Утрата

Светлой памяти жены и матери

3 июня скоропостижно, в результате острой инфекции, скончалась Сима Зайдман. Я потерял мою золотую жену, наш сын Вадим – золотую мать, мир потерял золотого человека.

Об обстоятельствах своего рождения и первом периоде жизни пусть расскажет она сама: мы перепечатываем ее маленький рассказ об этом, опубликованный в №6 «Рубежа» за 2005 год.

КАК МОЙ ПАПА ВТОРОЙ РАЗ ПОДАРИЛ МНЕ ЖИЗНЬ

Я родилась в феврале 1942 года, так что все, о чем я хочу рассказать, я знаю со слов старших. Но я об этом столько раз слышала, что теперь это стало будто моими собственными воспоминаниями.

Мои родители жили в еврейской колонии Калининдорф в Николаевской области (теперь это Херсонская область). Отец работал старшим зоотехником, а мама – в его подчинении, просто зоотехником. До войны у них родились мой братик Гриша (1938 г.) и сестричка Ида (1940 г.). С ними жили мать отца и его младшая сестра-студентка. Отец, уходя на фронт, в последнюю минуту вспомнил о своих швейцарских часах. Отдавая их маме, сказал: «Мне они не нужны, а тебе могут пригодиться».

Некоторые наши бывшие сограждане, которым повезло эвакуироваться по железной дороге, считают, что так было везде. Но такими «счастливчиками» были, в основном, жители крупных промышленных центров, которые часто уезжали вместе с демонтированным оборудованием. Другим приходилось выбираться чем попало, а то и идти пешком. Хорошо, в Калининдорфе были лошади, маме выделили подводу на двоих еще с одной семьей. 11 августа тронулись в путь.

Уезжали из Калининдорфа 11 августа. Все на подводе не вмещались, поэтому взрослые по очереди шли за ней пешком. В пути Гришенька заболел дифтерией, пока добрались до ближайшего медучреждения, было уже поздно. Так, на подводе уже поздней осенью добрались до Сталинграда. Оттуда их уже поездом направили в Саратовскую область, где незадолго до этого была ликвидирована немецкая автономия на Волге. Так семья очутилась в селе Мариенталь. Дома были уже заняты ранее прибывшими эвакуированными. Хорошо, среди них нашлись земляки, которые потеснились.

Мама устроилась прачкой в эвакогоспиталь, что дало ей возможность получить карточки на себя и семью. Так что госпитали в то время спасали жизни не только раненым, но зачастую и тем, кто их спасал. Но незадолго до моего рождения госпиталь из села уехал, и мама осталась без работы, а, значит, и без средств к существованию. Вдобавок ко всему нечем было отапливать жилье, а зима 1941-1942 года, как известно, выдалась суровой. Мама потом рассказывала, что за день до моего появления на свет она ободрала доски с пола в нашей комнате, чтобы протопить печку.

Немного позднее мама устроилась на работу в МТС. Но мое рождение пришлось на самое трудное для нашей семьи время. Я сосала грудь как пустышку – молока в ней не было. Я кричала от голода дни напролет.

И вот в это время маме случилось лесом идти из соседнего села, где она была по какому-то делу. Разговорилась с двумя попутчиками, приехавшими в отпуск военными. Выяснилось, что один из них сын местного мельника. И тут маму осенило: не нужны ли вам хорошие швейцарские часы? – спросила она его. Пришли к нам домой, часы военному понравились, и он предложил за них мешок муки. Мама так обрадовалась, что – как бы не передумал – отдала ему часы под честное слово. На следующий день он действительно принес мешок муки. Это было спасением.

Так мой папа, который меня так и не увидел, – уже после возвращения из эвакуации мама получила извещение, что он пропал без вести, – еще раз, вероятно, подарил мне жизнь.

Сима Зайдман

Выезд

Помню – папа еще молодой,
Помню выезд, какие-то сборы.
И извозчик лихой, завитой,
Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.

А в Москве – допотопный трамвай,
Где прицепом – старинная конка.
А над Екатерининским – грай.
Все впечаталось в память ребенка.

Помню – мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем...

А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
А потом – купола, купола.
И мы едем, все едем куда-то.

Звонко цокает кованый конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий.

Папа молод. И мать молода,
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда –
Всё мы едем и едем куда-то.

Давид Самойлов,

1966

Дальше я продолжу повествование о ее не слишком богатой внешними событиями жизни. В 1945 году семья вернулась из эвакуации в Херсон, который к тому времени успел стать областным центром. Возвращаться в Калининдорф не было смысла: там из прежних жителей никого не осталось. Меньшая часть, которая была в эвакуации, рассеялась по всему Союзу, оставшиеся все погибли.

Жить в Херсоне было негде. На первое время приютила их семья брата мужа, жили в невероятной скученности все в одной комнате. Долгими хлопотами по разным инстанциям мать добилась, чтобы им выделили крохотную хибарку, в которой вскоре после вселения вывалилась задняя стена. Так и жили некоторое время, пока пролом не заделали. Девочки в этой хибаре и выросли, разъехались, а мать из нее перебралась в однокомнатную квартиру в «хрущевке» только в 1964 году.

По приезду в Херсон мать устроилась на швейную фабрику расчетчицей, позднее, окончив курсы, работала бухгалтером. Зарплата - мизерная, пенсия за погибшего отца – и того меньше. Первое, что спрашивали девочки, когда мать приходила с работы, было: хлеб принесла? В детском саду, куда Сима ходила, были более счастливые дети – те, у кого отцы вернулись с фронта либо вообще на фронте не были. Они не все поедали из того, что давали в садике. Все, что они оставляли, мудрая воспитательница собирала и делила между другими, голодными. Но каждый раз, вставая из-за стола, дети должны были хором произнести: спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство.

В 1946 году их через Красный Крест разыскали двоюродные сестры матери из Америки, родители которых уехали из России до или во время революции. Успели прислать то ли одну, то ли две посылки с продуктами (какао, топленое масло и т.п.) и одеждой. Часть вещей мать сдала в комиссионку, что позволило семье немного подкормиться. Но недолго музыка играла: бдительная соседка донесла «куда следует». Естественно, мать вызвали «куда следует» и объяснили, что негоже ей позорить память погибшего за Родину мужа перед американцами: там могут подумать, что советские люди живут в нужде. Мать прервала всякую связь с родственниками, а девочки, даже став взрослыми, с опаской писали в анкетах, что родственников за границей у них нет, – боялись, как бы их ложь не разоблачили.

В 1959 году Сима окончила среднюю школу, год проработала швеей на швейной фабрике. А 1 мая 1960 года произошло счастливое для нас обоих событие. Наши матери были родом из одного местечка в Украинской Подолии. Через родственников мать Симы узнала наш адрес, и на майские праздники они всей маленькой семьей приехали к нам в Запорожье в гости. Симе было 18 лет, и она вся светилась. Одна из приведенных здесь ее фотографий относится как раз к этому периоду. Сами понимаете…

Но осенью того же года сестры уехали в Ленинград для продолжения учебы. Старшая Ида сдала документы в университет на мехмат, Сима – в Инженерно-строительный институт на архитектурный факультет. Конкурс и там, и там был очень большой, и обе не прошли. Решили повторить попытку на следующий год и остались в Ленинграде. Но надо же где-то жить. Ида поступила стрелком (!) в ВОХР Кировского завода, ибо там давали общежитие. Симе повезло: случайная женщина взяла ее к себе при условии, что она будет заниматься с двумя ее девочками, которым трудно давалась школа. Год Сима проработала швеей, теперь уже на ленинградской фабрике, отметив, насколько более благожелательный климат был там по сравнению с ее родным Херсоном.

А летом 1961 года сестры повторили свою попытку и – о, чудо! – обе были приняты. Первый год, как было принято тогда, Сима одновременно училась и работала штукатуром на стройке. Я о ней не забывал, но… смущала разница в годах – на 11,5 лет. Однако, на один из праздников Сима прислала поздравительную открытку, понятно, не на мое имя, а на имя моей мамы. И я решился. 31 января 1963 года состоялась наша свадьба.

Через год родился сын. Жалко было бросать учебу на таком факультете, и Сима оформила на год академический отпуск. Но год прошел, и стало ясно, что в Ленинград она не сможет вернуться. В Запорожье никакого архитектурного факультета не было, и пришлось ей поступить в металлургический институт, на вечернее отделение. Днем она оставалась с ребенком, занималась по хозяйству, что означало в том числе и беготню (с ребенком на руках!) по магазинам. Кто помнит последние годы эры Хрущева, тот поймет, что это означало. Помощи ниоткуда не было: моя мать к этому времени умерла, а ее была в Херсоне. Получить место в яслях для ребенка было невозможно: она ведь не работала! Когда я приходил с работы – в те дни, когда я приходил вовремя, что случалось (это) не так уж часто, – она бежала в институт.

А вдобавок ко всему у нее усилились головные боли, которые преследовали ее с последних школьных лет. Сказалась наследственность – ее бабушка и мама страдали мигренью – и свою долю внесли еще, видимо, обстоятельства ее рождения и первых лет жизни. Досталось ей – не позавидуешь. В 1970 году Сима закончила институт, после чего до 1977 года работала лаборантом на комбинате  «Запорожсталь». За несколько лет до этого я защитил кандидатскую, получил повышение по службе, и она смогла оставить работу. Казалось бы, можно расслабиться, но в начале 80-х годов ей вместе со мной пришлось пройти через допросы, запугивания, слежку в КГБ. В 90-е годы мы вместе «выживали», и в январе 2001 года оказались в Германии.

Пару слов для тех читателей, которым нравятся мои статьи. В них есть и ее немалая доля. Во-первых, как и всегда, она обеспечила мне крепкий тыл, избавив от всех забот по дому. Во-вторых, она была первым читателем всех моих статей, исправляла ошибки, порой высказывала и критические замечания. И я только сейчас понял, что писал я свои сочинения в первую очередь для нее…

В любом коллективе – в школе, институте, на работе, просто в кругу знакомых она пользовалась любовью. С детских лет и до последних дней она была светлым, жизнелюбивым, беспредельно добрым и отзывчивым человеком. Смотрите фотографии…

И очень личное: с учетом разницы в возрасте и того, что она никогда не знала своего отца, она была мне не только женой, но и дочерью, и это ощущали мы оба.

Безмерно тяжела потеря…

Израиль Зайдман

Думали мы в детстве – мама вечна,

Как извечна моря бирюза.

Крепче всех казались ее плечи,

И красивей всех – ее глаза.

Руки мамы устали не знали.

В серых буднях тягот и забот

Только повзрослев, мы замечали

Как, старея, мама устает.

Редко ездим в гости к нашим мамам,

И причина явно не проста.

Каждый новый день для нас – экзамен.

Вихрем крутит жизни суета.

В хлопотах проходят день за годом...

Но внезапно загремит беда

И летим, не глядя на погоду,

С мамой попрощаться навсегда.