Интервью перед концертом

Нателла БОЛТЯНСКАЯ:

«Пропаганда затекает в мозги куда проще»

– Нателла, расскажите, пожалуйста, о вашей семье.

– Папа ученый, большая умница, женолюб и жизнелюб, сначала не знал, как заставить меня  говорить и ходить, а потом – как сидеть и молчать. А мама  у меня  лучшая подруга. Отца уже нет, к сожалению, и моя семья сегодня – это мой муж и моя мама. Муж у меня по профессии волшебник. Он единственный человек на свете, который может меня заставить что-то сделать против моего желания. Например, 17 лет назад убедил меня пойти работать на «Эхо Москвы»...

– В автобиографии вы рассказали о неприятностях, случившихся с вами после того, как вы спели одноклассницам песни Галича. Это было в 9-м классе. Понятно, вы были комсомолкой с червоточинкой. А как пионерское детство? Вы и пионерка были испорченная? Ну хоть когда-то вы верили в светлые коммунистические идеалы?

– С комсомолом отношения не сложились. Когда я хотела вступить в комсомол, меня спросили, для чего. Я честно объяснила, что человек по фамилии Киперман без комсомола на журфак не поступит. Меня с позором выгнали с бюро. А потом, уже в десятом классе, когда я им портила отчетность, мне сказали «быстро неси документы». Но  тут уже я передумала. Что до пионерских идеалов, то «есть обычай на Руси ночью слушать БиБиСи». Мои родители слушали, а я ума набиралась...

– Хочу вот что спросить. Тяжело ли было многое про советскую власть понимая, практически ежедневно слушать на уроках славословия этой власти, не только, скажем, на истории или обществоведении, но и на математике или на биологии. Не знаю, как в вашей школе, но у нас все учителя были какие-то идейные. Помню свои ощущения – многие мои знакомые-взрослые рассказывали «на кухнях» анекдоты, то есть относились к действительности вполне адекватно, с неизбежной долей цинизма, а наши учителя как будто жили отдельной реальностью. Вас не тошнило от всего этого, или вы относились к этому спокойно?

– У нас не было маньяков от идеологии – просто повезло. Но учителям словесности и истории я страсть как любила задавать подлые вопросы. Ну, и любили они меня соответственно.

– Несколько отрываясь от хронологии, хочу спросить о нынешних «пионерах». Обо всех этих «нашистах», «запутинцах» и так далее. Вот, казалось бы, выросло непоротое поколение. И оно, это поколение, со всей страстью сотворило себе кумира, верит пропаганде, льющейся с экрана. Отчего это – непоротое! – поколение столь легко поддалось оболваниванию? Или у нас здесь такое впечатление, и на самом деле это все незначительная часть современной российской молодежи?

– Дело в том, что помимо непоротости, поколение выросло с ощущением того, что все свои проблемы каждый решает сам. Идеологи «Наших» и прочих «их» дают иллюзию, что кто-то будет решать чужие проблемы, а за это просто нужно быть верным – им. Я как-то видела ролик «нашистов» – мы позаботимся о твоей карьере и твоих деньгах, а ты будь с нами. Кстати, в свое время Гитлер ведь тоже шел к власти под сильнейшей социальной программой, а вовсе не с лозунгом «бей жидов»

– Можно было бы подумать, что все эти «нашисты» – в основном купленная циничная молодежь. Но вот моя знакомая рассказывала, как ее дочь съездила на месяц в Россию в гости к друзьям. Она сказала, что ее друзья просто все помешаны на Путине, и ее дочь, побывав там, заразилась этим, она вывезла оттуда убеждение, что «Россию должны бояться». Причем, уверила меня моя знакомая, друзья ее дочери – очень хорошие и умные ребята, из интеллигентных семей. Неужели все настолько грустно? Как вы это прокомментируете?

– В России сегодня все каналы первые, то есть они щедро несут пропаганду... и еще немного пропаганды. Насмотревшись этого, люди меняются в сознании. И не думайте, что все такие умные, чтобы понимать, что их дурят. Когда телевидение, а это, безусловно, самое массово потребляемое СМИ, так вот когда телевидение состоит из чернушки, попсушки, страшилок и пропаганды, пропаганда затекает в мозги куда проще.

– Как вы думаете, в итоге, будет ли в России очередное потерянное поколение?

– Каждое поколение в России в чем-то потерянное. В чувстве внутренней свободы, в собственном достоинстве, в навыках культуры и элементарной вежливости.

– Но вернемся теперь назад. Когда вы впервые попробовали написать что-то сами? Помните ли эти стихи?

В 13 лет. «Мне не нужны седые властелины,

Пусть бог мой будет суетным и слабым.

Я сотворю его из пластилина,

Кумирчика карманного масштаба...»

– Помните ли вы ваше первое публичное выступление? Расскажите о нем.

– Мне было 17 лет, это была турбаза Дома ученых. Я спела что-то такое типа  институтки- дочери камергера, написанное собственноручно, и дяденька партийного вида предложил мне альтернативу: либо он меня прямо сейчас выпорет, либо сообщит об этом куда следует. Я просто смылась с турбазы.

– Кто из бардов вам ближе всего по духу?

– Александр Галич, Булат Окуджава, Новелла Матвеева.

– Прочел недавно, что вы дружите с Тимуром Шаовым. Сейчас какое-то интересное время. Знаю по себе, что почти любой, послушав его записи или попав на его концерт, не остается равнодушным, многие пытаются в меру своих сил пропагандировать его творчество, дают знакомым послушать кассеты с его записями. И тем не менее многие образованные люди даже не знают о его существовании. Понятно, Тимура не увидишь на нынешнем российском телевидении. Однако, советское телевидение также отнюдь не баловало, мягко говоря, зрителей концертами, скажем, Высоцкого, однако, его знали все и популярность его была дикая. Почему же «раскрутка» – нехорошее слово – Тимура Шаова, который, несомненно, стал явлением в сегодняшней культуре, идет так медленно? В чем разница между советским временем и нынешним в этом отношении, в чем загадка?

– Тимур – человек политически активный в своих песнях, и боятся его раскручивать. Он персона нон грата на первом канале.

– Расскажите о вашей первой передаче на «Эхо Москвы».

– Это была программа со мной в качестве гостя. И это было в мой день рожденья. И звукорежиссер Сережа Игнатов после программы принес мне букет роз. Дебют удался!

– Остается ли у вас время при вашей загруженности на написание песен?

– Если есть, о чем, то это дело пяти минут. Я не шучу. Когда в голове все сложилось, то ты просто записываешь, что сложилось.

– А разделяете ли вы свою работу на радио и написание песен, что для вас главное?

– Не разделяю ни в чем, кроме одного. В студии я – лицо вопрошающее. А на сцене – отвечающее.

– Вот, кстати, об этом. Журналист, особенно интервьюер, кем вы являетесь в ваших передачах, занимает обычно отстраненную позицию, он должен уметь выслушивать разные мнения, даже если у него есть определенное свое. Бард же, как правило – если он не пишет исключительно лирические песни – занимает какую-то гражданскую позицию. Ваша позиция в песнях просматривается вполне ясно. Не приходят ли в противоречие ваши ипостаси барда и журналиста?

– Нет, поскольку в интервью я могу спросить, почему во время Бесланской трагедии официально озвучивалась цифра 342 заложника. И это мое отношение к поведению тех, кто дает эту цифру. Необязательно называть человека нехорошим словом, чтобы дать понять, что он плохо себя повел.

– Вам приходилось, наверное, вести передачу, в которой принимали участие такие люди, как Михаил Леонтьев или Александр Проханов. Каково интервьюировать их, легко ли оставаться «над схваткой»? Не хотелось ли высмеять их, «выплеснуть» на них свое мнение?

– Выплескивать ничего нельзя, ибо тот, кто горячится, всегда в проигрыше. С этими ребятами надо быть холодной и расчетливой. Не могу сказать, что это всегда получается, но стараюсь. Нужно цепляться к словам, ловить их на противоречиях, пусть они злятся.

– Почему на RTVi перестала выходить программа Шендеровича «Новые времена»?

– Полагаю, что это вопрос к Виктору Анатольевичу.

– Были ли какие-то наезды на «Эхо Москвы» или RTVi со стороны властей? Почему вообще, по вашему мнению, власть терпит всё это «безобразие» и не делает попыток устроить что-то вроде «спора хозяйствующих субъектов»? Тьфу-тьфу, конечно...

– Наездов как таковых было мало. Мелких покусов сколько угодно. Наш телеканал в России   можно смотреть либо по тарелке, либо по интернету. А «Эхо Москвы» – во-первых, это ответ властей на вопрос, где у вас свобода слова. Это такая небольшая резервация для непервых каналов... Кроме того, Эховская аудитория много меньше аудитории телевизионной, и не имеет  электорального значения. А еще – самим властям тоже нужен источник информации.

– Вообще, вы заметили, что власть преследует своих противников как-то избирательно. Стоило Ходорковскому заявить о президентских амбициях, на него завели дело. Или то же самое уже в эти выборы произошло с мэром Архангельска. Но вместе с тем Гарри Каспаров, Михаил Касьянов при всем прессинге на них, остаются на свободе, ведут по мере возможности свою деятельность. То же самое и с журналистами. Морарь выгнали, но RTVi, «Эхо Москвы» существуют. Чем объясняется такая избирательность?

– С Ходорковским все куда глубже. Вы забыли, какая у него сладкая компания? А еще вы забыли, что это была прозрачная компания, которая на фиг не нужна тем, кто хочет иметь крючок для каждого гражданина и каждой организации. А еще обвинение в коррумпированности соратников Путина. Ну, как не посадить? Каспаров, Касьянов... Кто в России знает о них, кроме пользователей интернета, слушателей «Эха», читателей «Новой Газеты» и журнала «Ньютаймс». Их считают – пока – не очень опасными.

– И еще особенность нынешнего времени: абсолютная отвязанность власти (творим, что хотим)  с нежеланием как-то утаить от общественности свои неблаговидные действия. Советская власть была жестокой и циничной, но она «стеснялась» того, что творилось в СССР – была цензура, западные голоса глушили. А сейчас – прилюдно измывались над смертельно больным Алексаняном, и это никак даже не пытались скрыть. Как сказал здешний журналист Илья Мильштейн: «Сочетание горбачевской гласности с гестаповской жестокостью». Как вы думаете, откуда у этих ребят такая уверенность, что с них никогда не спросится? И это в момент смены президента!

– Сто долларов за баррель – это раз, и  расцвет потребительских желаний российского общества – это два. А потом всех уже приучили, что на самом деле никто ничьих проблем решать не будет, и поэтому, пока тебя лично не трогают, чихать на все.

– И ваше мнение о ближайших перспективах России. Ожидает ли Россию очередная перестройка?

– Да, особенно если упадет цена на нефть.

– Нюрнберг – предпредпоследний город в ваших гастролях по Германии. Тяжело было почти каждый день выступать?

– Тяжело, но приятно. Неприятно, когда накануне концерта организатор, как это было в Аугсбурге, объясняет, что мне придется обойтись без микрофонов. Я вынуждена отменить концерт, прошу прощения у моих зрителей в Аугсбурге и за себя и за безответственность г-на Кудряца.

– Каковы ваши впечатления от здешней публики? Она отличается от московской или российской?

– Вы знаете, мне везет в плане публики – у меня нет равнодушных Меня или любят – и понимают, или не любят – и не пойдут на мой вечер. Спасибо всем, кто был со мной в Германии!

– Нателла, спасибо за интервью. Желаю вам завтра с успехом выступить в Нюрнберге, а также затем во Франкфурте. Зрительской любви и творческих успехов!

Беседовал Вадим ЗАЙДМАН

Нателла БОЛТЯНСКАЯ

ПОКА В РЕМОНТЕ ГИЛЬОТИНА...

Хроники «Норд-Оста»

Заранее не предсказать ни беды, ни вины.

Сгорает и морщится в пламени карта страны.

Пространство изломано гибельным ветром

какой там по счету листок догорел?

Война не за сотни идет километров,

Она – у дверей.

Поймешь ли, привычно в кармане ключи теребя,

Что линия фронта проходит уже сквозь тебя.

Как я не люблю тех, кто черною волей

Чужою на черное дело ведом...

Как я ненавижу всех тех, кто позволил

Войти им в мой дом.

Родством беззащитности бьется у горла душа...

Полсотни... И – армия тех, кто им не помешал.

Одним – в темном зале к затекшим коленям

Своих ли, чужих ли – детей прижимать,

Другим – оглушенными за оцепленьем –

Стоять и стоять.

Когда автоматы направлены прямо в лицо,

То как-то не верится в сказку с красивым концом.

Смирись и привыкни к своей дешевизне,

Строкою из списка тебя назовут.

От нас до Кремля меньше тысячи жизней

И – десять минут.

Как палец на спуске удерживать качеством лжи,

Подумаешь позже, когда ты останешься жив.

И ранние новости утром субботним,

И будет победа горька и сладка...

С утра – эйфория, потом – больше сотни

Погибших в ДК...

Потом будут свет, голоса и шлепки по щекам,

И вроде бы здесь ты, и вроде бы ты еще там,

И списки живых, и бесслёзно хоронят детей,

И над головами в осенней густой темноте

Сто двадцать? сто тридцать? сто сорок –

До срока с небес оборвавшихся звезд,

И  мокрый штурвал под рукою, и ветер крепчает – норд-ост...

Едвабне

Польша. 150 км от Варшавы, в крошечном городишке  после второй  мировой войны был поставлен памятник 1600 евреям, погибшим во время оккупации. Совсем недавно выяснилось, что всё было иначе…

Ты ищешь нас – карту бери помасштабней,
Чернильная капля, случайно упала…
А наше местечко зовется  Едвабне,
Подобных местечек по свету немало.
Есть ратуша, рынок, ручей – по колено,
Бельё на верёвках знаменами реет…
Тут жили счастливой порой довоенной
Соседи. Неважно, – поляки, евреи…

И памятник – будет. Ну, как же не высечь
По камню, как больно и горько бывает
Местечку, где больше полутора тысяч
Погибло: война-то была – мировая…
Всё будет – цветы, поминальные свечки,
Успеет поблекнуть гранит пьедестала,
Но позже окажется – в нашем местечке
Немецких частей вообще не стояло.

Ну, только – патруль раз в неделю заедет,
А вермахт его обошел стороною,
И нас убивали свои же соседи,
Которых считали мы близкой роднею.
Как праздничный ужин, и выпит и съеден,
Вчерашний уют многолюдного дома…
И нелюди эти – свои же соседи,   
И – брошена спичка в сухую солому…

Перину и шаль передать по наследству
При жизни – утраты и больше бывают…
Вначале обрушилось наше соседство,
А после – горящая крыша сарая.
А память окрепнет, а боль не ослабнет,
Стареть вплоть до ветхого – новым  заветам…
А наше местечко зовётся Едвабне,
Дахау, Майданек, Варшавское гетто…

Гильотина

Стоит, накрытая холстиной,
Так безобидна и чиста…
Пока в ремонте гильотина,
Слова рождаются активно,
Слова рождаются активно
На запечатанных устах.

Какая дивная картина –
Давай, дружок, не промолчи.
Пока в ремонте гильотина,
Пока в тавернах и трактирах,
Пока в тавернах и трактирах
Сидят без дела палачи.

Всех понесло и закрутило
Лихим похмельным ветерком…
Но как-то даже и противно,
Пока в ремонте гильотина,
Пока в ремонте гильотина,
Молоть впустую языком.

Громите косность и рутину –
Не оборвут воротника.
Лежит Бастилия в руинах,
Однако в наших Палестинах,
Пока в ремонте гильотина,
Такая гадкая тоска.

Скорей бы к новым директивам –
Пусть жизнь войдет в нормальный ритм…
И, чтоб кого-нибудь схватили,
Кто не успел договорить,
Кто не успел договорить,
Пока чинили гильотину.