Литературная страница

Лебединое сердце

рассказ

– ...были бы ноги как раньше...

– ...конечно, ты женщина, мать...

– ...сама бы поехала... Написала тебе пять адресов, военкомат не минуешь... Куда пошлют, сразу не ходи, получится, как с квартирой... Требуй справку... Не дадут – не молчи, у них дети в ямах не сидят... И в профкоме пусть прошение напишут – заработали, у рельсов состарились...

– За день всех не оббегу...

– Ночевать пойдёшь к Валентине. Или к Гудовым. Он в начальстве – совет даст. Хлеб не забудь, купи...

Родион кладёт список в паспорт. Взял рюкзак. Осмотрелся. Занавески пламенеют от солнца. А в комнате пасмурно.

– Ближе к обеду, – напомнил жене, – телефон вынеси в сени, посиди на крыльце. На улице теплее, чем в дому...

– Иди... посижу, да на шоссе столбом не стой. Вздымай руку. Просто так, на скорости, никто не остановится...

Так он её и послушал! Зачем набиваться в попутчики? Разве не ясно, почему стоит человек на обочине в безлюдном нежилом месте? Смурый, обуянный заботами водитель, конечно, проедет мимо. А расположенный к разговору и знакомству сам притормозит и пригласит в кабину. Ради такой поездки Радион всегда готов подождать. Сегодня тепло и безветренно. Утреннее солнце рассеивает мрак. Гонит туман обратно к большой воде, к Пясинским разливам. Распахивает радужные занавеси над панорамой тундры. Всё живое: цветы, молодая зелень, освободившись от прохладной пелены, распрямляется, разнеживается в тёплых лучах. Птицы, встревоженные весной, носятся над озёрами и болотцами. Что делается в воде – можно только догадаться – с нежностью думает Родион о рыбе. Он и сам на миг забылся, поддался общему настроению в природе. Душа полетела к серебристой полоске воды, белеющей сквозь туман по всей линии горизонта. К рыбацкой избе на берегу, к вольному, насыщенному моросью ветру, уносящему в тальники досаждающие рыбакам тучи гнуса. К тем незабытым дням, когда они с Алёшей промышляли неводом на озёрах, и каждый раз «мотня» кишела хариусом, чиром, ряпушкой.

Правду говорят: счастье с несчастьем смешалось – ничего не осталось. Нельзя ему думать о прошлом, потому как в семье вкруг беда: где сын и что с ним – никто не ответит. И Аннушка слабеет. Чувствует Родион: исход его сегодняшней экспедиции в Норильск решит – жилец ли она на белом свете. Жутко сознавать это, но не уверен он в себе. От рождения не наделён нахрапистостью и никогда не умел быть просителем. Только портил дело. Он холодеет от безысходности: для отмазки еду!

Шоссе наполнялось машинами по давно изученному Родионом порядку. Побежали машины из Норильска в Дудинский порт за навигационными грузами. Обратный поток задержался на полчаса. К удивлению Родиона, первый тяжёлый «Урал» с длинным морским контейнером на прицепе, проехав мимо него, убавил скорость и остановился. Открытая дверь приглашала в кабину. Водители с таким грузом за спиной ещё никогда не подбирали его на дороге.

«Редкий человек», – обрадовался Родион и заспешил к машине.

В кабине шумно разговаривали.

– Пассажиры где? – удивился Родион, прежде чем подняться на приступку.

Круглолицый, рыжебровый паренёк за рулём с умилением слушал громко включенное радио. Поначалу Родион принял говор, звучащий из приёмника, за новомодное пение, напоминающее галдёж базарных зазывал. Но быстро сообразил, что слушает запись праздничного застолья, и люди за столом водителю не чужие.

В компанейской гулкоте, в нетрезвых выкриках он не нашёл для себя ничего интересного. А водитель беспрестанно оглядывался на магнитофон, и рыжее его лицо ликовало и цвело, словно оранжевый жарок в июльской тундре.

– Григорыч, – протрубил чей-то продымлённый голос у самого микрофона, – скомандуй ещё по одной, да споём нашу про Петю и про Машу.

– Счас уважат моих, – весело сообщил водитель, – в гостях хор из двух деревень.

– Что празднуют?

– Папане шестьдесят.

– Такое уважение? – удивился Родион и спросил. – Отец в начальстве?

– Баянист в клубе. Семья наша сплошь музыканты.

«Кто ко мне придёт через три года», – невольно подумалось Родиону.

Знакомая каждому в России мелодия «Одинокой гармони» наполнила кабину. Баян и певцы с первых слов взяли уверенно и высоко. Но над всем хором витал молодой, трогательно прелестный деревенской откровенностью девичий голос.

– Сестрёнка ведёт, – с гордостью пояснил шофёр, – пророчат – второй Бабкиной будет.

– Аннушки нет, – вспомнил Родион молодость, – тоже была хороводница, – хорошо, ... просто хорошо! – порадовался он чужому празднику. Но в оценку подслушанного веселья вкралась горькая нотка. Водитель уловил её, искоса взглянул на попутчика, убавил звук. Потом и вовсе выключил запись. Сказал несколько виновато: – Третий раз слушаю. Вы с рыбалки?

– Живу на разъезде, за линией.

– Дом жилой? – удивился водитель.

– Снесут на неделе.

– Квартиру дали?

– В Кайеркане.

– Теперь куда? В Кайеркан?

– В Норильск.

Родион уклонился от подробного рассказа и добавил:

– За хлебом я.

– Посёлок ближе, – напомнил водитель, – магазин у дороги.

– Мне ещё и в военкомат, – неожиданно для себя сказал Родион.

– Кто-то служит?

– Сын.

– На Кавказе? – был не вопрос. Догадка и сочувствие.

«Приметливый, будто отцы, потерявшие на войне сыновей у него ежедневные попутчики, – подумал Родион, – но и я не слепой. Парнишка не из последних. Ночь, не иначе, как провёл на причале. Побрит и причёсан. Машина ухожена. Груз увязан: не брякнет, не звякнет. В кабине как в гостинице: коврики, шторки, подушечки. Карманный телефон на поясе. Мы с Аннушкой из-за этой войны дикими стали. Телевизор не смотрим, радио не слушаем. Будь оно проклято, ежедневное кровопролитие. А жизнь не стоит. Нового много. Не удивлюсь, если эта цацка с антенкой без военкомов и профкомов спасёт Аннушку, – он крякнул, сжал зубы, чтоб не выпустить наружу дрогнувшее дыхание, – не придумывать – знать надо! Молодые умнее нас. Расспрашивать его – только запутывать человека. Выложу всё, как есть. Так о чём он спрашивал? Ах, да, об Алёше... где служит...»

– Сын мой, Алексей, – стал рассказывать Родион, – до призыва, как и ты, работал шофёром. Отправили в Читу, в 96-м звонил нам из Моздока. Сказал, перезвоню и... по сей день. Третий год живём – ни на секунду от телефона... Ждём, вдруг выкуп попросят. Мать обезножилась – в больницу не идёт. Теперь этот переезд... дом снесут, и надежды не будет...

– Квартира без телефона? – спросил водитель.

– Да и был бы – Алексей номер не знает. Аннушка, понятно, мать. Заладила упокойную: здесь бы умереть, в Норильск, – твердит, – не вези. Схорони где Алёшкина комната...

– Лебединое сердце у наших матерей, – глухо произнёс водитель.

– Какое? – не расслышал Родион.

– Лебединое, – повторил водитель, – к сродственнице в деревню..., – он вдруг осёкся и на ходу «перестроился», – не из Чечни... из города... В общем, на стройке разбился... Мать схоронила и сама на следующий день... Доктор сказал: лебединое сердце.

– Лебединое – точно! – согласился Родион.

Поехали молча. Родион ругал себя за то, что испортил настроение хорошему человеку. Водитель не знал как загладить вину за опрометчивый рассказ. Первым прервал тишину Родион. Указал на мобильник.

– Эта штуковина нас выручит?

Водитель улыбнулся:

– Нет, не выручит. Параллельный телефон надо ставить.

– Это как?

– Если щит один – проще пареной репы.

– Какой щит?

– Телефонная станция ваша где?

– Подключены мы от Кайеркана.

– И квартира в Кайеркане. Как по заказу. Прямо в десятку попал, отец.

Родион был несказанно счастлив: ехал – не знал куда, искал – не знал что. Надо думать, как бы напоследок не ошибиться.

Водитель, словно читая мысли Родиона, посоветовал:

– В военкомат, отец, не ходи. Военком телефонами не командует. Сообщат в комбинат, а там мухи навозные. Ждать не будут. Живо ваш номер пристроят. Желающих сотни.

– Мы и сами сомневались, – признался Родион, – с квартирой как получилось! Дали в Норильске. Третий этаж без лифта. Высота не для Аннушки. Капитан звякнул в комбинат. У тех бумага и ручка всегда наготове. Оказались мы в посёлке. Согласно моему заявлению.

– Вот мухи навозные! – выругался водитель.

– Аннушка грозилась из дому выгнать. Вредитель ты, говорит, город на посёлок я и сама могла сменить. На трёхкомнатную. И в городе, в любом дому, на выбор... Так куда мне идти?

– Ко мне, – сказал водитель, – высажу, где скажете. К двенадцати буду дома. Сосед мой, Юрий Львович, полста лет был связистом. Что скажет – то и надо делать. Я не специалист.

– Я заплачу, – сказал Родион.

– Это лишнее, – насупился водитель.

– Из-за меня... человек в таком возрасте... беспокойство одно...

– Не хотел, но скажу. Старик обидчивый. В деньгах не нуждается. Большие должности занимал. И, чтобы вы глупость не сотворили, не хотел – но скажу. Внук его, офицер, два года назад в Чечне погиб.

Родион закупаться с утра передумал. Нечего, – решил, – с хлебом и картошкой по людям мотаться. У железнодорожного вокзала вышел из машны. Город ещё спал. Рейсовых автобусов не было. В зале ожидания скамейки заняты спящими вахтовиками и рыбаками. Примостился у ног женщины, свернувшейся во сне «калачиком». И задремал сидя.

Проснулся оттого, что с шумом открылось окошечко кассы. Приехала милиция. Будили, поднимали уснувших. Проверяли документы. Скамейка, где сидел Родион, одна из первых от входа. Милиционер тронул жезлом спящую женщину. Она выглянула из-под воротника куртки. Медленно поднялась и закашлялась. Лицо серое, холодное. Болеет, и голодная – понял Родион. Милиционеру она была знакома.

– Боброва?! Ты всё так же? – опешил он.

Женщина защитилась нарочитой грубостью.

– Что делать? В бордель не берут. В психушке все места заняты.

– Дочь нашла?

– Говорят, на Урале.

– В интернате?

– По семьям разобрали. О моей молчат.

– Сейчас куда?

– В Дудинку за картошкой. Склады от гнили зачищаем.

– А-а-а! – сказал милиционер и, забыв проверить документы у Родиона, поспешно перешёл к другой скамье.

Родион достал из рюкзака бутерброды и один протянул женщине. Та испуганно отстранилась. Но встретила умоляющий взгляд Родиона и протянула руку. Отламывала хлеб небольшими кусочками, покрывала их ломтиками мяса и, прижмурясь, пережёвывала.

Из кошелька, из того отделения, где лежали деньги на непредвиденный случай, Родион отделил три купюры и предложил женщине.

– Я не покупная, – обиделась она.

– Берите, – попросил Родион, – я знаю, как вы страдаете...У меня сын... Тоже... Никаких вестей...
– В городе пропал?

– Нет, я в военкомат..., – он не решился произнести роковое слово.

– А... в Чечне, – догадалась женщина и, подумав, взяла деньги.

– В термосе у меня кипяток с брусничным листом... Хотите? – предложила Родиону.

– Недавно завтракал, – отказался он, – на перегоне живу, за Кайерканом...

– Не думайте, я не какая-нибудь лишённая родительских прав, – оправдывалась женщина, – разъездным техником работала... Пришлось ребёнка сдать в интернат.

– И что произошло? – не понял Родион.

– Увезли на Кубань... летом... и бросили... Учителей уволили, интернат закрыли... На зиму глядя... Сироты... без тёплой одежды, в летних домиках... голодные, в сёлах побирались. Разлучили с бабушками, братьями-сёстрами... разбросали по всей стране как чернобыльцев...  Директор, божий человек, слышала, с горя помер...

– И вы не поехали? – ужаснулся Родион.

– Замену не нашли... потом, когда меня все узнали: и гороно, и мэр, и милиция – уволили за опоздание... воевала и довоевалась. Упустила момент. Мои тысячи копейками стали. На билет не собрала, – она снова закашляла. И встала.

– Сил нет. Не поеду сегодня. Хлеб куплю, масло, полечусь. Из-за ребёнка жить надо. За вашего сына молиться буду... Прощайте...

Родион не стал ложиться. Уступил место на скамейке другому человеку. Было о чём думать. Норильск – место тёмное. Нынче переедем в Кайеркан, ещё год у телефона отдежурим. Не будет вестей – поеду в Моздок. Вышло как удивительно! Аннушке тогда будто шепнули: купи доллары. Чеченцы русские деньги не берут. Настояла, к счастью! Сейчас возил бы гнилую картошку с этой женщиной. А квартира?! Ещё чуднее! Просил на первом этаже, а то, что в Норильске – не уточнил. Хотя помнил. Кто-то телефонные заковыки знал и, в нужный момент, мне память отрубил. Если шефствует над нами какая сила – значит, не зря. Должно – жив Алёша. Может калека – но жив. Придёт без ноги или руки – невесту ему найдём. На такой, как Боброва, женим. Неизбалованная. Досмотрит и не бросит. Фамилия простая, но записать не помешает.

 

Он достал Аннушкино наставление и шестым пунктом внёс запись: Боброва – Алексею невеста.

– Мы с Аннушкой для вас постараемся. Ты уж сына не обижай... Не он виноват..., – шептал Родион. Он засыпал.

Как и условились, Родион пришёл к Михаилу (так звали водителя) после полудня. Осанистый старик поднялся из-за стола, поприветствовал гостя. Годы не смогли согнуть этого крупного человека. Родион взглянул на него снизу вверх и приметил, что крупная голова старика мелко трясётся. Неожиданно мягким, не начальственным был его голос.

– Значит, Родион! А по батюшке?

– Николаевич.

– Ключи от квартиры при тебе?

Родион выложил ключи на стол. Этому человеку он поверил с первой секунды.

– Телефон сегодня поставят. Завтра, к обеду, бельё, одежда и хозяйка должны быть наготове. Печь подключили?

– Работает, – сказал Родион.

– На чём есть-спать Михаил завезёт. Мы уезжаем, моя половина кое-чего забраковала. Не понравится – выбросишь.

Родион достал кошелёк.

– За аппарат... за шнур... за всё...

– Спрячь. С водителем рассчитаешься. Остальное ничего не стоит.

– Если не уедете, – благодарно произнёс Родион, – отведу на озёра. Хариус и кумжа руками ловится. В проточках.

– Это с Михаилом. Он любитель, – сказал старик. – Мы ещё месяц, и на Тубу, под Минусинск. Ты сам откуда?

– Из Атаманова. И супруга – землячка, – улыбнулся Родион, – одноклассница... на одной парте сидели.
– Теперь держитесь друг за дружку так, как раньше никогда не держались.

– Случится плохое – зачем жить? Сын у нас один, – сказал Родион. И он, и старик понимали, о чём они говорят и не удивлялись такому решению.

– Сперва так. А потом получится, что очень даже... не так.

– Вот вы, умный человек, грамотный. Объясните, зачем эту войну затеяли? Столько народу погубили!
– Из-за бублика, Родион Николаевич.

– Из-за какого бублика?

– Из-за того, о котором мы в школе стишок учили. Одному бублик – другому дырка от бублика. Были мы, старики-северяне, у нашего губернатора. Решали, куда нам теперь приткнуться. Я такой же вопрос задал. Вы, сказал Александр Иванович, люди свободные. На досуге полистайте газетки за последние полторы пятилетки. Полюбопытствуйте, как распаляли страсти людишки, близкие к власти. Вот и читаю. Доверчивый мы народ. Что малые дети. В том числе и чеченцы. Навещал в Москве товарища. Иду к нему по коридору. Навстречу один из бывших «поджигателей». С телохранителем. Я внука вспомнил. Примерился ему в харю плюнуть – охранник прикрыл. –Убийца! – не сказал, крикнул. Прошли, будто и не услышали.

У старика заметнее затряслась, задёргалась голова.

– Может, принудили? – сказал Родион.

– Миллионером в одночасье стать? Такие дела под принуждением не совершаются.

– Без суда это... как-то ни к чему, – рассудил Родион, – сколько раз, случалось, казнят, а человек не виновен. Познакомился на вокзале с женщиной. Дочь в интернате была, на Кубани. Увезли... обратно не привезли. И найти не может. На кого ей броситься? На воспитателей? – Их уволили. Интернат закрыли.

– Мы эту историю знаем, – сказал старик. – И здесь не обошлось без «бублика». У детей договор был. Вырастут – квартиры родительские им вернут. На работу устроят. Теперь и возвращать, и устраивать не надо.

Юрий Львович встал.

– Связь, добрый человек, держи с Михаилом. Мой телефон запиши. Мало ли что. Не я, так половина моя дома. Она в курсе. Привет от неё своей передай. И сочувствие.

Давно уже Родион не возвращался домой в таком просветлённом настроении. Важное дело утряс, будто пыль с ботинка стряхнул. Что Аннушка скажет? Напрасно числила меня во вредителях и размазнях. Не поскупится, так поцелует. Знала, скажет, за кого замуж шла. Сколько лет этих слов от неё не слышу...

Он дошёл до края шоссейной насыпи и там, где выхоженая им дорожка упирается в рельсы, заметил стайку куропаток. Топчутся между шпал, жадно выклёвуют из просора мелкие камушки. Не пошёл вниз. Пусть мир, покой и у птиц будет. Отшагал ещё сотню метров. Спустился к дому по щебёночному съезду. Первое, что увидел – распахнутую настежь дверь. Аппарат темнеет в сенях. Аннушки нигде нет. Рюкзак полетел на землю. – Медведь? Или бешенный волк? Такое случалось, была первая мысль. Забежал в комнату. Аннушка лежит на полу. У стола. Тяжёлая, холодная. Умерла... Приподнял её грузное тело, подтащил к кровати. Может, ему это снится? Поцеловал в губы. Ресничка не шевельнулась! Отражение страха и боли так и осталось на её лице. На левой руке вывихнуты пальцы. Ушиблась, бедная, когда падала. Правая ладонь в кулаке. Между пальцев огрызок карандаша. Что-то хотела написать? Или написала?

Родион пошёл к столу. На чистом поле старой газеты недописанное: «Алёшу уби...» – И сына нет!!

Его лодка черпнула воду и перевернулась. Он медленно, без сопротивления, опустился в ледяной воде на топкое дно. Какое странное озеро? Избу вижу не снаружи, а изнутри. Лампа как луна, двери не затворены. Занавески качаются. И ещё человек в отдалённости. Да это же Алексей! Алёша! Родной!

– Прости, отец, маму я погубил.

– Напраслина, сынок. Разве ты звонил?

– У мамы сердце слабое... Другу не сказал... Забыл.

– Как же было ему не звонить? Мы ждали.

– Жили бы и жили... и забыли бы меня.

– Ты мог нас забыть?

– В последние минуты молился за маму. Отец! Отомсти.

– Кому?

– Тем, кто эту войну придумал.

– У них, сынок, тоже есть матери.

– Не жалей, не помрут. Бросятся делить миллионы.

– Как их найду?

– Спроси у Юрия Львовича.

– Разве ты знаком с ним?

– Я, папа, с тобой всегда в город езжу.

Был полярный день. Синее небо, красный закат. Уходящее солнце. Шоссе с бегущими машинами. Где-то есть Норильск с рудниками и заводами, Дудинка, порт и река... И всё это... теперь ни к чему. С жизнью его связывает только чёрный шнур, идущий из комнаты, где лежит Аннушка, телефонный аппарат и уроненная на ступеньку трубка. Он достал из паспорта листок, прочитал и запомнил цифры. Набрал номер.

– Алё! – произнёс знакомый голос.

– Звонит Родион...

– Хорошо, что звонишь. Ребятки уехали... скоро подключат. Согласуй с Мишкой переселение.

– Юрий Львович, я не о том. Был звонок... сына убили... Аннушка умерла...

Последовала пауза.

– Родион Николаевич, сообщи в скорую. И вашему диспетчеру... Надо жить...

– Позвоню... прошу вас, назовите того человека... который в Москве с охраной шёл.

Снова пауза.

– Не назову, Родион Николаевич. Я ошибался. Вы были правы. Суд будет. Никому не позволено стравливать народы. Иначе, войны в России никогда не закончатся. Придумщики афганской авантюры умерли не судимыми. Был бы суд, и чеченской войны могло не быть. И дети наши были б живы.

– Что я должен делать?

– Ненавидеть войну...

В трубке щёлкнуло, связь прервалась.

Виктор СЕРЕБРЯНЫЙ