Архитектура

И  СЛУЧАЙ, И  СУДЬБА

 Гарри Файф

Одна из его новаторских скульптур украшает центр немецкого Потсдама. Работы Гарри Файфа можно увидеть и в других странах, вплоть до Японии. По собственным оригинальным проектам он построил удобные недорогие дома для парижан и жителей предместий французской столицы. Автор этих творений – один из немногих мастеров искусств, чье имя внесено в энциклопедию «Кто есть кто в России и бывшем СССР», изданную в Москве еще в 94-м.

А в 3-м номере журнала «Новый мир» за прошлый год напечатана большая статья Феликса Новикова «Зодчество: смена эпох». Доктор архитектуры, создатель таких сооружений, как станция метро «Краснопресненская» в Москве, научных корпусов подмосковного Зеленограда, комплекса русского посольства в Мавритании и многого другого, подводит итоги полувекового развития отечественной застывшей музыки. Сам архитектор с 1993 года живет в Нью-Йорке, но мечтает о той поре, когда российские коллеги будут востребованы за рубежом и обретут мировое признание. Надеяться на это ему позволяют три успешных примера подобной интеграции. И среди них он называет Гарри Файфа – выпускника Московского архитектурного института (МАрхИ), который начал «творческую карьеру в Кишиневе, продолжил ее в Париже, достойно выступая там в качестве архитектора и дизайнера».

Маститый знаток профессии допустил неточность. Творчество Файфа начиналось не в Кишиневе, а в Тирасполе. В общем, все пошло из этого приднестровского города, хотя Гарри появился на свет не здесь. Он родился  в 1942-м  в Тбилиси, где находились в эвакуации его родители. Отец – Семен Файфермахер делал аккумуляторы для танков на военном заводе, мать Елизавета трудилась там же бухгалтером. Тирасполь, куда семья вернулась после Победы, и стал для трехлетнего Гаррика малой родиной. Уже с младших классов, наряду с общеобразовательной, он занимался  и в художественной школе у замечательного педагога и тонкого живописца Фойницкого, получившего образование в Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге. Первый учитель и благословил талантливого воспитанника на поступление в МАрхИ.

До меня все это доходило со стороны. Нас с Гарри связывало пусть неблизкое, но родство: наши деды были братьями. А возрастная  разница в десять лет разделяла. В Москве мы точно заново нашли друг друга. Гарри увлеченно учился в институте, участвовал в выставках студенческих работ, в 1966 году  создал вместе с художником В.Колейчуком и инженером по свету Т.Рыкуновым бюро синтетического конструктивизма «Мир», которое выиграло конкурс к 50-летию Октября на оформление парадного въезда в столицу. Гарри Файфермахер к тому времени укоротил свою фамилию до одного слога, и этот псевдоним  начинал приобретать известность среди зодчих и скульпторов, развивающих идеи русского авангарда первых деcятилетий ХХ века.

Он звал меня на вернисажи. Я старался залучить его к нам, под домашний кров, чтобы от души накормить. Свежа еще была память о собственном полуголодном студенческом общежитском быте. Стеснительный Гарри увиливал от приглашений.

Как-то звоню в мастерскую, где он готовил курсовой проект, и слышу в ответ, что Файф в  Петровской больнице с обострением язвы желудка. Вот так новость!.. Узнал у приятеля-врача, что можно есть при такой напасти, и, купив дозволенной еды, отправился навестить

хворого. Тот был смущен, благодарно улыбался. Я воззвал к родственному кодексу, который был принят в нашей большой патриархальной еврейской семье:

– И не совестно тебе? Ты почему не сообщил?..У нас так не принято...

Подлечившись, Гаррик стал чаще бывать в коммуналке нашего бахрушинского доходного дома на Тверской, 12, тогда улице Горького, где ему были рады и жена, и маленькая дочка, и хлебосольная теща.

И вот однажды, после семейного ужина, выходим мы с Гарри на пресловутый Брод и движемся к Пушкинской площади. Прогулка приятна обоим. За перекрестком нас останавливают две молодые пары и о чем-то спрашивают по-французски. Мы оба ни в зуб ногой. Я лепечу извинения на небогатом немецком. К счастью, один из иностранцев владеет этим языком! И выясняется, что охота туристам посидеть в кафе, где собираются их советские сверстники. Разобрав, о чем речь, уверенным жестом указываю на недавно открытую «Лиру», расположенную на углу Большой Бронной. Там через много лет оборудуют первый в Москве «Макдональдс».

– Проведем вечер вместе, – с галльской галантностью предлагает успевший назваться Жаком.

– Спасибо, – отвечаю, – у нас на сегодня другие планы. – А сам думаю: незачем дразнить  собак, на хвосте у французов наверняка кагебешные топтуны, стоит ли нарываться на напасти?..

– Ну, полчаса хотя бы, – уговаривает знаток дойча. Француженки обворожительно

улыбаются.

Все тогда дышало надеждой на лучшее будущее из-за Пражской весны. Ждали перемен в других странах соцлагеря. И в нашей тоже... Тут словно что-то подхлестнуло меня – да разве ж мы не свободные люди?!

– Ты как? – спросил я Гаррика.

– А почему нет? – ответил он вопросом на вопрос.

Приблизились к «Лире». От дверей тянется длинная очередь. Швейцар у входа – точно Берлинская стена. С трудом, но протиснулся.

– Со мной делегация французских комсомольцев.

Сразу появился еще один при бабочке и с шелковыми лацканами – метрдотель.

– Все занято!

– Стыдно перед парижанами, – говорю. – Увезут дурные воспоминания о Москве...

– Сделаем! – переменил вдруг тон патриот из общепита. Через несколько минут я на правах хозяина уже заказывал армянский коньяк и все, что к нему положено.

Во время этого застолья и состоялось знакомство Гарри с художницей Симоной, его будущей супругой. Как уж они объяснялись при первой и последующих встречах, осталось их тайной.

Так или иначе, между влюбленными завязалась переписка. Переводчиком в Москве выступал чернокожий студент из франкофонной страны в Экваториальной Африке, с которым Гарри жил по соседству.

Дабы не было препятствий с советской стороны, брак сперва оформлялся в Парижской мэрии в отсутствии жениха. Его документы доставил тот же участливый африканец, отправляясь на каникулы к себе в тропики через французскую столицу.

Гарри защитил диплом, получил назначение в Тирасполь. Симона приехала к нему уже туда. И сыграли веселую южную свадьбу.

Следующим летом я навестил творческую чету. Скромная квартира, которую довольно быстро выделили молодому специалисту с корочками МАрхИ, была обставлена непритязательно, казалась временным пристанищем. Спали на широком пружинном матраце, углы деревянной его рамы подпирали обыкновенные кирпичи.

Симона училась говорить по-русски. Ее речь походила на щебетанье залетной птицы. Я поинтересовался, не тяготится ли она непривычным окружением, провинциальным бытом, нравятся ли местные порядки. И услышал:

– Карашьо, кде твой муж карашьо.

Гарри показал мне единственный свой осуществленный на общественных началах тираспольский проект – воинский мемориал близ моста через Днестр. Строительство в городе и округе велось преимущественно типовое, стандартное.

На третьем году тоскливо стало Симоне в молдавском захолустье. Она ждала ребенка, и хотелось ей, чтобы ее первенец родился в Париже. Гарри тоже заскучал от рутинной работы. Жена убеждала его, что во Франции он реализует себя полнее и успешнее.

Отъезду Симоны, французской гражданки, власти воспрепятствовать не могли. Гарри же заявили, что его выпустят только по израильской визе.

Пришлось проходить через тягомотный и унизительный процесс, специально придуманный ОВИРом для желающих поселиться  на исторической родине. А когда все преграды оказались, наконец, позади, Гарри с женой, которая была, что называется, на сносях, решили добираться из Тирасполя в Париж на собственном «жигуленке», подаренном им к свадьбе щедрым дядей Симоны.

Домчались до Унген, и тут выяснилось, что бывший советский гражданин Гарри Семенович Файф может пересечь наземную границу СССР только в железнодорожном транспорте. Никто о том не предупреждал. И ничего другого не оставалось, как за безбожную цену нанять открытую платформу, погрузиться на нее и, переправившись через реку Прут, по сходням съехать уже на румынской стороне. Это неожиданное препятствие не только урезало семейный бюджет, но и удлинило время путешествия.

Дочерью Гаранс разрешилась Симона чуть ли не на пороге материнского дома.

Потом от Гарри регулярно приходили письма. Он сообщал, что увлеченно улучшает свой французский, учится в Парижской школе изящных искусств. А на жизнь зарабатывает в мастерской архитектора из русских эмигрантов первой волны Павла Шеметова. Приходили и увесистые бандероли. В них содержались проспекты выставок, в которых он принимал участие. Во Франции и не только в ней проявляли интерес к его супрематической и кинетической скульптуре, связанной еще с московскими конструктивистскими поисками.

Получив небольшую социальную квартиру в парижском пригороде Нуази-ле-Сек, Симона и Гаррик позвали меня в гости – прислали официально оформленное приглашение. Собрал все требуемые бумаги, подал в московский ОВИР. Но после долгой проволочки услышал от суровой дамы в погонах:

– Ваш визит во Францию нецелесообразен из-за обострившейся международной обстановки.

– А когда она была другой?..

В первый раз я попал в Париж только на излёте перестройки, по своим киношным делам. Файфы сразу же отмели мое намерение поселиться в отеле. Хотя семейство разрослось – появилась вторая дочка Эмилия. Теперь супруги располагали  просторным, доставшимся Симоне от бабушки жилищем, в старинном здании на улице Шато д'О, что вблизи Восточного вокзала. В квартиру поднимались по витой лестнице с крутыми ступенями. А внутри новые хозяева все переделали сами, со вкусом сочетая чуть ли не средневековые деревянные балки с атрибутами современного интерьера. Прежнее, загородное помещение было оборудовано под ателье уже обретающего известность архитектора и скульптора Гарри Файфа.

Гаррик был очень занят, но выкраивал время, чтобы показать мне свои работы. Я поражался тому, как много он успел. В Нуази-ле-Сек его усилиями реконструирован целый квартал. И там же спроектирован и построен, – на  Западе и первое и второе осуществляется  под руководством одного и того же человека, – замечательно красивый и функционально совершенный двадцатикварный «Керотрэ». На улице Бланки в Сент-Уэн создан жилой комплекс и неординарный лофт – студия, где обитают и творят художники. В районе так хорошо знакомого по литературе парижского Блошиного рынка вырос многоподъездный жилой дом для людей среднего достатка. Изобретательно преобразовал Гарри и часть бывшего промышленного здания под квартиру-студию в коммуне Иври. Здесь потребовались незаурядная фантазия и безупречное ощущение формы.

А сколь остроумно архитектор Файф справился с задачей, создав невиданную доселе противошумовую стену в Роменвилле!

Вот более позднее авторское объяснение подобных интерпретаций:

«Я использую различные элементы скульптуры в утилитарных вещах, скажем, делаю как скульптуру звукозащитную стену и решаю как скульптуру трубу для отопительного центра, благо, что высота ее весьма внушительна – 45 метров. Тут функциональность и скульптурность не мешают друг другу, а помогают. И мне интересно это делать».

Файфа захватывали такие поиски, потому что все минувшие годы он не переставал заниматься искусством, рождающим объемные художественные произведения  конструктивистско-супрематического и кинетического направления. Мастерская Гарри была полна подобными пространственными композициями, предназначенными для павильонных показов. Некоторые образцы этого цикла, названного «Формула пространства», из-за недостатка места приходилось на тросах подвешивать к потолку. Ну, а скульптуры, рассчитанные на большие открытые площадки, представляли многократно уменьшенные модели.

Число выставок, в которых участвовал Гарри Файф, быстро возрастало. Сотворенное им было по достоинству оценено в России и Франции, Германии и Японии, Австрии и США, Италии и Канаде. «Полихромная конструкция» нашла постоянную прописку в Музее под открытым небом в северном французском городе Мобёж. «Конструктивно-супрематическая конструкция» – в парке-музее в японской Микамикате. Потсдамская монументальная металлическая композиция точно тянется к облакам и производит впечатление летящей. Неспроста креативным девизом Файфа стало: «Художник подтверждает свою способность жить во времени, осваивая его пространство».    

Признаться, высоко ставя Гарри как архитектора, я, предпочитая фигуративную классику, не всегда воспринимал достигнутое им в скульптуре. Но вот что пишет авторитетный петербургский искусствовед Михаил Герман: «Универсализм Файфа, его умение сделать минувшее достоянием завтрашнего дня, синтезировать зодчество, скульптуру и сотворение новых пространственных понятий – это ли не залог того, что очищенное от суетной погони за модой будущее воспримет Гарри Файфа своим предтечей и своим современником».

Доверяюсь специалисту.

Нам довелось еще раз увидеться в Париже. Не думал, что это последняя наша встреча.

Гарри Файф умер внезапно, за два месяца до 60-летнего юбилея. В нынешнем июне ему исполнилось бы шестьдесят пять.

г.Мюнхен