Встреча для вас

Нателла Болтянская – автобиография

Первые творческие впечатления – записи Галича, Новеллы Матвеевой, Городницкого – на магнитофонной пленке. У соседей был тот самый магнитофон системы «Яуза». Его приносили к нам, ставили на пол (однажды он перегрелся и чуть не было пожара), выключали телефон… Впрочем, Новелла Матвеева была и на пластинках. Еще окуджавский диск, начинавшийся «ах, Арбат, мой Арбат…» А потом, уже в школе переписывались друг у друга в песенники не эстрадные шлягеры, а Вероника Долина, Бережков, Егоров, Ким. Самое удивительное – то, что я теперь с ними знакома, с некоторыми даже на «ты», а удивляюсь им ничуть не меньше, чем раньше.
 

Собственные первые опыты со всем классическим набором страданий юного Вертера – лет в 11, на фортепиано. Тогда же – истерические попытки петь под три аккорда Блока. Почему-то еще помню ксерокопированного Бродского, на мои мелодийки он почему-то ложиться не хотел… Гитара появилась лет в 14, после пионерского лагеря, там был парнишка, певший блатные песни с соответствующими текстами, раздражавшими и дразнившими своим звучанием. Хотелось сделать что-то подобное, но лучше. Классе в девятом мы уже организовывали поэтические вечера, в основном из творчества Окуджавы и Долиной. Самые страшные впечатления от них – героические усилия для взятия аккорда «баррэ». Собственные песни тоже были, были даже немногочисленные поклонники творчества.

Кстати, тогда же аукнулась любовь к Галичу. На какой-то школьной вечеринке спела одноклассницам все, что знала, а заодно посвятила их в то, что у советской власти есть недостатки, это в конце 70-х… Отца вызывали в школу, меня песочили от души и со страстью, скандал замяли – папа, поднаторев в научных дискуссиях, вполне резонно спросил классную руководительницу: «А что ж вы ее не переубедили?». Решили не портить мне и моей семье жизнь. Спасибо за это. Тогда диссидентство было не в почете.
 

На КСП-ешные фестивали не ездила ни разу, но вот успех на базе отдыха в доме ученых в Подмосковье помню хорошо. Это 1983 год. Написана вполне невинная песенка о белогвардейских эмигрантах, и какой-то отдыхающий, услышав ее, грозится сообщить куда следует. Его отговаривала вся база отдыха. Потом, уже в Менделеевском институте – песня об оловянном солдатике, который «не спрашивает, для кого ему кричать ура»… Вот тут-то на меня и настучали. У меня был куратор, надо отдать ему должное, не особо меня мучал. Несколько раз подавала документы в литинститут, творческий успех человеку с фамилией Киперман, не имеющему ни блата, ни желания интима с престарелыми корифеями, не светил ни в коем случае.

Перестройка. Гласность. Случайно знакомлюсь с режиссером-документалистом Марком Авербухом. Он снял к 19-й партконференции фильм «Особая зона», предложил сочинить что-нибудь конкретно антикоммунистическое (конец цитаты). Ездили с ним по городам СССР, демонстрировали фильм, я пела песни, Авербух общался с народом. Когда собственный антикоммунизм иссякал, пела дуловскую песню на стихи Наума Коржавина «Ах, декабристы, не будите Герцена…». 1989 год, Днепропетровск. Аудитория несколько обалдела от нашей смелости. Пожилая дама в третьем ряду, свистящим шепотом: «Что она поет, ее же посадят?!» Я в восторге от своего гражданского мужества, а еще у нас негласная договоренность с приглашающей стороной – если мероприятие посещает местное партийное руководство, мы ведем себя прилично, чтобы не подставлять хозяев.

Однажды выйдя со сцены после особо теплой реакции, вижу бледного директора. Что случилось? – Все пропало, в зале заведующий идеологическим сектором обкома партии. – А что ж не предупредили? – А он, сволочь, сам в кассе билет купил, без привилегий…

Алма-Ата, опять-таки какое-то весьма партийное здание, люди соответствующие. Принимают прохладно. Но в конце вдруг аплодисменты и крик из зала: «Правильно, так нам и надо!» А еще Волгоград, Смоленск, Брянск, Калуга, Усть-Илимск, все Подмосковье. Потом, в 1992 году предложили сочинить песню к фильму «Цена сокровищ». Начиналось со слов «Куда бы лихая судьба ни носила…» Фильм был об англо-бурской войне, в которой принимает участие русский офицер. Фильм вышел, а спустя несколько лет мне позвонил Леонид Серебряников и попросил переделать текст песни, сменив англо-бурскую специфику (вельд и прочее) на белогвардейскую. По-моему, Серебряников все еще поет эту песню.

В 1991 году Татьяна Пелипейко впервые пригласила меня спеть в эфире радио «Эхо Москвы». Потом – август 1991, когда «Эхо» не раз транслировало мое «Аутодафе». В 1992 году мне предложили делать регулярную программу на радио об авторской песне (заставкой к программе была, по предложению главного редактора, моя же песня «Пир во время чумы»). Собственно, я это до сих пор делаю, и, надеюсь, еще продолжу. Иногда – не только на радио и не только об авторской песне. В 2001 году вышел первый компакт-диск «Предупреждение».

И еще одна фантастическая история – в мае 2001 года, как раз накануне выхода первого диска Антон Носик, ныне главный редактор «Mosnews.com» сообщил мне о том, что в Петербурге якобы есть поклонник моего творчества. Я радовалась по рецепту Тэффи: всегда привечай каждого поклонника, а то он начнет поклоняться другой дуре (не верите, посмотрите: в книгах Тэффи действительно есть подобная рекомендация). Правда, не знала, как именно привечать абсолютно незнакомого мне человека. Спустя некоторое время я познакомилась с ним, за период меньше года он стал близким другом всей моей семьи, и кроме того – подстрекателем второго диска. Хочу еще раз сказать ему спасибо, за теплые слова в мой адрес, за очень жесткую и конструктивную критику, наконец, за конкретную помощь в подготовке этого диска. Пластинка называлась «Реставрация». Через два года при поддержке того же Алексея Наровлянского и его же жесточайшей критике  появился альбом «Спящие».

Нателла БОЛТЯНСКАЯ

ФАРАОН, ОТПУСТИ МОЙ НАРОД!

Предзимняя

Верных рыцарей слова так мало на свете,

И другие таланты сегодня в цене…

Это книжки, и только, а книжные дети

Побеждают отнюдь не во всякой войне.

Каленым мечом, а не жгучим глаголом…

Премудрости – оптом, за ломаный грош.

Противникам нашим – что Мастер, что – Воланд,

И томиком Бродского их не проймешь.

Будет слякоть в стране. И от этой погодки

Снова мокрые ноги и в туфлях вода…

Время ярких ушло, будто отпуск короткий.

Время тусклых вернулось, как было всегда.

Затянутся наледью окна проталин…

Нерадостен метод ошибок и проб…

Признайтесь, вы – нужные книги читали,

Но только по должности, а не взахлеб.

Сколько раз в суматохе меня не задело,

Не вздохну – на пороге большая беда…

Кто кричит «государево слово и дело»,

Тот погибших не станет считать никогда.

Что пульс? Не прервался, хоть выражен слабо.

Не слёзы, а колкая пыль из-под век.

Как жаль, что промчалась эпоха завлабов.

Как жаль, что пришел подполковничий век.

Мерзляковский переулок

Я в этот дом вхожу, едва дыша.

Всё дело в том, что прямо здесь, в подъезде

Живет моя вчерашняя душа,

Оставленная тут при переезде.

Не то, что второпях, за суетой

Забыта или, может быть, пропала...

Всё много проще – в новый дом за мной

Последовать она не пожелала.

Такие вот лихие антраша

Без угрызений совести творила...

А в новом доме новая душа

Во мне возникнуть вовсе не спешила.

И я у той – прощения прошу

И иногда, хотя и очень редко

Я в этот дом под вечер приношу

Пустую ёмкость под грудною клеткой.

Иду походкой легкой, не спеша,

Как будто в гости к прежнему соседу.

На лестнице вчерашняя душа

Со мной заводит светскую беседу.

Поговорим. Потом она бранить

Меня начнет, и всхлипнет безнадежно...

Ну, как ей бестолковой объяснить,

Что мне – сюда – вернуться невозможно?!

Романс дежа вю

 Ностальгия по не пережитому.

Оно кажется иногда гораздо более реальным,

чем сама жизнь. Это всё книжки...

Волчья полость. Низки тучи.
Губы стынут на ветру.
Поверни упряжку, кучер,
К постоялому двору…
Там, на стенке пляшут тени,
Там – кипящий самовар…
Там – хмельные откровенья
Двух подвыпивших гусар.

Заходите, бога ради:
Хлеба вдоволь и вина…
Там – в растрёпанной тетради –
Всех проезжих имена.
За неспешною беседой
Там бы – все не прочь узнать,
Кто я и – откуда еду…
Я не знаю, что сказать:

Чист мой путь, и в самом деле,
Я – не беглый и не вор…
Занесло меня метелью
В этот век, на этот двор.

Лимитчицы

Что за прелесть эти уездные барышни,

воспитанные на чистом воздухе и сентиментальных романах...

А.С.Пушкин

Ах, полно, мой друг, насвистывать,
Со скуки мотивчик маршевый.
Езжайте, мой друг, в провинцию,
В атаку на сельских барышень!
С их пяльцами и романами,
С их платьицами кисейными…
Чаи распивать с жеманными
Уездными Дульсинеями…
Вас ждет поросенок с кашею
Вас ждут пирожки воздушные…
Алена да Катя с Машею –
Езжайте, мой друг, откушайте!
Уж как они будут рады Вам,
Куплетам да сплетням вытертым!
Велите, мой друг, закладывать,
Я сам бы давно не вытерпел!
Вас ждут, у окошек маются,
Явитесь прекрасным принцем им!
Вчерашний Ваш день – кончается!
Успейте, мой друг, в провинцию!
Успейте, ведь сказка кончится,
И все, и потом ищите их
В столице, на узких коечках
В заплеванных общежитиях.
Успейте вчера! Сегодня им,
Упрятав червонцы в лифчики,
Трястись поутру субботними
Колбасными электричками
Протопают ротой маршевой –
Ни отчества, ни величества –
По грезам уездных барышень –
Ухватистые лимитчицы.

Фараон

Фараон, отпусти мой народ
Из-под града кровавого пота
В путь лишений тревог и невзгод,
От ударов приставничьих плеток!
Наша правда – на этом пути.
Мы – пустынные нивы засеем!
Отпусти, фараон, отпусти!
И – молчанье – в ответ Моисею.
Но пророк, не клонясь головой,
Принял царский ответ без боязни…
И вставало над грешной землей
Утро Первой Египетской Казни…
Век за веком ложился на круг,
Изменялась лишь форма отказа –
От бичей фараоновых слуг
До саперных лопаток спецназа.
Я не верю давно в чудеса,
Но боюсь, что над этой страною
Поутру вдруг зальет небеса
Пресловутой Египетской тьмою…
Фараон, отпусти мой народ…

Динозаврик

Многие сегодня становятся информационными наркоманами,

это вполне объяснимо. Труднее объяснить взгляды тех,

кто не желает знать о том, что происходит вокруг.

Пусть голову о том, что будет завтра,
Себе ломает кто-нибудь другой,
А я – уйду громадным динозавром
В далёкий и прекрасный мезозой.

Чтоб неуклюжей многотонной тумбой,
Жуя траву, стоять на берегу…
Чтоб медленные-медленные думы
Текли лениво в маленьком мозгу..

Всё под рукой, вернее, под ногою –
Семья и кухня, ванна и кровать.
Зачем, скажите мне, житьё другое,
Зачем же от добра – добра искать?!

Всё – рядом, стоит только оглянуться,
Всего – в избытке, век мой золотой.
Мне – никаких не нужно… эволюций,
Меня страшит грядущий кайнозой.

Все перемены мне грозят бедою,
С моей ли массой – двигаться вперед?
Пошли мне, боже, вечного застоя!
К чему – прогресс, коль полон мой живот?!

Баллада о практическом реализме

Я просто художник. Причем, неплохой, Ваша честь…
Вот – кисть, вот очаг, вон – котенок мурлычет под лавкой…
А если у вас на портрете моем – бородавка,
То в жизни она у вас тоже, наверное, есть.

Ну, сами подумайте, мне-то с какой маеты
Придумывать пакости, важных клиентов пугая.
Я просто художник, я лишь на холсте отражаю
Творенья господнего, стало быть, ваши черты.

Вы в зеркало гляньте, и шпагой не тычьте портрет!
Да не было тени, и мухи на холст не садились,
Но пары дукатов достаточно, ах, Ваша милость,
Убрать эту мелочь… Мазок, и ее уже нет.

Мне – хватит и пары дукатов, вот только жена
Сидела и шила, пока я замешивал краски…
У ней не язык, а метла, разнесет без опаски
Соседкам и челяди всё, что видала она.

Четыре дуката? Простите мой маленький грех:
Супруга моя с юных лет слабовата глазами,
Но кумушки, право, судачат опять на базаре:
У графа на лбу бородавка, мол, с грецкий орех.

Пятнадцать дукатов? Конечно, о чем разговор!
Я рты им заткну, а на площади сам я вчера был –
Они о бароне болтают, на то ведь и бабы!
А вас поминают в молитвах, мой добрый сеньор!

Вы мне предлагаете в месяц – полсотни монет
И быть живописцем на вашем подворье богатом?
Чело ваше чисто, клянусь чистотою дукатов
И чище его в нашем графстве, конечно же, нет.

Гаечка

Какая, в общем, разница, быть против или за,
Ведь всё случится так, а не иначе.
Он молод и спокоен, он смотрит вам  в глаза
И действует отнюдь не наудачу.
Обязанности всяко важнее, чем права,
Права – поставить там, где скажут, галочку.
Он говорит полезные и важные слова,
Закручивая  гаечку за гаечкой.

Отцам-иезуитам вполне достойный сын,
Он ценности и цели обозначил.
Над выбритой губою мерещатся усы,
И френч растет из лацканов Версаче.
Покуда не забрали, давай-ка наливай
Судьба ль нам быть описанными Галичем?
Он говорит полезные и важные слова
И тихо крутит гаечку за гаечкой.

Он сделает, как хочет. Он внятен и суров,
Но гибок, хоть глядится несгибаемым.
Свобода – несогласных крутить в бараний рог,
И методы печально узнаваемы.
Безбашенный период дискуссий и бравад
Сменился перспективою пугающей.
Он говорит полезные и важные слова,
Закручивая гаечку за гаечкой.

Увы, уже проиграно, что ставилось на кон.
Мы строимся повзводно и поротно.
Он – нами же рожденный и вскормленный дракон,
Который не дождется Ланселота.
Осталось ли дыханья – колючку разорвав,
В бега уйти, другие берега ища?
Он говорит полезные и важные слова,
И тихо крутит гаечку за гаечкой.

Предупреждение (Август-91)

Разогнавши чумную стаю,
Осудив штукарей мятежных,
Ах, как мы в облаках витаем,
Ах, как любим друг друга нежно…
Ах, как дышится нам вольготно,
Как мы верим Большому брату,
Что навеки у нас – свобода,
Что часы не пойдут обратно.

А иные с похмелья шепчут,
Что беда кого хошь научит,
Что найдут комитет покрепче
И названье поблагозвучней.
Что повеет знакомым ветром,
Красным ливнем полвека смоет
И отбросит нас к стилю ретро
И к фасону тридцать седьмого.

Что у нового Пиночета
Уж не будут трястись ручонки…
Ах, карету бы мне, карету,
Да уехать отсюда к черту
От восторженных вспышек блицев
Да от веры в царя-надежу,
По дурацки счастливым лицам
Жирной грязью стегнув дорожной…

Пусть меня да по свету носит,
Все забуду – врага и друга…
Только нету кареты вовсе…
Все, что есть – карусель по кругу…
 

И опять – разогнавши чумную стаю…