Маленькие истории большой войны

Фронтовые воспоминания и послевоенные, но связанные с Отечественной, я назвал Маленькими историями большой войны.

Они, как осколки в сердце, с которыми трудно жить, но еще труднее их вынуть. Они составляют память поколения – победителей фашизма – и огромную летопись той войны. У каждого участника тех сражений за Родину свои памятные истории, значительные и нет, представляющие общественный интерес и скромные, личные, о чьем-то подвиге, просто – о добром поступке, об истине вопреки лжи, а то и о комической ситуации. Позади десятилетия, но эти маленькие истории не уходят вместе с бегущими в прошлое годами, в памяти ветеранов они – пожизненно.

МЕРЕФА

Начало и конец этой моей истории разделяет промежуток времени в полтора десятка лет.

Мне было около шести лет, когда мама привезла меня из Ленинграда на лето к своей старшей сестре. Та жила в Высоком поселке, стоявшем на Южной железной дороге, где-то между Харьковом и безвестным до поры городком Мерефа. Тетка Рая была замужем за Василием Степановичем Манжосом, который имел по советским понятиям кулацкое хозяйство. Дядя Вася торговал мясом, а двор его охраняло около десятка злых собак. Играть мне было не с кем, и главным своим развлечением я считал провожание всех мимо проходящих поездов. Я знал, какие из них курьерские, какие – просто пассажирские или товарные, и, конечно, какие шли из Харькова, какие из Мерефы.

Услышав, бывало, паровозный гудок, я взбирался на стоявший во дворе ледник, откуда, мне казалось, меня мог видеть машинист и пассажиры, и махал им рукой. В самом Харькове я бывал, там жила моя бабушка, а вот в Мерефе, откуда шло столько поездов, нет. Родственников там не было, и моей мечте побывать в неведомой Мерефе наверняка не суждено было бы осуществиться, если бы не война...

К тому времени тетка Рая с дядей Васей жили под Ленинградом в Пушкине, а когда туда вошли немцы, Василий Степанович оставил жену на произвол судьбы, а сам подался на Украину.

В августе 1943-го был освобожден Харьков, спустя несколько дней фронтовая дорога привела меня в Высокий поселок. Узнав, что среди вошедших в поселок военных есть и племянник Манжоса, сельчане сбежались на меня посмотреть. Еще бы! Старший лейтенант Червонной Армии, а дядька его якшался «з нимцами». На что я отвечал всем известными словами «отца народов», что сын за отца не отвечает, а уж за дядьку – тем более.

Осью наступления нашей дивизии была Южная железная дорога и миновать стоявшую на пути Мерефу было невозможно. Казалось, что мечта моего детства близка к осуществлению, но, увы... На ближних подступах к вожделенной Мерефе на земле нас встретил ожесточенный огонь, и я опять, в  который раз, был ранен. Предскажи мне такое в далеком детстве, я бы счел это из области фантазии, а вот ведь почти сбылось!

Спасительный мат

Сейчас принято стыдливо называть его «ненормативной лексикой», а для меня однажды он прозвучал сигналом спасения.

После форсирования Днепра в районе Бородаевки мы зацепились за крохотный «пятачок» на косогоре деревни Домоткань. Той памятной ночью, когда «юнкерсы» встали на отдых, мы едва успели отрыть одиночные окопчики. Перестрелка стихла, и я было задремал.

Очнулся интуитивно, от еще неосознанной тревоги, прислушался и... обмер. В соседнем окопе двое разговаривали по-немецки. Первая мысль ужалила: «Проспал!» Вторая: «Что делать?» Вылезать из укрытия, заметят – хана. Сидеть – и того хуже, начнет светать, увидят – плен. Я сжался комком, а душа ушла в пятки. Казалось, выхода нет. И тут к моей неописуемой радости я услышал, как в соседнем окопе громко прозвучало: «Так ты будешь говорить, мать твою...»

Как оказалось, в том окопе наш переводчик допрашивал захваченного пленного и, не совладав с нервами, прибег к испытанному средству русского человека. Не знаю, помогло ли оно переводчику, но мне помогло, смертельная угроза миновала.

Григорий БРАИЛОВСКИЙ

г.Мюнхен