Страсти и странствия

Поездка в Sankt-Petersburg

Что ни девушка, то красавица

Что ни улица – то проспект.

Эти кони на мосту очень славятся,

Этот всадник много раз воспет.

«Где эта улица, где этот дом?

Где эта барышня, что я был влюблён?»

«Sony» красуется над головой,

Манит клиентов «Nissan» голубой.           

Та, тада дадада, тада дада дада...

Всадник – медный,

А город – бедный.

У канала за Сенной – 

Дом с облупленной стеной:

Но с колоннами!

У трамвая ржавый бок

Крашен вдоль и поперёк –

Но не cломанный!

Капитаны поднимают паруса

И рекламы обещают чудеса!

И сбываются пророчества Петра:

«Заграницы все у нашего двора...»

На ухабах заскрипит

Стойка дверная,

Божья матерь мне простит

Слово скверное.

Не изнежены бока

Нашей юности

И не сгинули пока

Наши трудности.

«Здесь проходила, друзья

Юность комсомольская моя.

Слушай, Ленинград,

Я тебе спою (заграничную) песню свою».

На пароме «Сильвия лайн» маршрута Росток – Петербург есть каюты, в которых нельзя сидеть, стоять или передвигаться, но можно спать в кроватях, расположенных ёлочкой. Неудобно. Но они дешёвые. Дешевизна, однако, обманчива. Теснота каюты приводит к соблазну посидеть в ресторане, где можно уже не сжиматься. Просто сжимается кошелёк.

Зато играет живой гитарист и поёт песни на привычном для нас английском языке. От скуки я его взялся спаивать, поднося после очередного затихающего аккорда по рюмочке (а у меня с собой была бутылка виски), и он стал почти неживым. Знай наших!

Женщины всё же с уважением на меня поглядывали, угадывая серьёзного мужчину, который ко всему ещё работает в пути, пощелкивая клавишами на ноут-буке, и даже дочка одной не очень старой мамы пыталась со мной кокетничать, или по крайней мере, мне хотелось так думать. 

Пока ехали до Таллина, компания была скучная. Одна из зрелых по возрасту девиц мне всё же заманчиво улыбалась, и я решил ненавязчиво её обольстить. Решение, однако, пришло слишком поздно: в безуспешной попытке организовать «случайную» встречу в бесконечных переходах 9-ти палубного судна, я в конце-концов забыл, как она выглядит.

После отплытия из Таллина всё изменилось. Появился новый контингент: эстонки-путешественницы и ленинградки, которые возвращались из Эстонии. Сначала я оказался в компании ленинградок. Дочь одной из них рвалась на дискотеку и завлекла нас с собой. Дискотека была очень эффектная: без пауз между динамичными по ритму песнями, с преобладанием ударников и с непрерывным мельканием цветных прожекторов. В одной из песен было об обожаемой мулатке, в другой не шли дальше, что кто-то кого-то любит или не любит. В России, как и во всех приличных странах, появились мулатки.

Я, однако, сидел в компании блондинки, мы пили коньяк. В какой-то момент блондинка исчезла, и я вдруг оказался на сцене с пляшущими. Там я стал проявлять активность, повёл плечами и боками и стал на подиуме изображать треугольники, с вершиной то у больших пальцев ног, то у пяток. Ко мне подобралась довольно полная женщина лет 28-ми. Она не просто со мной танцевала, но делала это довольно эротично, например, двигая обеими грудями, почти прикасалась ко мне, как бы «проплывая» то слева, то справа. Я старался не отставать и иногда даже брал её за руку и раскручивал то в одну, то в другую сторону. А войдя в ритм, я стал применять изобретённый мною же танцевальный элемент: опираясь на одну, слегка согнутую ногу, я другой постукивал по полу, меняя направление ступни при каждом постукивании: слева направо на 90 градусов, и наоборот. Это выглядит довольно эффектно при экономии сил танцора, которому уже ничего не мешает.

Через несколько танцев я обратился к ней по-русски, но она русского не понимала. С немецким оказалось получше, а уж английский, который мы оба знали одинаково плохо, нас в дальнейшем и выручал. Она оказалась эстонкой из большой компании эстонцев, направлявшихся на отдых в Петербург. Мы так и протанцевали до конца дискотекского времени, и она подвела меня к своей компании. Эстонцы очень мило и весело болтали, один из них подошёл ко мне и, показывая на мою недавнюю партнёршу по танцам, сказал: «Она тебя очень хочет». Не успел я, однако, возгордиться таким успехом, как женщина пояснила мне, кажется, по-немецки: «Знакомься, это мой муж». Нет, по-английски, она сказала: «Май хазбенд». Все засмеялись и стали меня утешать. Муж был между тем настроен очень миролюбиво, он хорошо говорил по-русски и провёл со мной на палубе ещё полчаса, в течение которых мы обсуждали отвлечённые от дискоистории темы.

Была уже половина третьего утра, дул лёгкий ветерок, и в молочно-сером тумане с палубы просматривались очертания фантастических призраков на гребешках свинцового морского волнения, манящих в неизвестность дальних чужих берегов. В каюту идти мне не хотелось. С некоторых пор я терпеть не мог ночевать в одной комнате с мужчинами.

Эстонцы, разбредшиеся по палубам, спать также не собирались: не для этого они выбрались в заграничную прогулку. Оставшиеся при мне попутчики были очень милы, и мне не хотелось думать, что я был интересен только этими заранее припасёнными коробками с вином, купленными заблаговременно в корабельном дьюти фри, в предвидении долгой ночи на открытой палубе. Постепенно моё окружение росло. И кто сказал, что эстонцы агрессивны? Милейшие люди! Я был явно интересной особой для неожиданных попутчиков из маленькой, с недавних пор, европейской страны балтийского побережья.

– А почему ты не знаешь эстонский? – спросил меня неожиданно один бородач.

– Ты думаешь, это легко, всё время учить какие-нибудь языки?

Собеседник немножко подумал и согласился: «Да, это конечно нелегко. Но ты приезжай к нам в отпуск и научишься».

Говорил он очень неспеша, как будто впереди у него целая вечность, и я вспомнил анекдот про эстонца, который медленно объяснял дорогу и в конце-концов оказалось, что путники, пока он объяснял, проехали мимо цели.

Я поблагодарил его за приглашение. Может быть, и приеду. Куда меня только в жизни не заносило!

А судно тем временем приближалось к морскому вокзалу русской северной столицы. День обещал быть по-летнему солнечным и тёплым, а каким же ещё он должен быть 15 июля?

Особенности русской национальной бани       

Под конец недели мы поехали на дачу, построенную моим приятелем за 300 километров от Петербурга по Мурманской трассе. Это была настоящая, что называется, глубинка. На карте Финский залив заканчивается у Петербурга, но 2 больших водных пятна, обозначенных Ладожским и Онежскими озёрами, вместе с многочисленными озерцами и речушками образуют продолжение залива. Вот это Гришино, куда мы приехали, состоящее из десятка домов, половина из которых принадлежит религиозной общине, а остальные – дачникам, обнимает обоими берегами одну из этих внутренних речек – Важенку. Как и положено в этих местах, речка полна камней и валунов, изголодавшиеся комары и слепни идут на тесный контакт со свежими носителями такой вкусной для них крови. Как мне объяснил товарищ, мой старый ленинградский приятель Вов, это один из холодных районов Европы, с настоящими русскими зимними морозами под 40 градусов. Северное дыхание Приполярья пробивается сюда порой и летом. Но нам с погодой повезло, и только когда мы уже уезжали, дохнуло холодом, пошли дожди.

Переправившись на лодке через реку, мы занесли вещи и стали обживаться. На следующий день предстояла баня. Густой туман поднимался от сырой тёплой земли. Речка весело шумела, унося по быстрому течению барашки пены, образовавшиеся на гребнях камней. Ночь не накрывала темнотой, как на юге, а подбиралась молочной дымкой, которая только размывала контуры пейзажа в лучах долгого солнечного заката и в кристалликах восходящего тумана создавала мираж уединения от всего земного и бренного. 

После ужина с водкой спалось на редкость хорошо. Наутро, пока женщины готовили завтрак, я наблюдал, как общинники местного религиозного общества ворошили сено. Я живу в немецкой деревне и привык, что сено ворошат специальными насадками, цепляемыми за трактор. Ручное же ворошение оказалось очень зрелищным: человек в белой одежде, состоящей из брюк и застёгнутой до верха рубашки, сжимает сено, как гармошку и затем распускает её меха так, что волнистая лента серых колосьев колышется в воздухе некоторое время, как бы набирая баллы в соревнованиях по акробатике с лентой. Молодые женщины, дополнявшие колорит природы этого малозатронутого городской суетой края, с длинными косами, заключённые в строгие закрытые кофточки и длинные юбки – делали то же самое. Потом вся делегация с детьми на плечах одной дружной семьёй переходила речку вброд, обратно домой.

В назначенное время община проводила религиозные занятия. Все члены этой Богоугодной семьи были увлечены проведением намеченных мероприятий. Подобное я наблюдал в Израиле, при посещении кибуцей, коммунистических ячеек общества этой страны, где все работают, молятся и несут общественную службу без претензий на вознаграждение, по крайней мере, в «этом мире».

Баню топили берёзовыми дровами часа три. Я вспомнил, как в Нюрнберге в комплексе отдыха «Пальм Бич» впервые появилась русская баня. Она обогревалась электричеством, поскольку в Германии иначе запрещено. Над печкой, обложенной булыжниками, подвесили на железных цепях большой чан с водой, которая, обогревшись, предназначалась для поддачи на эти булыжники. Кадка с берёзовыми вениками стояла в стороне. Немцы с любопытством осматривали устройство, пытаясь понять, что к чему. Когда я зашёл, обсуждение знатоков продолжалось.

– А ещё русские после бани бьют друг друга плетьми, – заявила женщина с нижней полки, пытаясь, видимо, прояснить банную сторону таинственности и драматизма русской натуры.

– Не надо драматизировать, – не удержался я от участия в разговоре, – русские плетьми не пользуются, а если друг друга бьют, то вне зависимости от бани.

Все засмеялись. А зачем эти ветки? Для массажа. Кто желающий? Я вооружился двумя вениками и приготовился защищать Родину. Мужики и пожилые женщины воздержались. Вызвалась высокая блондинка, разговаривавшая на Hochdeutsch, немецком без диалекта, что в этих местах почти не услышишь.

Она, эта девушка, оказалась из-под Гановера и знала по-русски слово «веник». Девушка отправила своего приятеля на свежий воздух словами «это ещё продлится» и расположилась на верхней полке, на которую я указал. Нет, нет – поправил я её, спиной вверх.

Пришла моя очередь показать мастерство массажа. Я набросил горячую воду из котла на камни, собрал вениками пар у потолка и стал делать вращательные движения обеими руками, в которых были веники, вызывая циркуляцию воздуха над спиной моей оппонентки. Горячий воздух, нагревая кожу, подготавливал её к массажу.

Этому я научился, когда жил в Ленинграде и по вторникам регулярно посещал баню на Мытнинской. В этот день недели собирались все «свои»: студенты-футболисты Политеха, работники разных профессий и даже Главный режиссёр театра им. Софьи Коммисаржевской Валерий Степанович, непременно с экзотическими сушёными кальмарами к пиву.  

Сначала «грелись» без веников и решали, по возможности путём совместного обсуждения, набежавшие за неделю проблемы каждого, кто в этом нуждался. Затем парили двумя вениками, каждого по очереди, тоже коллективно. Есть особый шарм в такой голой компании совершенно разных людей.

Я старался честно, как меня учили, и девица не собиралась так быстро меня отпускать. Она повернулась, доверяя мне все свои передние формы. Порозовевшее лицо выражало расслабленность и удовольствие. Я положил оба веника ей на лицо и потряс – запах берёзовых листков предназначался для ублажения дыхательных путей. Дальнейшее требовало особой нежности, поскольку это уже была не спина. Она была мне бесконечно благодарна за удовольствие от этого русского национального массажа. Если женщинам какой бы ни было национальности приносят удовольствие, то они это ценят. Мы вышли из бани. От неё шёл пар, кое-где к телу прилипли берёзовые листки. Она была красива. Её приятель тоже меня поблагодарил, и я поспешил в холодный бассейн.

Так я представлял за границей нашу русскую баню.

Баня в деревне Гришино была устроена по-настоящему. Топили дровами, причём, берёзовыми, как когда-то на Мытнинской, а не электричеством. Для поддачи пара служило отверстие с дверцей в дымоходе и деревянный ковшик. Нагревавшиеся булыжники находились в самом дымоходе, и при закрытии трубы, по окончании трехчасовой топки, долго ещё держали жар. Эффект добавляли ароматы от сгорающих брёвен и, конечно, особый семейный уют банного братства. Его не опишешь, это надо испытать на практике. Это практика, при которой все хорошеют и внешне, и внутренне, а у нас всегда в этом направлении есть резерв.

И, конечно, присутствие женщин неписаным правилом облагораживает «братство».

Ну и какое может быть сравнение с финской сауной? Сухой жар от электронагревателей. Потеешь. Также потеющая доска стен даёт лёгкий деревянный аромат. И всё. Веники не применяются – видимо, нежелателен мусор от упавших берёзовых или дубовых листков. Кстати, если веники готовить правильно, то листки и не падают. Но это уже описывается в специальной литературе.

Архивные ошибки в бюрократии Южного шоссе

Я вышел из электрички на станции Московская-Сортировочная и сразу попал в мир мелкой торговли и уличного жуликоватого сервиса. Когда-то это было глухое место, от которого надо было быстрее пройти к рабочему посёлку, в основном населённому так называемыми «лимитчиками». И всего этого «сервиса» и торговли не было. Увидев забегаловку, я зашёл закусить. Внутренность с грязными плиточными нагревателями и лоснящимися от жира стенами, привлекала, тем не менее, вкусными запахами. На стене висел бачок с холодной водой и с краником внизу, две женщины-поварихи, выглядевшие неряшливо, как и само заведение, под этим бачком мыли то ли руки, то ли посуду, полагая, что это мытьё приводит к лучшей санитарии. Запахи всё же не могли обманывать, и я заказал манты. Мне предоставили продукт в одноразовой посуде. Эти манты из баранины с луком оказались потрясающе вкусными, даже тесто было тонким и нежным, чего не дождёшься в современных облагороженных пунктах массового питания.

– Мадам, – обратился я к старшей поварихе, – как это при такой антисанитарии вы умудряетесь вкусно готовить?

– А, нравится? – ответила «мадам», баритоном с азиатским акцентом, – а что, у тебя дома совсем уж чисто?

– Чисто, – сказал я и не соврал. Даже после смерти жены у меня дома было так же чисто, как и при ней: в практике многолетнего проживания в Германии я уже органически не переносил неряшества, и дома, и на улице.

Она не поверила, я не понял, почему. Я пошёл по улице Южное шоссе, пыльненькой транспортной магистрали городской провинции. Меня не надо было знакомить с этой улицей. Это была улица моего вступления в самостоятельную жизнь. Здесь я много лет назад поселился в ведомственном доме кирпичного завода. Здесь я влюблялся и постигал законы человеческого общежития, страдал при несправедливости и торжествовал при победе идеалов дружбы. Тогда были такие идеалы!

Архитектурный островок того времени ещё сохранился среди подступивших небоскрёбных строений. К нему относились дома послевоенной постройки, вид которых был определён пленными немцами, трудившимися здесь на задворках стольного города: с мезонинами, колонками и кирпичными сводами, и также изначально природное ленинградско-болотное сопровождение к этой немецкой случайности: из несусветной зелени лопухов, камышей и буйнорастущих деревьев, неухоженных и оставлявших небольшие проёмы для пешеходов, занесённых сюда как бы дуновениями прошлых ветров. Это выглядело и сейчас как бы прошлым в настоящем, не провинцией большого города, а вставкой из ледникового периода, тающей под напором разбегающейся (по законам Вселенной?) Метрополии – современного динозавра. Скоро ничего этого не будет – растает, и никто не вспомнит!

На проспекте Славы с его многочисленными развязками разрежут ленточку открытия новых дорог Южного городского узла.

От работников паспортного стола, где я запросил справку о тогдашнем проживании, я ожидал всего, что угодно. С нашим родным бюрократизмом мы знакомы не понаслышке. Но только не того, что услышал: в то время ... такого дома не было!

Был, девушки и женщины! Вот я, который в нём жил, уходил отсюда в армию и возвращался, получал здесь паспорт.

Не числится на тот, запрашиваемый вами период! Период был, я был, а дома не было?

Как же так? Я работал электриком в этом рабочем посёлке государственного кирпичного завода № 4 и обслуживал квартиры кирпичных трудящихся. Вон там жила Надька. Когда к обеду у меня уже был червонец калыма, я звонил Надьке и посылал её в магазин. После бутылки Надька была очень склонна к любви, а я в те времена – всегда, даже без бутылки. Была у меня ещё другая женщина Валя, уже когда я уволился из этого ведомства и был студентом. Она меня любила, говорила: хорошо тебе, ты красивый! Это меня расхолаживало, и когда она обращалась ко мне в следующий раз с претензией: ну что ты за любовник, хоть бы раз принёс бутылку! Я дерзко отвечал: сейчас принесу. Дай только 2 рубля. Вздохнув от  такой безысходности, женщина давала мне запрашиваемую сумму, которая соответствовала 1,5 дням моей студенческой стипендии. Моё введение в основы секса – это её заслуга. Некоторые элементы, такие для меня тогда необычные, смешили. Учительница секса нисколько не смущалась. Моя наивность тоже доставляла ей удовольствие!

Да и разное можно вспомнить по истечение этих нескольких десятилетий.

Отсюда я уходил служить в армию. Меня провожала девушка Света, которую я уже больше потом не видел. Многие «лимитчики» получили государственные квартиры в районах новостроек, в Купчино, в Весёлом посёлке, что на правом берегу Невы. Мы тогда все знали друг друга и дружно праздновали каждое новоселье. Дети уже рождались полноценными горожанами. Целое поколение новых ленинградцев дал этот рабочий район.

А вы говорите, что дом номер 108 на то время не числился!