На концерте Нателлы Болтянской

Пастушья песня

Посвящение Анне Политковской

Вроде бы на свете полный штиль,

Вроде бы забыли о войне,

Как давно пора моей стране

Выдохнуть и дух перевести.

Вроде бы довольно большинство,

Вроде бы доступны хлеб и кров...

Каждый сам пасет своих коров,

Скорбью не печалясь мировой...

        Но с серым сумраком легко слиться,

        Себя не выдавши ничем, молча,

        Покуда люди спят и ночь длится,

        Вокруг сжимается кольцо волчье.

Ты опять, пастух, заголосил,

хоть и не случилось ничего...

Божий это промысел, не твой!

Знай себе, коров давай паси!

На небе – ни тучи грозовой,

Башни – часовые стерегут...

Пусть они вот только нападут,

мы еще посмотрим, кто кого...

        Но нет отваги в них, и нет злости,

        А мне – все больше по пути знаков –

        По тем, кто ныне говорит «брось ты»

        Рожку пастушьему навзрыд плакать...

Помни, как от века, так и впредь

От седых Адамовых колен,

Если кто-то гибнет на земле,

Значит, ему вышло умереть.

И стоит на белом свете ночь,

И луна бессонная в окне...

И кольцо смыкается тесней,

И никто не может нам помочь...

        И страх не выльется в озноб колкий,

        Гремя набатным в голове гулом...

        И только я опять кричу «волки!»,

        А вы считаете, что я лгу вам.
 

Ее концерт – это не легкое развлечение. Она включает у зрителей разум и сердце. И сопереживание. И сострадание.

Ее песни – мужественны, они требуют мужества и от зрителей, некоторые – в буквальном смысле. Таковы песни «Бабий Яр» или песня о Крысолове, не сумевшем увести бесланских детей из ада...

Она не склонна к заигрыванию со зрителем, ее образ на сцене строг и полон достоинства, как и ее песни. Ее пристрастия вполне внятны. Образ некоего полковника, который «в обществе гертрудином, конечно, демократ» и «Гейне по-немецки ей вполголоса читает», а на службе «хмур и мстителен» («Оперетка»), «закручивает гаечку за гаечкой» (это уже из «Гаечки») убийственен для своего прототипа и вполне говорит нам об отношении автора к нынешней российской действительности. И в то же время она позволяет себе легкую, наивную и добрую фантазию о том, каким должен быть правитель: царь, вместо того, чтобы прилежно наказать своего подданного, плюнувшего по пьяне в кабаке «в пресветлый царский лик», издает указ о том, что отныне его портреты не должны висеть в кабаках! Увы, она понимает, что история эта, несмотря на вроде бы ее документальность, недостижимая места, особенно в нынешней действительности, и об этом – многие ее песни.

Она чувствует себя сопричастной к тому, что происходит вокруг нас. Не только сопричастной, но и ответственной за это. Мы в ответе за творимое зло, даже если не мы творим его. Потому что равнодушны или вообще спим, когда «вокруг сжимается кольцо волчье». Она, точно пастушок из ее песни, в отчаянье – «И только я опять кричу „волки!“, А вы считаете, что я лгу вам».

Александр Минкин на концерте Нателлы Болтянской, посвященном выходу ее диска «Спящие» ровно три года назад, сказал: «Если бы на этот концерт собралась вся страна или хотя бы половина, то следующим президентом стал хороший, умный, честный человек. Даже не пришлось бы ждать 2008 года».

Увы...

Начать я хочу с того, что много лет назад, как мне казалось в навсегда застывшем аэропорту Шереметьево мы провожали многих из вас. Было полное ощущение того, что это водораздел, что больше никогда ни при каких обстоятельствах мы не увидим наших близких. Насколько я знаю, они улетали примерно с теми же ощущениями. Это вот чувство оторванности они увезли с собой, мы его оставили у себя. Потом прошло много лет, и вот сейчас, когда можно ездить в разные страны, в незнакомых и знакомых домах попадаешь в гости к людям и видишь книжки на полках, которые для меня лично – такой код узнаваемости. Я хочу начать с песни, которая посвящается русским книжкам, стоящим на полках в разных странах.

О русских книжках на далеких полках

В трубке голос далекий, не эхо ли

Отболевших утрат...

Помню, ехали, ехали, ехали

На восход, на закат.

По-над облачностью переменною,

В города незнакомой земли

Пересадочным городом Веною

Полукровки текли.

Оседали, врастали и старились,

Говоря на другом языке.

Только книжки по полочкам ставились,

Как и дома, в совке.

Штемпеля на конвертах – медалями

За бесстрашную нашу любовь…

Как не чаяли и не гадали мы,

Что увидимся вновь…

Как хитиновым сброшенным панцирем

Наши страхи валялись в пыли,

Когда ехали вы иностранцами

В города, где росли.

Только всех нас эпоха отметила,

Прикусив, что компостер – билет.

Я с тех пор не люблю Шереметьево –

Вход, где выхода нет.

Теперь песня об истории, которая началась, собственно, давно. Песня называется «Модус операнди», что в переводе с латыни означает «образ действия». Речь идет о преступном образе действия. А теперь длинный такой и мучительный эпиграф.

1930 год. Председатель Российского общевойскового союза генерал Кутепов в Париже шел в церковь на обедню. По дороге он был убит сотрудником НКВД. 1937 год. Преемник генерала Кутепова на посту РОВС генерал Миллер похищен, тайно вывезен в Советский Союз и расстрелян НКВД-ешниками. 1940 год. С помощью большого друга советских коммунистов Рамона Меркадoра и инструмента под названием «ледоруб» убит Лев или Лейба Троцкий. 1957 год, Франкфурт-на-Майне. Покушение на бывшего советского разведчика, перебежчика Николая Хохлова. И, наконец, 2006 год, дело Александра Литвиненко в Лондоне.

Модус операнди,

цыганочка с вступающим народным хором и выходом

Спелый кактус колосится,

Дышит пальмовая тень.

У опального марксиста

Неудачный нынче день:

Всё грызет его досада,

Всё ему нехорошо...

И соратник Р.Меркадор

Не ко времени пришел.

Тают блики на паркете,

В клетке птица гомонит...

Гость у Лейбы в кабинете...

Что-то долго там они.

(Вступает хор):

Была эта каша замешана

В тридцатых годах роковых.

Концерн «Ледоруб-Интернешнл»

Работает без выходных.

Факт не первый, не последний...

До того еще пропал

По дороге на обедню

Некий белый генерал.

Он не пил вина и виски...

Утром, трезвый и пешком

Растворился по-английски

Как корова языком.

Вечно кто-то пропадает,

Ни записки и звонка.

Ой, Чека моя родная,

Вездесущая Чека.

(Опять вступает хор):

Была эта каша замешана

В тридцатых годах роковых.

Концерн «Ледоруб-Интернешнл»

Работает без выходных.

Влагу лил небесный купол,

Море билось в берега.

Власть наглела с каждым трупом

Пораженного врага.

Где бы ни скрывался ворог,

Быть поминкам и по нем.

Хоть полоний нынче дорог,

Это мы переживем.

Тоже мне бином Ньютона...

Крики, визги, суета...

Был шпион и нет шпиона –

Много, видимо, болтал.

Была эта каша замешана

В тридцатых годах роковых.

Концерн «Ледоруб-Интернешнл»

Работал, работает и будет работать.

Надо сказать, что мне и моей коллеге, которую, возможно, вы знаете по каналу RTVi Ольге Бычковой выпала сомнительная честь быть первыми русскими журналистами, которые интервьюировали убийц Литвиненко. Это были Андрей Луговой, Дмитрий Ковтун, который тут в Гамбурге засветился в прямом и переносном смысле, и это был – не помню, как его зовут... Алексей... Александр Соколенко, по-моему. Сразу отмечаю, что кроме «здрасьте» и «до свидания» других правдивых слов не было, очень путались в показаниях, очень рвались вместо прямых ответов на вопросы рассказать, какой красивый бизнес они делают. И неприятное ощущение отверженности было спустя всего несколько дней, когда я поехала в Брюссель на встречу журналистов. Мне никто там руки не подал в прямом и переносном смысле, потому что все вглядывались в лицо, потом прятали руку за спину и спрашивали: «А проверку на полоний вы прошли?»

А вот с вашего позволения еще одна история, связанная с глубинной памятью. У меня была близкая подруга. Я была вхожа к ней в дом, знала всю семью. И у нее очень долго и мучительно умирал дед, который вполне, казалось бы, без потерь пережил страшные года культа личности. Песня называется

Диагноз

И грустный диагноз, увы, окончателен –

Болезни, и возраст, и все – к одному…

И он умирал на широкой кровати,

И внучку прощаться водили к нему.

Его подсознания пропасти темные

Тянули к себе, не давали дышать.

Он двигал руками, артритом сведенными,

Он что-то искал и не мог отыскать.

Копался в бумагах неверными пальцами

И номер какой-то пытался набрать…

Он двадцать лет жил до реабилитации,

А после нее он прожил всего пять…

И двери с печатями веяли холодом,

И вот уже вычеркнут очередной.

Он видел, как падали гордые головы

И чью-то вину все искал за собой.

Что нищими жили, что спали несытыми,

Да бог с ним, ведь он не сидел в лагерях.

Он просто на собственной шкуре испытывал,

Что значит слепой и беспочвенный страх.

Портрет, перевязанный траурной лентой,

И в ватном молчанье родные стоят.

А он все в бреду собирал документы,

А он все доказывал – не виноват.

Февральская фантазия

На  термометре – под тридцать, и апреля, вероятно, не случится,
И другого февраля уже не будет, ибо этот – нескончаем…
И запахнет из кофейни не весной, а, в лучшем случае, корицей…
Остается руки греть на кухне кружкой мандаринового чая.

А тиран на ближней даче – тоже с кружкой, пар глаза ему туманит…
И пасьянс его сошелся, и мигрень его не мучит совершенно,
У тирана в кой-то веки выходной, и никого он не тиранит,
Он спокоен и свободен ненадолго от принятия решений.

Он сегодня целый день вне зоны действия мольбы или проклятья,
Как и в будни, что скрывать, его поступков категории иные.
Без короны и без челяди вполне по-человечески приятен.
Правда, жалко, что нечасто у тиранов выпадают выходные…
 
Нет, конечно, это – бред, и выходных у тирании не бывает,
И она функционирует обычно в круглосуточном режиме,
А когда тиран на даче от забот своих тиранских отдыхает,
То, понятно, на хозяйстве остается добровольная дружина.
 
Но так славно помечтать за кружкой чая в атмосфере зимней лени,
Как тиран ушёл домой, а его свиты и подавно не ищи ты,
И за этот выходной на белом свете появилось поколение
Не отведавших насилья, и, поэтому, наверно, беззащитных.

Надо заметить, что поколение беззащитных в России выросло. Это те самые дети, которые считают, что они свободны. Молодая журналистка Наталья Морарь, которую за весьма резкую статью не пускают в страну, искренне не понимает, почему происходит это нарушение закона. Девчонке 24 года. Студенты социологического факультета, которые за инакомыслие были отчислены, причем, могу похвастаться, это была моя идея, поданная им – опубликовать зачетки. То есть, никто не может сказать, что отчислили неуспевающих студентов. Так что вырастают детки, и на самом деле это очень хорошо. Детки и книжки читают, и интернет, хотя, конечно, промывка мозгов идет беспредельная... Но понимаете, сказать, что всё уже, наша карта бита – это признать себя теми самыми лузерами. Я не могу себе это позволить и не в силу собственного героизма... Боюсь? – Конечно, боюсь. Мало того, что сама боюсь – за близких боюсь. Но я не могу... Меня бесит вся эта история и, насколько я знаю, таких не так мало, хотя им довольно тщательно перекрыли кислород.

И еще одна с вашего позволения «Цыганочка», «Правозащитная цыганочка». Это посвящение – с гордостью говорю это слово – моему другу Валерии Ильиничне Новодворской. Надеюсь, здесь можно не объяснять, кто такая была «Хроника текущих событий».

Цыганочка

Виток спирали вытянут.

Толкуй – не хватит сонника...

Текут опять события

В законченную «Хронику».

Она уже назначена

Мерилом беззакония.

Она уже оплачена

Живыми и покойными.

Купи – что смотришь в ценники –

Величье невербальное...

Не зря их современники

Считали ненормальными.

Им штемпелек резиновый

Бесстрастно целил в головы

Вердикт аминазиновый

И галоперидоловый.

Флажкам они не трафили,

И власти без отмашки им

Ваяли биографии

Достойные и тяжкие.

Постарше, помоложе ли –

Неважно для горения...

Но некоторые дожили

До общего прозрения.

Заслуженно, без робости –

Запал речами тратили...

И место им в автобусе...

И Галич им по радио...

А мы ладошки жали им

Без всякого доверия:

Опять вам, уважаемый,

Полночи снился Берия?

Хлебните джина с тоником,

А что до нас касательно,

То нам за нашу Хронику

Платить самостоятельно.

Однажды по здравому размышлению была сделана абсолютно, скажем так, от мозга попытка написать лирическую песню. Вы не поверите, когда я написала и посмотрела, что у меня получилось, у меня получилась все равно песня о любви к президенту. Это песня про взаимоотношения российской власти и крупного бизнеса. Называется она

Оперетка

Гертруда знает толк в лафите, скачках  и мужчинах,

Под челкой синий взор ее как будто глуповат.

Ей бравый лейтенант милей напыщенного чина,

Но в споре с нежным сердцем побеждает голова.

Гертруды губки сахарны, Гертруды шляпки дороги,

За шелковые платьица уплачено сполна…

Гертруда от полковника не то чтобы в восторге,

Но склонна уступить его стратегии она.

Не двадцать – не дождаться ведь ни принца и ни чуда,

Богиня гарнизона пудрит носик поутру,

И локоны взбивает в честь полковника Гертруда,

А то, не дай Бог, Анна или Клара подберут.

Гертруда сдастся натиску настырного вояки,

Гертруда будет нехотя визиты принимать,

Там будет даже вызов на дуэль, но вот до драки

Не доведут, а дело постараются замять.

Полковник – солдафон, и на плечах у него перхоть,

А юмор соответственный, точнее, полковой...

Еще он лысоват, но это – если смотришь сверху,

И не мешает шалостям в коленно-локтевой.

На службе хмур и мстителен, а в женских ручках тает,

И в обществе гертрудином, конечно, демократ.

Он Гейне по-немецки ей вполголоса читает,

Он станет ей убежищем от горестных утрат.

Полковнику – скоромное, Гертруде – новый капор,

На пару-тройку месяцев полковник – не беда,

Потом он, заскучав, на перевод напишет рапорт…

Так думает Гертруда, только это – навсегда.

Глазами не стрелять ей, как в войну, из всех орудий,

Но каждый день, согнувшись, драить ваксой сапоги,

И в смену караула не видать теперь Гертруде

Ни вальсов, ни букетов, ни полковников других…

1920 год, Одесса. Разваливающаяся врангелевская армия. Одна из причин развала традиционна для России – коррупция. И тогда генерал Врангель поручает одному из своих соратников полковнику Весневичу выяснить, почему деньги, которые Антанта дает на борьбу с большевиками, оседают на чьих-то личных счетах в Берлине и Париже. Весневич сразу принимается за дело, и на него немедленно следует покушение. После чего он становится чрезвычайно осторожен, нигде не появляется без охраны. Но надо сказать, что у полковника Весневича есть одна простая человеческая слабость, и это – танго.

Танго для полковника

Служивый немалого ранга –
Куда им там, штатским повесам…
Полковник, вы любите танго
Из той, довоенной Одессы?
Где с моря ветрами носило
Густые гудки пароходов…
А ныне – для вас по России
Звучит только песня исхода.
Кто в нынешней армии ангел,
Не знающий крови да взяток?!
Немногие. Может быть, Врангель
Да Вы, что, увы, недостаток.                                                          
Игра, по законам которой
Мишенью вы станете ржавой –
Уже не страшны мародеры
Лежащей в руинах державе!
Гостиница. Сумерки. Вечер.
Негромкие звуки рояля.
Судьба Вам назначила встречу,
Которой Вы не ожидали.
Колодою карт иллюзорно
И жизни, и смерти тасует…
А некая женщина в черном
Одна на площадке танцует,

И бьются шелка парусами,
Одна между тьмою и светом,
Возникнув, поскольку Вы сами,
Полковник, мечтали об этом…
Затянет сердечные раны,
И шторм будет легкой болтанкой…
Охрана… Да к черту охрану,
Полмира, полжизни за танго!
А осень рыдает все горше
Дождем по лозе виноградной,
И нежные губы партнерши
Раскрыты так близко, так жадно…
Движенья то плавны, то быстры,
Затылок в испарине влажной…
А выстрел... А будет ли выстрел,
Уже, вероятно, неважно.

По законам танго ведет мужчина.
На этот раз повела женщина.
Она-то и вывела полковника Весневича в освещенный круг,
которого он избегал так долго. И –
 
Лучом силуэт обрисован…
Полет – над паденьем, поверьте!
И танго останется снова
Оружием любви, а не смерти.

– Я слышала, что вы брали интервью у матери Ходорковского? Можно ли пару слов об этом?

– Спасибо вам от меня и Марины Филипповны. Дело в том, что мы познакомились с семьей Михаила Ходорковского на суде. Почему-то было странное ощущение, что этих людей надо обязательно поддержать. Они очень достойные и порядочные люди, родители Ходорковского. Раз в месяц, как минимум, мы ездим к ним в Кораллово. Кораллово – это подмосковный лицей, который содержат родители Ходорковского. В этом лицее учатся бесланские дети. Что меня совершенно поразило, это был прошлый год, 12 сентября, день рождения Марины Филипповны. Пришли девчонки – из маленьких – поздравить. Одна такая маленькая была, хрупкая, ее совсем недавно, в сентябре взяли. И она к Марине Филипповне подошла и говорит: «Вы меня отогрели». Вы представляете, сколько надо этого тепла, чтоб отогреть ребенка, пережившего этот кошмар.

Мне безумно трудно каждый раз брать у нее интервью, потому что Марина Филипповна человек абсолютно честный и, более того, она для меня, выражаясь профессиональным языком, не клиент. Человек, который дает мне интервью, и я вижу, что он подвирает, естественно, я надавлю на него. Что касается ее, естественно, я понимаю, что везде есть люди и человеки. И очень хочется надеяться, что в том непрекращающемся кошмаре, в котором находится Михаил Ходорковский, тоже есть люди. Они, конечно же, никогда не будут названы. И дай Бог здоровья родителям, дай Бог дождаться, хотя, честно вам скажу, я очень мало вижу к этому объективных предпосылок.

– Ваше личное отношение к вашему коллеге Киселеву.

– Вы знаете, честно вам скажу, что долгое время я вела программу «Особое мнение» с Евгением Алексеевичем и очень его люблю. Понятно, что нет людей без недостатков. Воля ваша – вектор его абсолютно правильный. И меня чудовищно огорчает, когда люди, как мне кажется, моей группы крови начинают между собой выяснять отношения. Я не хочу знать, кто из них прав, кто не прав. Потому что «Единая Россия» голосует как «Единая Россия», а люди, скажем так, либерально настроенные, начинают между собой выяснять отношения, что чудовищно обидно. Могу даже рассказать историю – хоть убейте, не назову имя. В тот период, когда Витя Шендерович собирался в Думу – об этом была его книга «Недодумец» – ко мне подошел весьма известный журналист и говорит: «Слушай, у меня на Шендеровича „не могу молчать!“» Я, поскольку это был приватный разговор, его спросила: «Слушай, а тебе платят за „не могу молчать!“»? – «Как ты можешь!?» – «Лучше бы тебе платили!» Потому что так вовремя выплеснуть «не могу молчать!» – просто нет слов. Лучше б это было коммерческим предприятием. Знаете, это как в свое время Дмитрия Сергеевича Мережковского уже в Париже спросили: «А зачем вы опубликовали хвалебную статью, посвященную такому-то?» «Из подлости!» «А, ну слава богу, а то я уже волновался».

– Хотелось бы знать ваше мнение о Михаиле Леонтьеве как о журналисте и человеке.

– Знаете, я опять же расскажу непарламентскую историю, только если будете ссылаться на меня – я не подтвержу. Пару лет назад была корпоративная вечеринка на «Эхо Москвы», на которой в числе прочих присутствовал и Леонтьев. А мы небольшой компанией собирались смыться с этой вечеринки, выпить в частном порядке. И в составе этой компании были мой муж, я, тогда еще живой и здравствовавший Андрей Черкизов и Женя Альбац. И вдруг к нам подходит Леонтьев, такой, как говорится, слегка выбритый, до синевы пьяный. Он долго ищет среди нас более-менее доброжелательное лицо и находит его – это лицо моего мужа. И, обращаясь к нему, говорит: «Лех, ну я нормальный, мне просто детей надо кормить».

Каждый раз явление Леонтьева – это какой-то самозавод. Более того, я очень часто получаю вопрос, почему на «Эхо Москвы» и RTVi держатся Леонтьев и Проханов. И каждый раз я для себя вспоминаю, что есть такой математический принцип – от противного. Вот вам два противных целых. Это шутка. А если серьезно, то, на мой взгляд, это очень яркая демонстрация того, что «Эхо Москвы» дает трибуну носителям любого мнения. Другое дело, что, когда я уже была здесь, как я понимаю, Леонтьев получил приказ «хватит позориться», и теперь его место занял Шевченко, который, с моей точки зрения, гораздо хуже, потому что по Леонтьеву видно, что он в таком предапоплексическом состоянии, а этот спокоен, и это гораздо страшнее. Вообще же ощущение от современного российского телевидения, которое я, к стыду своему, не просто не смотрю – у меня к нему острое чувство брезгливости, к тем каналам, которые уже давно стали все первые.

– Скажите, пожалуйста, а что, с Прохановым кроме Бычковой никто справиться не может?

– Я должна вам сказать, что незадолго до Ольги Бычковой с Прохановым беседовал Володя Варфоломеев, и это было очень хорошо. Потому что Оля по самому началу заводилась, он ее заводил. А Володя был спокоен, как танк. И недавно тоже была одна история, когда Ольга Бычкова в приватной беседе вдруг сказала: «Ребята, Проханов не антисемит, у него просто работа такая...» На что другая моя коллега ей сказала: «Оля, у тебя „Стокгольмский синдром“». У меня был один раз опыт беседы с Прохановым, я очень готовилась к беседе, я была вооружена до зубов, у меня даже магендовид на шее был. Он как увидел – он сразу стал такой плюшевый, хоть что с ним делай. Я так понимаю, что у них это оговоренное шоу. За 17 лет работы на «Эхо Москвы» и несколько лет работы на RTVi я довольно часто вижу такую ситуацию, когда приходят люди, стоя в курилке, в гримерке они совершенно адекватно общаются. Как только включается микрофон – всё, начинается вооруженный до зубов конфликт. «Этот мерзавец!» «Этот подлец!» – Нормально. Что касается Бычковой и Проханова, у меня такое ощущение, что он ее боится как огня. Он приходит под ноль, смотрит на нее с тоской, а после окончания программы он не уходит – он убегает, он испаряется. Я помню диалог замечательный в программе, когда он ей говорит: «У вас слезы на глазах». А она простужена была и говорит: «У меня не бывает слез на глазах». Он говорит: «Платок дать?» – «Оставьте себе!». И на этом месте идет отбивка. Это было так страстно, так исполнено романтики. На самом деле, я честно вам скажу, что я лично не могу этого слушать. Я потом читаю скрипт – распечатку, так уже уходят эмоции, потому что когда это все слушаешь непосредственно, хочется убить сразу. Но, может быть, действительно, у него работа такая. Потому что, знаете, что самое страшное – он не бездарный писатель. Я, стиснув зубы, прочла книгу его «Господин Гексоген». Это не бездарно, это имеет отношение к литературе. Может быть, хорошо или плохо, но никак нельзя сказать, что это бездарно.

Сейчас я вам покажу балладу про царский указ. Это абсолютно документальная история. В начале 19-го века русскому императору принесли на подпись дело по доносу на дворянина Афанасия Булгакова, который малопристойно повел себя в публичном месте.

Баллада о царском указе

Метались тени и росли
По складкам пыльных штор.
Царю на подпись принесли
Суровый приговор:
Там, в подземелье, на замке –
Вандал и еретик:
Посмел он плюнуть в кабаке
В пресветлый царский лик.
Велением, забыли, чьим,
Решили сгоряча:
Ему похмелье вылечат
Рукою палача.

Вливался в окна лунный свет,
И – вот, указ готов:
Чтоб царский не висел портрет
На стенах кабаков!
А что касается того,
Кто казни завтра ждёт –
Верёвку тратить на него –
По рангу ли почет?!
Гоните прочь из-под замка,
Пускай себе идёт,
Ведь на холопа-дурака
Российский царь плюёт.

Блюсти престиж – нам первый долг,
Но, что ни говори,
В указах понимали толк
Покойные цари.

Я скажу честно, что я сегодня с большим интересом изучала газету «Рубеж», нашла там очень много близких мне материалов. Мне очень нравится, что существует издание, которое позволяет нашим детям, если у них хватит времени на такое издание, не расти манкуртами. И вот я сейчас хочу спеть

Посвящение Соломону Михоэлсу

Судьба нам не дарит фарта,
Господь свою лампу гасит.
Коричневым цветом карту
Маляр Шикельгрубер красит.
Он руку в экстазе вскинет –
Виновных – давай к ответу,
Виновных, что не такие,
Как Гензели или Греты..

Посеяно, а мы вытопчем –
Ни колоска, ни стебелька.
Играй, еврейская скрипочка,
В польском местечке Треблинка.

Но вот и другому снятся
Народы в смертельном клинче.
Не то, чтобы не боятся.
Да кто ж не боится нынче.
Кто – волю диктует миру?
Кто – распределяет роли?
Пора – королю бы Лиру
Поехать в Минск на гастроли.

А свечечка не горит почти
И сквозь поминальный звон
Играй, еврейская скрипочка.
Вы слышите, Соломон?

Забудьте своих убитых!
Опять Вас зовут к ответу –
Безродным космополитам
Негоже лезть в комитеты.
А жребий уже решился:
На Ваших костях – трава.
Еврейский антифашистский?
Не вам их судить! Не вам!

Где светлое, надо выпачкать,
Мы этого лишь и жаждали.
Играй, еврейская скрипочка,
В память по всем и каждому!

У меня было совершенно знаменательное событие в моей жизни. В Тель-Авиве, после концерта, ко мне подошла дама и сказала: «Я хочу вас пригласить в гости к Наталье Соломоновне и Нине Соломоновне. И вот я приехала в гости. Очень старые женщины, причем, одна из них, младшая, до сих пор преподает в израильской театральной школе. Она мне, улыбаясь, рассказала такую историю: «Вы знаете, ко мне подошел студент, говорит: я читал, что был какой-то Михоэлс, который играл Короля Лира. Он не имел к вам отношения?» Потрясающее совершенно впечатление, когда сидят две очень старые красивые дамы, они рассказывают – я просидела четыре с половиной часа – они говорят папа-папа... А папа – это Михоэлс, так, представьте на минуточку... Одна из них была совершенно замечательная история, рассказанная ими. Нина отправилась с отцом на вручение премии кому-то в Центральный дом актера. Она сидела рядом с ним, потом он пошел готовиться к выходу на сцену. И вот он выходит на сцену, а рядом с ней сидит дама, которая говорит: «Боже, какой урод!» В этот момент он открывает рот, начинает говорить... «Но когда, – говорит дама, – он открывает рот!» Дочка улыбнулась, а потом вернулся папа, сел рядом с ней, приобнял ее за плечо... Даму сдуло.

– Жириновский тоже шоу?

– Шоу, безусловно.

– Скажите, пожалуйста, какое отношение журналистов и интеллигенции к Медведеву и «медведчине»?

– Вы знаете, замечательный совершенно анекдот мне рассказал журналист первого канала. В ночь со второго на третье марта Путин укусил Медведева, и тот стал президентом России. Но, честно говоря, мне очень понравился термин, который не знаю, кто придумал, я его прочитала в лифте в здании на «Эхо Москвы»: «Путин + Медведев = тандемократия». Очень, по-моему, славно.

19 августа 2001 года. Я приглашаю в эфир «Эхо Москвы» человека по имени Геннадий Янаев. И, откровенно говоря, не просто пытаюсь заострить сердце мужеством, но как-то так вот набраться священной ярости, чтобы его, паразита, размазать по стенке. Приходит человек, который настолько не срубил дивидендов... Надо вам сказать, что очень многие путчисты в полном порядке были на протяжении многих лет. Янаев – другая история. Для меня был очень интересный момент: в студии «Эхо Москвы» слева находится компьютер, на который приходят SMS-сообщения слушателей. И вот я читаю: как вы могли, как вы посмели, он негодяй, он мерзавец, тра-ля-ля... И потом одно сообщение было блестящим: «Геннадию Янаеву. Спасибо вам. Из-за вас мы вышли на площадь. Многие впервые. Если б не вы, мы бы до сих пор жили в ожидании коммунизма». У меня шел сплошной эфир несколько часов, и когда Янаев уходил из студии, я протянула ему руку сама, собственной волей. А вот когда вслед за ним пришел господин Руцкой, герой 91-го года, у которого щеки видны были из-за спины, вот тут острого желания подавать ему руку не было. Буквально через несколько дней мы с моим коллегой, которого многие из вас знают по RTVi, Левой Гулько подрабатывали на так называемом московском телеканале, в обиходе его именуют «лужковским». Нас вызывает руководитель программы и говорит: «Слушайте, Лужков надумал памятник Дзержинскому восстанавливать. Ребята, я вам даю карт-бланш, делайте, что хотите, но только выразите мое отношение к этому делу». Лев берет интервью у одного из самых жестких правых политиков, я нахожу цитату из книги Лужкова «Мы дети твои, Москва», где он называет Дзержинского кровавым палачом, на совести которого миллионы. Почему-то это была моя последняя программа на лужковском телеканале.

– Как вы считаете, могут ли растущие ксенофобские настроения привести к русскому неонацизму?

– Вы знаете, это очень интересный вопрос, потому что я даю вам голову на отсечение, что антисемитизма на государственном уровне сегодня в России нет. Другое дело, что при возможности использовать еще и эту карту, они с удовольствием это делают. Но она как бы не главная, она просто рядом валяется. Антисемитизм и ксенофобские настроения человеческие – да, безусловно. Другое дело, что можно и в морду дать и, будучи женщиной, я совершенно этого не боюсь, я представляю себе эту ситуацию. На «Эхо Москвы» как правило во время каждой передачи читаю сообщение, куда мне следует отправиться в связи с моим происхождением.

Очень хорошую историю рассказала моя добрая подруга, она дочка врача-вредителя, патологоанатома Якова Рапопорта, который вскрывал Ландау и Сахарова. Так вот, она приехала в Москву, это был год, наверное, 93-й, и первый раз в Кремле была Ханука. Она решила пойти на нее. А она такая маленькая, рыженькая – мы перешучиваемся: «Ходячее пособие для антисемитов» – и она видит у Кремля стоящих людей с прикрытыми рожицами, в руках у них плакат – извините, пожалуйста, «Жиды, убирайтесь в печь, от вас смердит». И вдруг одна из этих дам так нервно сдергивает с себя косынку: «Ой, Наташ, здрасьте, не узнала вас». Это, говорит, коллега моя из института, в котором я пару лет проработала.

Однажды было совещание на «Эхо Москвы» по поводу этого, и шеф наш сказал: «Ребята, если вы слышите это в эфире – а у нас же звонки не отслеживаются – объясните про Нюрнбергский процесс, про то, что эти люди повешены в результате Нюрнбергского процесса». Можете поверить, буквально через 15 минут после этого совещания мне звонит такой красавец, который говорит все, что он думает про «бить», «спасать», и я ему говорю: «А вы знаете, что ваши единомышленники в результате Нюрнбергского процесса были повешены?» «Да? Ну извините» – и трубка кладется. То есть, на самом деле эти ребята, как бы это поприличнее выразиться, слабоваты, слабоваты они в кишках.

– Как объяснить возмутительное выступление Евгении Альбац в отношении Явлинского?

– Знаете что, я не слышала лексику, но по смыслу я с ней согласна. Потому что Григорий Алексеевич спекся. Спекся и начал работать вместе с этими ребятами.

– Неужели у Медведева есть хоть одна капля еврейской крови?

– Опять же, позволю себе рассказать малоприличную историю, но она имеет непосредственное отношение к затронутому вами вопросу. У меня есть близкий товарищ, он живет здесь в Германии, в городе Бременхафен. Много лет назад он работал звукорежиссером в Театре Балета Касаткиной и Василёва. Году, наверное, в 86-м театр отправился на гастроли в Иорданию. Когда он вернулся, я ему звоню и говорю: «Послушай, была ведь нота министерства иностранных дел Иордании министерству иностранных дел Советского Союза с просьбой не присылать специалистов этой национальности, потому что не гарантируют безопасность». Он подумал и говорит: «Знаешь, Нателка, у меня есть доказательство того, что я не еврей, – пауза, – я им махал по всей Иордании». Поэтому не берусь утверждать про детальное близкое знакомство с господином Медведевым, впрочем, сейчас это явление фрагментарное, факультативное...

Песня о дружбе

«Мы одной крови, ты и я…» 
Р. Киплинг

Мистер Киплинг, я не знаю
Ваших заповедей светских,
Голос крови мне неведом,
Ваш закон – не для меня.
Я рожден в акульей стае,
И в моей головке детской
Завела другое кредо
Кровожадная родня.

У зубастого папаши
Злые челюсти в порядке.
Их внушение железно:
Будь все время начеку.
Перспектива пасти страшной –
Курс доходчивый и краткий
Информации полезной,
Если жить среди акул.

От сородичей подальше,
И – плыви себе по свету,
Серый призрак горизонта –
В клочья – сети рыбака.
Ни учтивости, ни фальши
В отношеньях наших нету,
И рассчитывать резонно
Лишь на собственный оскал.

Я воспитан черным братством:
Одному сытней, чем в стае.
В этой жуткой мясорубке
Ты не съешь – тебя съедят…
Я привык хватать и драться…
Лишь одно меня пугает –
Подрастающие зубки
Малолеток-акулят.

Я хочу завершить нашу встречу следующей песней. В России сейчас наступает эпоха старых маршей. Песня называется

Старый новый марш

Ах, что-то есть в нем, ах, что-то есть в нем,
В военном марше, долетевшем из предместья,
Столица чопорна, а загород расхристан
Всей шелухой, налипшей по губам.

Пусть уходящих вполне законно
Глотает хищная утроба геликона,
Пусть жены-стервы строят глазки особистам
И душу  рвет мошенница труба.
Опять настанет то, о чем я побоюсь говорить,
Опять колонны обреченных по брусчатке пойдут,
Опять страна моя впадает в этот маршевый ритм,
И, голова моя, с ногами ты опять не в ладу.

Ведь что-то есть в нем, ведь что-то есть в нем,
В лукавом марше, боевитом и бесчестном,
Что манит вдаль, сулит раскрашенные цацки, 
Уже мишень наметя в центре лба….
В пути теряем ключи от рая,
Жить не умеем и красиво умираем,
И гордо шаг чеканит бывший штатский,
И душу рвет мошенница труба.
Все это было и казалось, что ушло навсегда,
И тот, кто сверху, тот и был по умолчанью герой,
Сквозь маскировку на окне к нам не прорвется беда,
И я сквозь строй иду, а ноги так и просятся в строй.

Ведь что-то есть в нем, ведь что-то есть в нем,
В суровом марше, хоть с фронтов – дурные вести,
Пускай нам врут, а мы – опять поверим,
Счет не ведя ни ранам, ни гробам…
Мальчишек давит уют домашний,                                         
Они во фрунт, они – уходят гулким маршем,
И запах гари вслед за ними веет,
И душу рвет мошенница труба.
Они умрут и, что обидно, не успеют понять,
Что их проигранный бой был генеральской игрой.     
Им просто нравился марш, а что до линии огня,
Она из строя не видна, она накроет весь строй.

Ведь что-то есть в нем, ведь что-то есть в нем,
В далеком марше, уносящем в поднебесье,
С ним легче жить, с ним просто и спокойно,
Забыть о том, как истина груба….
Под эти звуки мы все отважны,   
Куда идти, уже практически не важно,
Мозги промыли флейты да гобои   
И душу рвет мошенница труба.