Мои Европы
Одесса, из которой мы уехали
Взлётный шарм.
За аэровокзалом – ленточки дорог,
За пробегом малым – воздушный порог.
И отступает молчание
Под натугой самолётных сил,
С ровным весом прощание
В обществе растопыренных крыл.
У-уу... настигаем позиции,
Клубящиеся кроликами и кошками
(Сонны разнолицые
За кругленькими окошками).
Море презентует заоконному диску
Свой голубой блеск.
Проплывает туманно и низко
Голубой взъерошенный лес.
И необъятно голубое
Уходит в дальнюю даль,
Пропуская между собою
Большую летящую сталь...
Моторы гудят, вырисовывая
Этот взлётный шарм,
И разнолицые, совсем сонные,
Медленно огибают шар.
Ах, не спит стюардесса, милая и строгая,
Первая попутчица в новую жизнь,
Когда Земля, пузатая и убогая
Уходит от меня в сторону – и вниз.
* * *
Временами мы начинаем думать о бездне Вселенной. А как иначе – мы ведь всегда где-нибудь внутри постоянного разбегания массы. Эта загадочная масса не всегда видна или слышна, а только дрожащие сеточки звёзд пробиваются к обозрению, заманивая к себе мечтателей и влюблённых своими млечными путями. Нет, там не пустота!
Выйдите на ночную палубу морского корабля, который раздвигает в плотном воздухе, шевелящем блестящее море, эту звёздную сеть, запутанную в молчаливой чёрной бесконечности...
Ночь над Чёрным морем
Ночью море действительно чёрное, как и небо и всё вокруг. Белые барашки, образованные волнами, как маленькие хвостатые кометы, цепляются за борт судна, как бы призывая моряков вернуться в родной порт. Они трепещут, настаивая на своей просьбе, но никем не понятые, умирают во вздыбленной пучине. Они очень слабы в диалоге Двигателей и Морской Массы, приводящем в движение большой корабль. Этот диалог единственный смущает молчаливую темноту густого южного воздуха, в котором спрессовано множество летних запахов.
Я захожу внутрь судна. В ночном баре бегают по эстраде цветные огоньки, музыканты в строгих костюмах играют профессионально, без напряжения, окружая посетителей лёгким дуновением музыкального бриза. Круглые цветочные столики с лепестками жёлтых кресел и рыженькая пчёлка-официантка, разносящая от одной тычинки к другому пестику пыльцу всеобщего обаяния, создают идиллию майского сада, который слегка подрагивает – от работы двигателей? А может быть, от напряжения летних запахов. Сухое венгерское вино смягчает это напряжение.
– Я не могу предъявлять за весь этот развал, но не в пример прежним временам, повсюду сплошной грязь, – услышал я тираду почти в духе Бабеля.
– Я бы этот грязь поменял на деньги, – продолжил импровизированный оратор, – и он бы стал зелёным! Ты можешь это представить?
Рыжий одессит с Мясоедовской, соседней с нашим Дуринским переулком (когда это было?), был мне знаком шапочно, и я его встречал всякий раз, когда заходил в бар.
– Вся твоя романтика, Беня, в коммерциях. Но заметь – евроденьги уже не зелёные!
– А что нам евроденьги? В Одессу товар можно прикантовывать прямо с Америки. Помнишь Бескина? Он доставлял джипы на пароме в Ильичёвск, и они шли на нашем толчке не хуже немецких паркетных полировщиков.
– Я слышал, его убили. Наверно, напутал с растаможкой, – попробовал я проявить компетентность.
– Тёмная история, неодесская. Шерше ля фам. Поговаривают, что его просто выставила из денег эта толстая одесситка с Брайтон-Бич. Нашла партнёра получше.
Я не знал этого Бескина лично, но некоторые даже из наших родственников работали на него, сбывая во времена перестройки джинсовые и другие товары на московских базарах.
Я вспомнил утреннее сообщение по корабельному радио:
«В Одессе сегодня 9 часов утра». Замерло время, потому что должны были меняться тысячелетия. А каменный Ришелье продолжал кому-то указывать одной рукой на море, держа в другой руке свиток с необходимыми для поездки документами. Или он предлагал уже вернуться, завлекая проектами удачных инвестиций?
Цак! Оцим тоцим перевертоцим.
Конечно, если вы хотели бы поговорить за Одессу, то сейчас уже было бы о чём вспомнить.
Ну и как бы нам не вспомнить? Тогда ещё было Одесское морское пароходство, которое при первой же возможности распродали оптом и в розницу: зачем Одессе держать пароходство в море, когда лучше держать деньги за его ошмётки в банках? Да хотя бы пока и в консервных. А то ведь дожили, что и судно содержать стало не на что. На металлолом! По 100 баксов за тонну.
Доморощенная Государственная Пароходная компания сразу лопнула при «диком» капитализме. Море – оно и так есть: приезжайте, торгуйте, и будьте нам постоянно здоровы!
Да что говорить, раньше была ещё китобойная флотилия. Потом китов бить запретили, остались только китобойный магазин и улица имени Убивателей китов. Убивать принялись людей, время было такое. Предписали говорить по-украински.
Как будто и говорят, но не все. В основном приезжие.
Я заказал венгерское сухое красное вино. Этот букет фирмы «Tokaj» был мне как детских пор материнское молоко – времён студенчества. Из крепких напитков пили тогда ещё болгарский коньяк «Плиска», курили «BT» с фильтром или «Шипку» без фильтра, смотря от того, как давно получили стипендию.
Предметы благодаря «Tokaj» постепенно стали принимать мягкие, восприимчивые для настроения расплывчатые формы, и пианист с гитаристами были так милы! Меня снова потянуло на воспоминания.
Мы когда-то держали курортников и за лето прибавляли к бюджету до 1000 рублей. Это было около 8-ми инженерных окладов! А я ведь был тогда инженером и дополнительно (а кто жил тогда на зарплату?) занимался обслуживанием этих курортников. Отдыхающие находили нас без труда, углубляясь в поисках частных комнат от кольца 17-го трамвая на 10-й станции большого Фонтана – за корпуса дома отдыха «Маяк».
Жемчужина у моря
Поезда были раньше снабжены громкоговорителями.
И когда кондуктор объявлял: «Станция Одесса-Главная», то для нас, поэтов, это звучало так: Одесса – Жемчужина у моря.
Жаркими летними днями в южном городе у моря, на пятачке у магазина китобойщиков, известного местным жителям тем, что по окончании деятельности китобойной флотилии «Слава» он сначала было сгорел, а потом был вновь отстроен (потеряв уже свою «славу» по части дефицитных товаров), вот у этого магазинчика собирались бабки с близлежащих улиц Китобойной, Планетной, Академической и с прилегающих к этим улицам тупиков и переулков. Терентьевна, Адамовна со складными стульчиками, Иван Кабак на 21-й Волге и иже с ними высматривали автобус от Агентства Арендованных помещений, в котором развозили уже не «диких» как раньше туристов, и которые, туристы, размещались посредством Агента у тех, с которыми в свою очередь на данный момент были подписаны Договора. Здесь-то и была заковырка: у кого, сколько и каких туристов (с детьми и потенциальные выпивохи и гуляки не котировались) разместит Его Величество Господин Агент (ЕВГА). Тяжко сидеть в ожидании, да момент упустить нельзя, это ж не то, что раньше было, когда ломились.
Шаланды тогда тоже были полные кефали, а теперь – нету!
Разве что на Привозе в рыбном ряду, там, конечно, и камбалу можно купить со сковородку – да где напасёшься таких денег?
Одесса «Фонтанско-Черноморская» – это район города, заполняющий пустоты городских пейзажей горбом от Фонтанских пляжей, уже облагороженных цивилизацией, до Черноморского побережья, ещё диковатого и не везде асфальтированного (ну может быть в Сиреневой роще и местами у Дачи Ковалевского), и здесь мало что можно определить глазом, как городское. Деревня-деревней! Пышная зелень в звенящем, как бы натянутом от жары воздухе дарит своё деревенски-философское спокойствие, чуждое суетливости городского обывателя. Шик – за глухими заборами, откуда просматриваются местами новые капитальные постройки. После дождей немощёные улицы грязны, ямы и рытвины на дорогах стыдливо прикрыты отходами времён отопительного сезона, как-то жужелицей (непрогоревший уголь) и строительным мусором.
Но одесский воздух наполнен всем, чего желает турист!
Вот наконец, после успешных переговоров с ЕВГА, у нас поселилась семья из Киева, состоящая из худощавой многоразговорчивой мамы, которая начав разговор ещё за калиткой, уже вовсю разворачивала сугубо женские темы с нашими женщинами, и её дочки, переходно-опасного для окружающих мужчин возраста.
Микробы любви будоражат вдыхающего одесский воздух. Болезнь любви скрыта в дневную жару за дикими маслинами, каменными заборами и туманным морским миражом, но проявляется тёмными южными вечерами в трепете иллюминаций судов, стоящих на рейде и серебрящегося морского прибоя, набравшего за день энергию для этого ночного серебрения.
Отдыхающие, вносящие летний набор в корзину нашего семейного бюджета, очень колоритны: два грузина-заочника, вооруженные 30-ти литровой канистрой с виноградной водкой «чачей» прибыли на летнюю сессию и расположились в деревянной пристройке. Грузины неумолимы в своём предложении испробовать содержимое канистры. Конечно, это они виноваты в том, что меня на работе с утра мучает жажда. Иван Захарович и К° – нефтяник из Дудинки, постоянный клиент, в отдельных домиках на заднем плане – ещё более неумолим, потому что не может выпивать без тех, кого он уважает. Меня он уважает. Пользуясь своим двухметровым ростом и 100-килограммовым здоровьем, Иван Захарович лёгким нажатием на мою голову сверху вниз не даёт мне встать из-за стола.
– Никаких «но». Ещё по одной.
– Так ведь...
– Раскинулось море широко...
На следующий день я уезжаю ночевать в городскую квартиру. А то ведь с работы могут уволить за чрезмерную задумчивость.
А вот и упомянутые киевлянки. В старой просторной комнате, примыкающей к каменному дому. Дочери опять было отказано посетить вечерний киносеанс на 16-й станции фонтана. По оценкам женщин, кинокартина не выдерживает цензуры.
– Ааа.., – хнычет дочь, – сами же смотрели!
– Нам можно. И баста!
К вечеру, когда всё затихает, в беседке ещё долго длятся беседы быстро сдружившихся добытчиков нефти, кавказцев и хозяев – под звук стаканов и трели цикад. Мне было предоставлено сухое вино, но после двух тостов перешли на водку. Я выразил попытку недовольства.
– Красное сухое вино весьма полезно для здоровья, – изрёк Иван Захарович, и я воспрянул духом.
– Ну а здоровье нужно, чтобы пить водку, – подытожил оратор-тамада, и я опять пожалел, что не остался ночевать в городской квартире.
Осторожный ёжик пробирается по садовым дорожкам, рассчитывая на добычу или подношения. Морские волны, затихающие к ночи, искрятся светлячками при малейшем возбуждении извне – за лето они набирают много энергии. Никому ещё неизвестно о предстоящем компьютерном прогрессе и террористических потрясениях.
* * *
Всё начало буквально валиться на перемене тысячелетий.
Дом народного отдыха «Маяк», в котором когда-то мы промышляли с тёщей продажей черешни поллитровыми баночками по рублю отдыхающим народным массам, как и соседние по бывшему социалистическому побережью подобные заведения – пришёл в запустение и рухнул, как дерево с гнилым корнем…
Можно было путешествовать по этим развалинам прежней роскоши и на всей длине городского побережья довольствоваться грустными картинами, составлявшими фон для уже нового города.
Как старая кожа, сброшенная змеёй, громоздились социалистические развалины. И как в бабилонском эпосе о Гильгамеше, эти руины обозначали смерть старого. Змея с молодым, блестящим покрытием, сделала первую вылазку и замерла, присмотревшись в мир городских тайн.
Полным ходом строили шикарные рестораны в Аркадии, трепещали цветными иллюминациями Ланжерон и Отрада, и «Мерседесы» разных мастей фланировали у отелей «Лондонская» и «Красная», беременными новыми туристами. В море, прямо среди волн, построили многозвёздочный отель. На бирже недвижимости предлагали невероятные по дешевизне ставки за прошлое денежным романтикам будущего.
И с морского вокзала, как всегда, уходили корабли.
Остались за развалинами, уехали, умерли старые жители. Редактора «Вечерней Одессы» Деревянко застрелили, убийц то ли не нашли, то ли вообще не искали. Во дворе бани на Асташкина, где обогрев парилки основан на корпусе морской мины времён войны, появилась мемориальная доска об убитом на этом месте «авторитетном» человеке. По газетным хроникам городских новостей можно было заказать небольшое кладбище жертв заказных убийств, после чего приступить, наконец, к расследованию сразу оптом. Ведь кому-то эти убийства были нужны!
Но никто не приступал. Новое время потребовало и без того немало жертв, чтобы начали ещё стрелять в прокуроров. Просто убивавшие сменили винтовки на клавиши компьютеров. И таким образом поставили точку под временем «дикого капитализма». Ведь они ни больше, ни меньше: вышли живыми из революционного и потому кровавого передела общественной системы...
Но вот и ночное представление круизного исполина подходит уже к концу. Салон пустеет, музыканты принимают твёрдые очертания и собирают свои инструменты. Бутылки ещё блестят, как бы поддразнивая своей непочатостью, но звуков уже не осталось. Вдруг растаяли и все посетители.
Я догоняю молчание, в которое погружается сонный корабль.