замечательное начальство. Две добрейшие фрау: Шнайдер и Шпорледер с абсолютно нашим, советским чувством юмора.

Меня убедили, что немцы не отличают украинцев от латышей, а евреев от узбеков, и что для них все русские. Как же...

Как только поехали сплошные Рабиновичи, фрау Шнайдер с поддельным удивлением спросила: «Почему это считается, что самая распространённая русская фамилия Иванов, когда на самом деле Рабинович?» Ей объяснили, что это самая распространённая еврейская фамилия. А когда стали прибывать подряд многочисленные евреи Мамедовы, она уже с неподдельным, но не без лукавства, удивлением осведомилась: «Зачем надо было мне морочить голову Рабиновичами, когда самая распространённая еврейская фамилия – Мамедов?!»

Но и в деревне неплохо разбирались в том, «ху из ху», потому что одной из наших «контингентных флюхтлингш» настоятельно порекомендовали убираться не назад в Россию, а прямо в Израиль, что она, конечно, не сделала. Эти мелкие уколы не омрачали общей, какой-то почти студенческой атмосферы нашего безоблачного и сытого бытия. До того момента, когда на наш хайм совершили настоящий налёт.

Как обычно, не поладили наши и местные подростки, и местные получили больше, чем ожидали. За подмогой они кинулись не к родителям, а к старшим братьям и сёстрам. На дискотеку! Когда в хайм ворвалась разгорячённая танцами, напитками и наркотиками толпа бойцов за справедливость, меня там не было. Поэтому я доверяюсь рассказам очевидцев. Такого изощрённого хамства от воспитанных в цивилизованной стране молодых людей наша совковая публика тоже  никак не ожидала. Дабы выразить всю глубину презрения к обитателям хайма, налетчики снимали штаны, демонстрировали свои отнюдь не самые привлекательные места и мочились на стены ни в чём не повинного здания. Их пытались урезонить словами, но, вероятно, произношение только раздражало их, и они пустили в ход кулаки. На их несчастье среди наших ребят оказался первоклассный боксёр. Он сильно попортил им бойцовский задор и физиономии. Но силы были неравными, его сбили на землю и продолжали бить ногами, пока из хайма не выскочили ещё несколько наших мужичков, без лишних выяснений приступивших к делу. Нападавшие позорно бежали, видимо решив, что хайм населён сплошными боксёрами. Полиция, как ей и положено, прибыла к шапочному разбору.

Историю эту замяли из солидарности с фрау Шнайдер. Как мне объяснили, она почему-то могла лишиться работы. По этой же причине и я не стал тогда ничего писать, хотя и понимал, что причины замалчивания гораздо глубже. Мы утешили себя тем, что это обычная «бытовуха», и что такие случаи неизбежны.

В том, что они неизбежны, я убедился очень скоро, возвращаясь с женой и её подругой поездом из Берлина. Нам повезло: в Берлине был дождь, и мы знакомились с достопримечательностями изнутри – ходили по музеям. Меня, неравнодушного к древности, потому что отец мой был историком, навсегда впечатлил музей «Пергамон». Под стук колёс я всё ещё прогуливался у «Милетских ворот» и вдоль самых всамоделишных «нестерпимосиних», как сказал поэт, вавилонских стен. Неподалёку сидела молодая негритянская пара, которую я приметил ещё  в том же «Пергамоне», видимо, тоже ещё пребывавшая в иных временах. В наши времена нас вернула шумно ввалившаяся в вагон группа бритоголовых с недвусмысленными атрибутами одежды и пивными банками в руках. Конечно же, они сразу заметили негритянскую пару и стали к ним приставать, тем более что девушка была весьма симпатичной. Парень изо всех сил пытался сохранять спокойствие, но девушка что-то раздражённо выкрикнула по-английски. Однако бритоголовые не оставили чернокожую девушку в покое. Сначала они стали выкрикивать скабрезности и швырять в неё конфеты, а потом и банки из-под пива. И в неё, и в её спутника. Пассажирам было не по себе, но никто не вмешивался, и я, увы, тоже. Парень терпел. Но девушка оказалась с большим чувством собственного достоинства, чем все остальные пассажиры в вагоне.

– Сукины дети, фашисты, – закричала она по-английски, вырываясь от своего кавалера, и кинулась с пустой банкой в руках по проходу прямо на тупорылого амбала, швырнувшего эту банку. Он бы мог остановить девушку одним пальцем, но вместо этого ловко отжался двумя руками и ударил её тяжеленными ботинками в живот. Вагон ахнул. Девушка отлетела, как мячик. Не знаю, как ещё осталась жива. Тут уж её друг бросился в бой, но был жестоко побит.  Когда он с трудом поднялся, по его изуродованному лицу текла кровь. Вагон мгновенно опустел, осталась только оцепеневшая пожилая пара и я, хотя до сих пор сам не знаю почему. К счастью, невесть откуда появилась женщина в железнодорожной форме. Вызвали полицию. Двое в зелёных мундирах встретили нас всех на перроне в Хале. Я был уверен, что мне придётся выступать в роли свидетеля, а бритых сразу же арестуют и посадят. Увы. Я никого не интересовал. Негров куда-то отвели, наверное, для оказания медицинской и психологической помощи. А вся подвыпившая компания уже через полчаса в здании вокзала нахально распевала свои победные песни.

Почему я описал оба эти случая? А потому, что мне казалось, что это именно случаи, хотя и прискорбные. Ощущение спокойствия и защищённости в этой стране, вот что удивительно, меня всё равно не покинуло. Не возникло ощущение тревоги, появляющееся, когда я попадаю в Россию, например. И ещё потому, что я до сих пор уверен, что бритоголовые – это маргиналы, а не народ пока ещё. Потому что, что тоже удивительно, на презентацию книги «Евреи в Йене», написанной группой немцев, в зал городской ратуши Йены набилось столько народа, что не хватало приставных мест. (Замечу, что евреев там практически не было.) Хочется думать, что там и собрался немецкий народ, во всяком случае, лучшие его представители, то есть те, которые пытаются понять, как могло случиться то, что случилось с евреями в Германии при их родителях.

А ещё я решился затронуть эту неблагодарную тему потому, что уж очень мне не нравятся нынешние ориентиры на национальное достоинство и национальные приоритеты. Не верю я, что из любви к собственной нации произрастает любовь к другим, в чём нас пытаются убедить патриоты в любой стране. Не верю, как не верю в возможность любить одновременно двух женщин или всё человечество целиком. А верю, что любить можно только отдельных индивидов. И ещё я верю британскому священнику и философу Уильяму Инджу, сказавшему, что «нация – это сообщество людей, которых объединяет иллюзия об общих предках и общая ненависть к соседям.» И если иллюзии об общих предках можно ещё как-то свести к общим Адаму и Еве, то ненависть – болезнь пострашнее СПИДа, поскольку уносит гораздо больше жизней. Можно ли её к чему-то свести или вывести? Не знаю, но надеюсь, что если не тетёшкаться со своей национальной избранностью и достоинством, то можно. Пессимизм здесь неуместен. Перефразируя Голду Меир закончу тем, что пессимизм – это такая роскошь, которую  эмигрант себе позволить не может.

Борис ЗАМЯТИН,

г.Берлин

Еврейские интернационалисты

Те, кто носит шоры, пусть помнят, что в комплект входят еще удила и кнут.
 

Станислав Ежи Лец

Автор публикуемой на соседней странице статьи «берет на себя смелость сказать», что «в данном случае», то есть в вопросах межнациональных отношений, «горькая правда» «вообще вредна». И объясняет почему: «Истинные отношения меняются в зависимости от обстоятельств, и никакой такой постоянной правды не существует». Но, если «правда» это нечто, зависящее от обстоятельств, то ведь обстоятельства меняются не только в межнациональных отношениях. Выходит, правда вообще вредна? И лучшая правда – это ложь? Бессмертный Оруэлл…

Мне опять вспоминается, как Мариэтта Шагинян, пытаясь у Жданова отстоять свою статью, где говорилось о калмыцких корнях Ленина, настаивала: но ведь это правда. А тот кричал: нам нужна та правда, которая нам полезна! А как в советские времена – досталинские, сталинские, послесталинские – оберегалась та правда, что у Ленина есть и еврейские корни…

Замятин радуется тому, что в советской школе национальности учащихся «никакой роли не играли», но вот за ее воротами его «настигала горькая жизненная правда». А кто же были «авторы» этой «жизненной правды»? Очевидно, его сверстники, а значит, ученики из соседнего класса или соседней школы. Не есть ли это следствие в том числе и того, что «истинные отношения между нациями» в школе и в обществе вообще скрывались, не подлежали обсуждению?

Я опять вынужден повторять то, о чем уже не раз писал. Еще во Второй мировой войне белые и черные в американских войсках сражались против гитлеровского расизма в раздельных частях. Когда Кондолизе Райс было три года, две ее подружки погибли от взрыва бомбы, заложенной ку-клукс-клановцами в негритянской церкви, а сегодня Конди – третий человек в администрации США. В 2005 году умерла Роза Паркс, чернокожая женщина, которая в 1955 году в штате Алабама первой воспротивилась закону этого штата о расовой сегрегации. Ее арестовали, судили и приговорили к штрафу, но эта «горькая жизненная правда» получила широчайшую огласку, и режим апартеида был уничтожен. Это уже на моей памяти нанятые правительством страны автобусы развозили чернокожих детишек в школы, расположенные в «белых» районах, и наоборот, а национальная гвардия США унимала расистов, которые пытались этому помешать. Все это происходило на глазах всего мира, никто ничего не скрывал и не замалчивал. Так межрасовые отношения в большой стране кардинально изменились при жизни одного поколения. Надо ли говорить, что это могло быть достигнуто только в условиях гласности?

А Борис Замятин считал (похоже, и сейчас считает): если «горькую правду» о межнациональных отношениях в СССР замалчивать, то все как-то само собой образуется. Он пишет: «Именно официальный интернационализм казался мне просветом в конце тоннеля». А в «конце тоннеля» оказались Сумгаит, Фергана, Приднестровье и десятки других межнациональных конфликтов в бывшем СССР после его развала. То есть за одни и те же примерно полвека в США имевшиеся там острые межэтнические проблемы были в огромной степени смягчены, а в СССР, где вроде бы никаких проблем на этой почве не было, «вдруг» стали одна за другой взрываться бомбы замедленного действия. Неужели непонятно, что все конфликты этого рода и стали плодами того самого лицемерного официального «интернационализма» и загнанных в подполье противоречий и страстей?

И так, кстати, было везде, где этот липовый «интернационализм» торжествовал, например, в бывшей Югославии. А Польша стала окончательно «юденфрай» не при нацистской оккупации, а при коммунистических «интернационалистах». Похоже, Замятин и сам понимает, что проявления ксенофобии, с которыми он встретился в Тюрингии, во многом тоже явились последствиями того же лицемерного «интернационализма». Но тогда – о чем шумим?

Конечно, в Америке (как и в ФРГ) и сейчас случаются проявления расизма и ксенофобии. Огорчительно, но надо быть реалистами. В мае этого года в прессе появилось сообщение, что британское правительство разработало план мероприятий, направленных на полное и окончательное искоренение проявлений антисемитизма в стране. Трогательно, но… наивно. «Полностью и окончательно» искоренить антисемитизм и проявления ксенофобии ни в одной стране еще не удавалось и не удастся. Вот и Замятин в своих «отзамятинах» шутит: «Если первым семитом был Адам, то первой антисемиткой была Ева». Афоризм, шутка, но родилась эта шутка не на пустом месте…

Но вот он же выражает неудовольствие тем, что, уехав от проявлений ксенофобии в России, он обнаружил их в Германии. В предыдущем номере «Рубежа» напечатано письмо нашей читательницы, которая выражает возмущение тем, что коммунизм исчез, а зло осталось…

Не пора ли, ребята, повзрослеть? Зло заложено в биологической природе человека. Говорят, что человек создан Богом по своему образу и подобию. Но, извините, Богу не надо кушать, не нужно растить детей, наконец, Бог бессмертен, он может не опасаться за свою жизнь. А чтобы в человеческом обществе попытаться полностью искоренить зло, придется создать такое полицейское государство, которое само станет огромным злом. Попытки создать рай на земле всегда кончаются адом. Зло искоренить нельзя, его можно только уменьшить.

Страны или различные общественные устройства отличаются друг от друга не тем, что в одних есть ксенофобия или, скажем, коррупция, а в других нет, а масштабами и формами этих негативных явлений и, главное, отношением к ним общества. Перескажу эпизод из статьи в «Русской Германии» одного из умнейших российских журналистов Сергея Баймухаметова: «В Америке, например, сюжет об избиении негра полицейскими, случайно снятый любительской камерой, почти все каналы крутили по несколько раз в день. Чтобы до каждого дошло: власть – страшная штука, ее нельзя ни на минуту оставлять без контроля, на месте того негра может оказаться каждый». Вот по этим критериям и следует отличать друг от друга страны и формы общественного устройства, а не возмущаться тем, что ни одно из них не отвечает вашему идеалу. Когда всех называли фашистами, это только помогало действительным фашистам обделывать свои дела.

Замятин считает: «Всё же ни в сталинские времена, ни после никакие проявления межнациональной розни на общественно-официальном уровне не допускались». Вот абзац из сообщения ТАСС от 13 января 1953 года по «Делу врачей»: «Большинство участников террористической группы были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“, созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и Советском Союзе. Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву „об истреблении руководящих кадров СССР“ из США от организации „Джойнт“ через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса».

А вот как это отозвалось в провинции: «„Украинкая Правда“ в Киеве писала: „Глубокую ненависть вызывают в народе все эти Каганы и Ярошевские, Гринштейны, Персисы, Капланы и Поляковы“. В минской газете „Советская Белоруссия“  от конца января 1953 года появились статьи о преступлениях евреев – главным образом врачей. Был приведен длинный список имен женщин-врачей: д-р Ася Эпштейн, д-р Циша Нисневич, д-р Регина Блок, д-р Конторович, д-р Слободская,  д-р Капаш, д-р Дора Паперно». Если все это не было «проявлениями межнациональной розни на общественно-официальном уровне», то что это было?

Ну, а из времени «после Сталина», за неимением места, приведу только один факт. В 1963 году в Киеве под эгидой Украинской Академии Наук была издана книга Трофима Кичко «Иудаизм без прикрас». Не буду расписывать ее содержание, скажу лишь, что появление этой книги было встречено с возмущением не только среди евреев западных стран, но также среди широких нееврейских общественных кругов Западной Европы и Америки, а английский историк Пол Джонсон назвал ее автора «коммунистическим Розенбергом». Книга эта многие годы служила источником антисемитского вдохновения для советских пропагандистов. Слово «евреи» не произносилось, но каждый понимал, что скрывается за эвфемизмами «безродные космополиты», «сионисты», «иудаизм». Тот же Джонсон пишет: «Кампания против евреев была с 1967 г. постоянной кампанией советской системы и велась под кодовым названием антисионизма, который стал прикрытием для всевозможных форм антисемитизма».

Замятин пишет: «Интернационализм мне и по сей день ближе, чем зоологический национализм». Только слепой не мог не видеть, что в СССР интернационализм как раз и служил ширмой для самого махрового зоологического национализма. Если угодно, можно называть это зоологическим интернационализмом.                                  

Под заклинания об интернационализме на корню было уничтожено все, что делает народ народом: еврейская религия, язык, культура. Закрыты были еврейские школы, театры, газеты, книжные издательства. За организацию кружка по изучению иврита людей судили. Вся политика была направлена на ускоренную ассимиляцию евреев. Но – вот парадокс – даже полностью ассимилированные евреи оставались под подозрением, в паспортах у них оставался «пятый пункт», и они по-прежнему испытывали дискриминацию: при поступлении в учебные заведения, при поступлении и продвижении по службе и т. д.

Были мужественные люди, боровшиеся за свое национальное достоинство, невзирая на все преследования, изучали язык, обычаи своего народа, годами сидели «в отказе», добиваясь разрешения на выезд в Израиль. Но большинство из нас стало манкуртами, с готовностью отказалось от своей национальной идентичности. Автор этих строк не составляет исключения. Я настолько потерял свое национальное самосознание, что даже здесь не могу себя заставить соблюдать хотя бы минимум национальных обычаев, например, в Песах отказаться от хлеба. Выкорчевано все с корнем.

Но… все же на самом донышке что-то оставалось. Родился я в 1930 году в маленьком местечке. Родители уже не были религиозными людьми, но дали мне чисто еврейское имя – Сруль, в память о старшем брате моего отца, который промышлял контрабандой, за что угодил в «места не столь отдаленные», где был застрелен при попытке сбежать на американском лесовозе. Уже взрослым человеком я по понятным причинам решил поменять имя. Изменил его написание на Израиль. По сути, это то же имя, ибо Сруль – это упрощенное от Исроэль, или Израиль. Не буду лукавить: я был бы рад, если при рождении родители дали мне некое нейтральное имя, не режущее в славянской среде ухо. Но раз уж получил еврейское имя, считал трусостью, предательством от него отказаться. Перестав, по существу, быть евреем, я не хотел скрывать свое еврейское происхождение.

Тогда, в молодости, я не отдавал себе ясного отчета, почему так поступаю. Сейчас понимаю: видимо, двигало мной интуитивное ощущение, что отказ от своей национальности, от национального достоинства есть и отказ от личного человеческого достоинства.

А что проповедует мой оппонент (назовем его для удобства так, хотя, строго говоря, это я его оппонент)? Вот он выражает надежду, что «если не тетёшкаться со своей национальной избранностью и достоинством», то человечество избавится от взаимной ненависти. Но можно не сомневаться: если бы в один «счастливый» миг на Земле вдруг исчезло деление людей на национальности, моментально возникли бы другие разделительные линии, дающие пищу для ненависти. Да зачем гадать – и сегодня эти линии существуют. Достаточно вспомнить классовую ненависть, да просто ненависть фанатов «Спартака» к фанатам «Динамо».

И еще мне вспомнился анекдот из серии «про сумасшедших». Комиссия, которая решает, кого из пациентов соответствующего заведения можно выписать, спрашивает одного из них: вы поняли, что вы не пшеничное зерно, а человек, и вам нечего бояться, что вас петух склюет? Тот отвечает: да, я понял, что я не зерно, а человек, и что человек – это звучит гордо и т. д. Все, человек выздоровел, его выписывают. Уходит он, но, сделав двадцать шагов, возвращается: я-то понял, что я не зерно, но понял ли петух? Мой оппонент (и не он один) давно отказался от своего национального достоинства, но другие-то не отказались от своих представлений о национальном превосходстве и от ненависти к евреям…

В СССР шел процесс ассимиляции всех нерусских народов, но особенно быстро ассимилировались евреи – на них оказывалось особенно сильное давление. Кроме того, сказывалась их рассеянность среди коренного населения (в сходном положении после войны оказались российские немцы, потому у них тоже так много смешанных браков, многие из них не знают уже языка своего народа и т. п.). Замятин говорит о советском времени: «Мне казалось тогда, что время работает на сближение народов, что осталось совсем чуть-чуть». Ему так казалось, потому что он страстно этого желал. В моем еврейском окружении в Нюрнберге тоже есть немало тех, кто горько сожалеет о том, что развал Союза сорвал образование «единого советского» народа».

Этих людей можно понять. Вот Замятин рассказывает о «горькой жизненной правде», которая в школьные годы «настигала его после уроков»: «И оскорбляли меня от души, и по физиономии на межэтнической почве доставалось». Он, правда, добавляет: «И я, надо признаться, чужие морды при случае не жалел». Но это он хорохорится: можно не сомневаться, его «морде» доставалось неизмеримо больше, уже в силу несомненного численного превосходства противной стороны. И еще одна его фраза – «Не воспринимались эти драки как непримиримая вражда народов» – не более чем способ самоутешения: детские обиды глубоко западают в душу человека. Тем более, что обиды и притеснения на этом не кончились. В рассказе «С первого взгляда» (№12 «Рубежа» за 2006 г.) он пишет об эпизоде из своей молодости. Его будущей жене, по сложившимся обстоятельствам, пришлось перевестись из  свердловского ВУЗа в московский. А его – «с моей пятой графой» – в Москву не брали. В итоге он «прожил в столице без прописки двадцать три года». Сейчас он рассказывает об этом с юмором, но можно не сомневаться: за те двадцать три года ему не раз бывало не до смеха. Я думаю, мы еще прочтем в его рассказах, как ему доставалось в связи с пятой графой в зрелые годы, когда он занимался литературным трудом.

Когда тебя на каждом шагу дискриминируют, притесняют, а то и преследуют, потому что ты «не такой, как все», и деться тебе некуда (выехать из страны долгое время было вообще невозможно, да и прикипел ты к этой стране-мачехе, к ее культуре, языку), человек начинает приспосабливаться, мимикрировать: меняет фамилию, имя, лучше всего – национальность, но это трудно; прячется за псевдонимом, переезжает в другой регион, скажем, с Украины на Урал… И отсюда же страстное желание: ну, когда же, наконец, все народы в СССР сольются, когда все станут просто «советскими людьми», и меня перестанут отличать от общей массы…

Повторю еще раз: это можно понять. Не могу понять другого: что эти люди и сегодня сожалеют о советском времени, о том, что процесс создания этой «общей массы» не был доведен до конца. А больше всего не могу понять, что они и сегодня ни во что не ставят национальное достоинство, готовы отказаться от своей нации.

Я знаю: в этом месте они начнут протестовать. Но возьмем рассказ Бориса Замятина «Невольные каменщики» в №4 «Рубежа». Папа все объяснил сыну: кто они оба по национальности в России, кем были бы в Израиле (у сына мама – русская), а вот в Германии они оба будут русскими. И сын по этой причине выбирает Германию. Да вот и в статье, которую мы обсуждаем, мой оппонент уже от себя говорит о своих чувствах по прибытии в Германию: «Меня радовало, что нас всех чохом считают русскими». Наконец-то, сподобился. Но радость эта – несколько запоздалая, тут ведь не Россия, и у него появляется новый повод для радости: «Мои рослые дети мало отличаются от местной молодёжи», то есть сойдут за немцев. Привычка мимикрировать уже въелась в кровь… Есть среди приехавших сюда евреев, чьи фамилии оканчиваются, как и моя, на «-ман», такие, кто добавил к ее окончанию второе «н», чтобы она была совсем уж «немецкой».

Конечно, в России удобно и выгодно быть «совсем русским», в Германии – «совсем немцем». Но много чего можно сделать ради удобства и выгоды… И совсем неприемлем для меня призыв к отказу от национального достоинства.

Все эти люди заявляют, что они интернационалисты и гордятся этим. Одного из них я спросил, что он понимает под интернационализмом. Он ответил: когда никто не интересуется национальностью другого. Понятно, это мечта любого советского еврея – чтобы о его национальности забыли, и это само по себе ярко характеризует страну, в которой мы жили. В подлинно интернациональном обществе не стыдно быть другой национальности и потому не зазорно интересоваться национальностью другого. Напротив, национальное своеобразие меньшинств считается богатством страны, поощряется и поддерживается. И национальные меньшинства не отказываются от своего национального достоинства и не жаждут как можно скорее слиться с «главным» народом страны.

Другое дело – тоталитарные режимы. Они, если б могли (когда-нибудь смогут), сделали бы всех подданных одинакового роста и объема, что уж говорить о национальностях. Есть в Германии небольшой славянский народ – собры. Гитлер их всячески онемечивал, а правительство ФРГ ежегодно выделяет значительные суммы на сохранение и развитие их культуры. Английская «Indenpendent» по случаю 50-летия EC опубликовала 21 марта редакционную статью под заголовком «50 причин любить ЕС». В статье перечисляются 50 преимуществ, которые принес ЕС народам континента. Первыми названы: «Прекратились войны между европейскими странами; Демократия успешно действует в 27 странах; Некогда бедные страны вроде Ирландии, Греции и Португалии преуспевают». А на 15-м месте (напомню – из 50) стоит: «Языки национальных меньшинств, например ирландцев, валлийцев и каталонцев, официально признаются и находятся под защитой».

В СССР еврейский язык пал одной из первых жертв, но вытеснялись языки буквально всех нерусских народов. Некоторые из еврейских «интернационалистов», когда я им об этом говорю, делают большие глаза. После окончания цикла статей, посвященных Русской революции, если мне позволят жизненные обстоятельства, видимо, надо будет дать цикл о том, как жилось разным народам в стране «социалистического интернационализма».

Любят эти «интернационалисты» звонкие формулы, вроде той «мудрости» Герберта Уэльса, которую взял заголовком своей статьи мой оппонент: «Наша истинная национальность – человек». Другой, из нюрнбергских, считает: «Люди делятся не по национальностям, а на хороших и плохих». Но разве одно другому мешает, одно другое исключает?

Пожалуй, ни в одном из советских народов не было столько «интернационалистов», как среди евреев. В действительности их «интернационализм» – это мечта самого кондового русского шовиниста. Ведь «единый советский народ», которым они грезили, на самом деле мог стать только расширенным русским народом, ибо процесс «единения» шел на основе русского языка и русской культуры, это было не «единение», не «слияние», а просто-напросто ассимиляция. Не зря еще Ленин говорил, что нет больших великодержавных русских шовинистов, чем российские нацмены.

Интересно еще вот какое обстоятельство: все еврейские «интернационалисты» заявляют себя большими патриотами государства Израиль, считают необходимым его сохранение. Но, если национальное достоинство ничего не стоит, если люди делятся только на хороших и плохих, зачем уж так держаться за это государство, тем более, что его сохранение доставляет массу хлопот международному сообществу? Может быть, в таком случае, принять в Израиль пять или шесть миллионов, сколько их там есть, палестинских беженцев, пусть будет двунациональное государство, ведь среди арабов тоже есть хорошие люди. Или вообще «закрыть» это государство, крохотную территорию которого так трудно защищать, и снова расселить его еврейское население по разным странам – ну, там, где хороших людей больше, чем плохих. Я думаю, международное сообщество на это охотно пошло бы…

Еще я хотел бы коснуться следующего заявления Замятина: «Уж очень мне не нравятся нынешние ориентиры на национальное достоинство и национальные приоритеты». Это уже камешек в немецкий огород. Если еврейские «интернационалисты» готовы отказаться от своего национального достоинства, это не значит, что все народы должны последовать их примеру. Здесь не место подробно останавливаться на этой теме, скажу лишь, что каждый народ вправе заботиться о сохранении своей национальной идентичности. Не ассимиляции, но интеграции в местное общество он вправе ожидать от живущих в стране иммигрантов. И саму иммиграцию он вправе регулировать соответственно своим интересам.

В заключение должен сказать: Борис Замятин – наш постоянный автор, у меня с ним немало общих интересов, наконец, как выяснилось, мы с ним родственники, и даже не очень далекие. Мне нелегко далась эта статья, но – Платон мне друг, но истина дороже…

Израиль ЗАЙДМАН