Что выиграли евреи от Революции

Сталин – спаситель русского народа от еврейских русофобов

(главы из неопубликованной книги)*

* Продолжение. Начало цикла см. в №№ 3, 7 за этот год.

Почему ты, крыса, неоднократно заявлял в своих трухлявых виршах,

что партия и комсомол за все в ответе,

а теперь вместе с этими подлыми организациями как дерьма в рот набрал.

Мало того, что не желаете быть за все в ответе,

так на жидов теперь всю собственную парашу вызюганиваете.

Юз Алешковский, «Перстень в футляре»

Есть одна страсть, объединяющая всех русских юдофобов – это борьба с русофобией. Русофобов в мире вообще-то видимо-невидимо, Николай Данилевский еще в ХIХ веке в доходчивой форме объяснил, что вся Европа только о том и думает, как бы Россию обидеть. С тех пор полку русофобов сильно прибавилось – одни США чего стоят, но главное, что открылось: Россия на собственной груди пригрела целое русофобское племя. Разоблачение еврейской русофобии для некоторых авторов стало почти профессией. Попутно порой доставалось и чисто русским «русофобам».

Одним из признанных вождей этого многообещающего направления русской мысли является Игорь Шафаревич, чей впервые напечатанный (в сам- и тамиздате) в 1980 году труд так и называется – «Русофобия». Все последующие борцы с этим злом элементарно списывали у него портреты русофобов и образцы их русофобского творчества. Шафаревич даже считает нужным в связи с этим «пересмотреть и традиционную точку зрения на романы Ильфа и Петрова». Он считает их русофобскими. Мне, честно говоря, в этих романах скорее видятся мотивы антисоветские. Я представляю себе, что произошло бы, заявись Остап Мария Бендер со своими домогательствами к владельцу немецкой похоронной конторы или к немецкому администратору дома престарелых. Да погнали бы они его драной метлой. А почему их советские прототипы лебезили перед Бендером и старались его задобрить? Да потому что в стране царили беззаконие, коррупция, и воровство и мздоимство чиновников, до самых мелких включительно, было привычным. А еще я думаю, что отличительной чертой борцов с русофобией является недостаток чувства юмора.

Сподвижник Шафаревича по этой борьбе Андрей Буровский отличается тем, что всех лиц, которые ему чем-то не нравятся, он зачисляет в евреи. Так, в евреях у него ходят художники Василий Кандинский и Казимир Малевич, физик Петр Капица, писатели Константин Симонов и Даниил Хармс (о котором точно известно, что он был чистокровным русским человеком). В книге «Евреи, которых не было» Буровский так изливает свое негодование на Хармса: «Стоит перечитать и творения Д. Хармса, в которых описывается Иван Сусанин. Какое высокомерное отвращение во всех этих „бояринах Кувшегубах“, в поедании Иваном Сусаниным собственной бороды…  Хармс буквально давится от смеха просто потому, что описывает русский ХVII век. Но если для Загоскина и Карамзина это век интересный и романтичный, то для него – нелепый и неприятный». И следует очень серьезный вывод: «По-видимому, люди такого склада особенно часто оказываются в рядах палачей русского народа просто в силу душевной склонности резать таких отвратительных типов, подобных стаду платяных вшей». Ну, людоед этот Хармс, да и только…

Надо сказать, некоторый «антирусский» уклон был в 1920-х годах «линией партии». Фраза о России как «тюрьме народов» принадлежит Ленину. Очень интересен обмен мнениями по национальному вопросу между Лениным и Сталиным летом-осенью 1922 года, когда обсуждался вопрос о национальном устройстве советского государства. Ленин в статье «К вопросу о национальностях или об „автономизации“» писал: «Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации... Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который... заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром... При таких условиях очень естественно, что „свобода выхода из союза“, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ».

Разве это не чистой воды русофобия – величать «истинно русского человека» «подлецом и насильником»?!

Да вот Шафаревич в своей «Русофобии» и сам признает: «“Антипатриотическое” настроение господствовало в 20-е и 30-е годы, Зиновьев призывал тогда “подсекать головку нашего русского шовинизма”, “калёным железом прижечь всюду, где есть хотя бы намек на великодержавный шовинизм”; Бухарин разъяснял: “…мы в качестве бывшей великодержавной нации должны (…) поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям”. Он требовал поставить русских “в положение более низкое по сравнению с другими…”. Сталин же раз за разом, начиная с Х съезда и кончая ХVI, декларировал, что “великодержавный шовинизм” является главной опасностью в области национальной политики. Тогда термин “РУСОПЯТ” был вполне официальным, его можно было встретить во многих речах тогдашних деятелей. “Антипатриотическое” настроение пропитало и литературу».

Это надо понимать так, что антипатриотизм и «русофобия» в 20-е – 30-е годы пропитали всю советскую политику и литературу, а не были отличительной чертой произведений еврейских авторов. Сам товарищ Сталин грешил «русофобией». А что же он ответил на приведенное выше письмо Ленина? В письме Ленину от 22 сентября 1922 года он писал: «За четыре года Гражданской войны, когда мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных социал-независимовцев, требующих настоящей независимости во всех смыслах... Мы переживаем такую полосу развития, когда форма, закон, конституция не могут быть игнорированы, когда молодое поколение коммунистов на окраинах игру в независимость отказывается принимать как игру, упорно принимая слова о независимости за чистую монету и также упорно требуя от нас проведения в жизнь буквы конституций независимых республик».

Конечно, сталинские декларации об «опасности великодержавного шовинизма» – были не более чем игрой, он был изначально заряжен на то, чтобы в подходящий момент отбросить заигрывания с национальными меньшинствами, и поднять знамя русского великодержавного шовинизма – отнюдь не из любви к русским, а видя в них наилучшее орудие для осуществления своих гегемонистских планов. Что русские были для него только средством, показал вскоре крестьянский Холокост.

Но остановимся конкретно на одном еврейском «русофобе», самом, пожалуй, жутком из всех, по мысли русских борцов с этим страшным явлением. Вот что инкриминирует ему Шафаревич: «Презрение и брезгливость к русским, украинцам, полякам, как к существам низшего типа, недочеловекам, ощущается почти в каждом рассказе “Конармии” И. Бабеля… С нескрытым отвращением описывается, как русский отец режет сына, а потом второй сын – отца (“Письмо”), как украинец признается, что не любит убивать, расстреливая, а предпочитает затаптывать насмерть ногами (“Жизнеописание Павличенка, Матвея Родионыча”)». 

Господи, а как должно описывать подобные сцены, с умилением, что ли? Буровский, вслед за Шафаревичем возмущающийся «русофобией» Бабеля, сам приводит следующую сцену из его рассказа: «…Рядом со мной дремали, сидя, учитель Иегуда Вейнберг с женой. Учитель женился несколько дней назад и увозил молодую в Петербург. Всю дорогу они шептались о комплексном методе преподавания, потом заснули. Руки их и во сне были сцеплены, вдеты одна в другую.

Телеграфист прочитал их мандат, подписанный Луначарским, вытащил из-под дохи маузер с узким и грязным дулом и выстрелил учителю в лицо.

У женщины вздулась мягкая шея. Она молчала. Поезд стоял в степи. Волнистые снега роились полярным блеском. Из вагонов на полотно выбрасывали евреев. Выстрелы звучали неровно, как возгласы…» Это тоже русофобия?

Между прочим, российский журналист и писатель Дмитрий Быков в статье «Приговор сословию» пишет: «„Тихий Дон“ – безусловно величайший роман ХХ века, но ничего более русофобского в советское время не публиковалось… Вот про что, в сущности, шолоховская книга: на протяжении пяти лет, с семнадцатого по двадцать второй, соседи, братья, отцы и дети убивают друг друга почем зря без всякой видимой причины, и нету никакой силы, которая могла бы их остановить. Писал об этом, в сущности, И. Бабель – „Конармия“ (в особенности рассказ „Письмо") по своему пафосу с „Тихим Доном“ очень схожа… В шолоховском романе между красными и белыми нет решительно никакой разницы. И те, и другие – звери. А раньше были соседями. Почему поперли друг на друга? Никакого ответа. И открывается страшная, безвыходная пустота, о которой и написан „Тихий Дон“: нету у этих людей, казаков, опоры престола, передового и славнейшего отряда русской армии, – никакого внутреннего стержня. Под какими знаменами воевать, с кого шкуру сдирать, кого вешать – все равно».

Но Шолохов для Шафаревича, Буровского и иже с ними – первостатейный патриот, а Бабель – отъявленный русофоб. 

Но может ли быть в России по-другому, без этого беспредельного садизма, если, как пишет русский патриот-почвенник Вадим Кожинов в книге «Россия. Век ХХ»: «В западноевропейских странах даже самая высокая степень свободы в политической и экономической деятельности не может привести к роковым разрушительным последствиям, ибо большинство населения ни под каким видом не выйдет за установленные “пределы” свободы, будет всегда “играть по правилам”. Между тем в России безусловная, ничем не ограниченная свобода сознания и поведения – то есть, говоря точнее, уже, в сущности, не свобода (которая подразумевает определенные границы, рамки “закона”), а собственно российская воля вырывалась на простор чуть ли ни при каждом существенном ослаблении государственной власти» («воля» – выделено Кожиновым).

При этом Кожинов, как и Шафаревич, считает, что русские только так и должны жить. Государство, основанное на законе – не для них, только – идеократическое, с Вожаком во главе. Так на что жалуетесь, господа патриоты? Решите, наконец, как вы хотите жить: в стае или в человеческом обществе? Вы каждый раз выбираете стаю, но, когда в стае, оставшейся без вожака, начинается страшная грызня, вы ищете виноватых где угодно – только не в самих себе. Вот, еврей-русофоб Бабель во всем виноват: сказал, что король голый…

Может быть, и не стоило заводить разговор на эту навязшую уже в зубах тему, но у Буровского она получила неожиданный поворот: «Русофобия вообще была частью официальной политики СССР до Сталина». Насчет «официальной политики» спорить не будем, но вот что означает «до Сталина»? Вы наверно подумали – до 1924 года? Ну, так это же всего ничего.

Но вчитайтесь внимательно в другое его заявление: «Пятнадцать лет, с 1938 по 1953… еврейская триба отстранялась от рычагов управления государством… Как бы ни оценивать личность и политику Сталина, все же с его приходом страну избавили от этого потока концентрированной злобы, от призывов расплавить Минина и Пожарского, от вколачивания в головы россиянина бредовых представлений о России, как омерзительной стране „мертвеющих рек“».

Попробуйте-ка угадать, какой русофоб написал следующие строки: «Многовековое извращение русского ума под влиянием холопства и рабства заставило многих людей упоенно доказывать самим себе и всем окружающим преимущества рабского состояния… Племенные мифы, племенные представления, давно умершие в других местах, здесь благополучно сохраняются так долго, что начинают уже казаться не признаком отсталости, а проявлением некоего национального духа, культурной специфики или загадочной русской души… Существовало, действовало, разрасталось огромное общество, в котором садизм был попросту бытовой нормой».

Это все, в основном, – о прошлом русского государства, русского народа. Но есть в той же книге и о более близких временах и о сегодняшнем дне: «Россиянин привык решать все вопросы самым примитивным образом, он вообще не любит ничего сложного, требующего усилий…Веками община и государство отбирали „простых“ – тех, кто меньше склонен к размышлению, анализу, сравнению, рефлексии. А „шибко умные“…истреблялись поколениями, веками…Последствия понятны: огромные массивы земель, которые могли использоваться века и тысячелетия, оказались загублены в считанные годы… Все в чудовищной степени загажено: завалено отходами, в том числе токсичными и радиоактивными. Загазовано и залито бензином, мазутом, прочей гадостью. Никто ведь никогда не соблюдал хоть какого-то порядка… Природная составляющая России погибла, и тут ничего не поделаешь».

И выводы: «Как много людей страдает первобытной нерасчлененностью сознания, мгновенно обнаруживая „нелюбовь к Отечеству“, „русофобию“ и прочие ужасы там, где развращенные цивилизацией европейцы увидят всего-навсего экологические или социальные лозунги». «В сущности, это очень опасная цивилизация. Опасная и для самой себя, и для своего же населения, и для соседей – для всех».

Не стану томить читателя: все это – из 500-страничного труда «Россия, которой не было – 2» все того же Буровского. Значит, «еврею» Хармсу нельзя без «должного» пиетета описывать русский ХVII век, а Буровскому всю русскую историю охаивать можно? Он возмущен тем, что Хармс говорит о Сусанине. Рекомендую вам лично убедиться, с каким сарказмом и пренебрежением он в той же книге отзывается о «русской святости» – Сергии Радонежском (стр. 298-302), о протопопе Аввакуме (стр. 425). Он, вслед за Шафаревичем, негодует по поводу стихов еврейского «русофоба» А. Безыменского, где есть строка о «мертвеющих реках» России. Сравните с этим выделенные мной строки из его текста, в которых говорится о том, что русские сотворили с природой своей страны.

Таков этот борец с русофобией. На стр. 291 в книге «Евреи, которых не было» у него «с приходом Сталина» была отстранена от власти ненавистная «еврейская триба», благодаря чему страна была избавлена от «потока концентрированной злобы», а на стр. 292 он пишет: «Русские коммунисты, пришедшие на смену еврейским, ничуть не лучше их в нравственном отношении, а в умственном отношении и по части образования им даже уступают». Ну, раз «пришедшие на смену ничуть не лучше» «ушедших», а в чем-то даже и хуже, очевидно, и «концентрированной злобы» меньше не станет? Ау, логика, где ты? Ну, не логика, хотя бы элементарная непротиворечивость заключений. И этот человек в России числится доктором философских наук и кандидатом наук исторических…

Когда же страну стали «избавлять от концентрированной злобы»? Ну, конечно, когда «еврейскую трибу» начали «отстранять от рычагов власти», то есть в 1938 году (см. выше). Выходит, и «приход Сталина» датируется 1938 годом? Теперь разъясняется и предыдущее недоумение: «Русофобия была частью официальной политики СССР» не до 1924, а до 1938 года – вот что означает «до Сталина». А чья же власть была в СССР «до Сталина», то есть до 1938 года? Ну, конечно, той самой «еврейской кодлы»!

Но в другом месте (стр. 389) он говорит о «той на 90% еврейской кодле, что варила из русских костей свое ведьминское варево с 1922 по 1941 год, в это самое страшное двадцатилетие русской истории». Значит, «кодла» властвовала года на три больше? В 1938 году, по его же словам (стр. 286), «разогнали еврейские организации, в том числе и самые невинные, культурные… Пересажали и перестреляли еврейских писателей, пишущих на идиш и на иврите». Что не мешает ему чуть выше (стр. 285) опять писать: «Еврейская „семья“, бессменно господствовавшая 20 лет в важнейших узлах партаппарата…» Так, черт побери, по какой год властвовала «та на 90% еврейская кодла» – по 1941 или по 1937-1938?

Если вести отсчет «самого страшного двадцатилетия российской истории» с 1922 года, то еврейским, тоже достаточно условно (имея ввиду, что евреи были в составе высшего руководства), его можно считать только несколько первых лет. После 1926 года, как писал Кожинов, выходило, «что их роль… уже сыграна». Далее евреи, если они даже были членами правительства, по его же словам, были «всецело подчинены Политбюро, что с конца 20-х годов фактически означало – товарищу Сталину. Геннадий Костырченко в книге «Тайная политика Сталина» так и пишет, что Сталин «стал к концу 20-х годов полновластным хозяином в стране».

Для Кожинова Сталин тоже спаситель от русофобии… нет, не еврейской, он о евреях в этой связи прямо не говорит, а, скажем так, от русофобии предыдущей эпохи. Он не нарадуется  «реабилитации исторического прошлого» в 30-х годах, тому, что в то время «по всем линиям происходит естественный здоровый процесс реставрации, восстановления, возрождения тканей русского (российского) имперского социума».

Костырченко по этому поводу пишет: «Апеллируя к великому прошлому России, Сталин не собирался возрождать национальную духовность, неразрывно связанную с историей русского православия. Его прагматический ум надеялся обрести в прежнем величии этой державы прежде всего идеологическое обоснование своим властным амбициям. По свидетельству родственного окружения Сталина, тот в 1935 году высказал мысль о „фетишизме народной психики, о стремлении иметь царя“. Как бы оправдывая необходимость своего единоличного лидерства в партии и государстве, Сталин вызывал из небытия тени великих преобразователей России – Ивана III, Ивана Грозного, Петра Великого…»

Даже зная конечный итог, Кожинов все равно радуется фантикам дорогого имперского прошлого: «восстановление казачьих лампасов и чубов» (!), «восстановление дореволюционных воинских званий». А вскоре – совсем обалдеть можно – «завораживающе звучал над страной призыв из кинофильма “Александр Невский”: Вставайте, люди русские...». Но Кожинов, по крайней мере, не перевирает ход событий, и Сталин у него «пришел» никак не в 1938 году. И он справедливо считает: «Террор 1937 года – это только один из результатов совершавшейся с 1934 года политико-идеологической метаморфозы, хотя, конечно, наиболее поражающий ее результат...»

Правда, с объяснением им этой метаморфозы трудно согласиться. Он пишет (стр. 306): «До 1934 года в сущности нет и намека на приверженность Сталина собственно русской (а не только революционной) теме. В своем докладе на XVI съезде партии (27 июня 1930 года) он посвятил целый раздел разоблачению “уклона к великорусскому шовинизму”». А позднее, якобы, «осознав, что назревающая война будет по существу войной не фашизма против большевизма, но Германии против России, Сталин, естественно, стал думать о необходимости “мобилизации” именно России, а не большевизма».

Это чистая схоластика, и тут Кожинов противоречит сам себе. Он с явным одобрением цитирует книгу «видного сиониста» М.С. Агурского «Идеология национал-большевизма»: «Давление национальной среды, сам тот факт, что революция произошла именно в России, не мог не оказать сильнейшего влияния на большевистскую партию, как бы она ни декларировала свой интернационализм... Это было результатом органического процесса». Он приводит также относящееся к 1928 году высказывание Троцкого: «Борьба против эмиграции... входит неразрывной частью в сталинскую идеологию национал-социализма... После каждой революции реакция начиналась с борьбы против эмигрантов, против чужаков и против инородцев...» Кожинов и с Троцким не спорит, он только говорит, что «Троцкий слишком забегал вперед: в 1928 году едва ли были основания усматривать в политике Сталина какие-либо собственно “национальные” устремления».

Это действительно был «органический процесс». Костырченко пишет о «ленинском призыве в партию» 1924 года, как о «массовом наплыве в ее ряды льнущей к власти молодежи мещанско-крестьянского происхождения». К середине 30-х эти молодые волки окрепли и требовали себе места под партийным солнцем. А что у Сталина в 1928 году «вряд ли могли быть национальные устремления» – это вообще несерьезно: из его письма от 1922 года к Ленину (см. выше) видно, что он уже тогда был законченным русским великодержавником.

Костырченко приводит ряд примеров того, что Сталин часто «старался подчеркнуть свою пускай не кровную, но духовную русскость», употребляя выражения типа «мы, русские большевики», «мы, русские». Сталин не хуже Троцкого или Агурского понимал, что «революция произошла именно в России», и он чутко уловил момент, когда опору нужно было перенести с интернационализма на русский национализм/шовинизм. А приход к власти в Германии нацистов скорее сыграл для него роль заразительного примера.

Сталин целеустремленно шел к этому моменту. Вполне возможно, что и «ленинский призыв» был им организован с дальним прицелом. Костырченко называет целый ряд шагов, которые исподволь готовили тот перелом в национальной политике: «Если весной 1923-го, после ХII съезда РКП(б), Сталин благословил курс на „коренизацию“ кадров на Украине („украинизацию“) (тогда он был заинтересован в поддержке со стороны республиканских элит), то спустя два года, в апреле 1925-го, он добивается назначения на пост генерального секретаря ЦК КП(б)У своего верного клеврета Л. М. Кагановича, которого напутствовал указанием призвать к порядку не в меру увлекшихся самостийностью украинских товарищей.

Став полновластным хозяином в стране, Сталин больше не утруждал себя заигрыванием с националами. Уже начиная с 1929 года он все решительнее и жестче пресекал любые более или менее заметные проявления „cамостийности“ на Украине. Поскольку разворачивалась кампания борьбы с вредителями из числа так называемых буржуазных специалистов, первый удар набиравших силу политических репрессий пришелся по наиболее авторитетным представителям старой национальной интеллигенции… По аналогичному сценарию развивались события в Белоруссии. В августе 1929 года местные органы безопасности приступили к ликвидации контрреволюционной организации так называемых национал-демократов…К сентябрю следующего года… были взяты под стражу десятки представителей национальной интеллигенции, в том числе шесть видных белорусских академиков. Опасаясь расправы, покончил жизнь самоубийством президент АН Белоруссии В. М. Игнатовский».

Уже с 1931 года (а не с 1934, как внушает нам Кожинов), пишет Костырченко, «краеугольным камнем… нового идеологического курса советского руководства… стал открыто провозглашаться патриотизм». С конца 20-х – начала 30-х годов начался прессинг и на еврейскую (идишистскую) культуру. Прав был Костырченко, когда писал, что этот этап наступления на еврейскую культуру не был специфически антисемитским явлением – в 30-е годы евреи разделили судьбу всех нерусских народов СССР. Но апофеоз наступил в 1937 году.

Из всего изложенного становится очевидным, что, по меньшей мере, с конца 20-х годов курс страны всецело определял Сталин и никакие не евреи. Вот сам Буровский сообщает: «В 1930 году советские историки получили четкое задание ЦК и лично Сталина – найти исторические оправдания репрессиям эпохи Ивана и опричнине». В середине 30-х годов вождь режиссировал известные политические процессы. Как он мог всем давать указания (которые принимались к неукоснительному исполнению), всем руководить, – когда он еще «не пришел»?

В Москве в начале 30-х годов было уничтожено много памятников старины. Кто виноват? Конечно же, евреи, если верить Буровскому: «План реконструкции Москвы осуществлял не кто иной, как Лазарь Каганович… Когда взрывали Собор Христа Спасителя, Каганович повернул рычаг взрывателя со словами: „Задерем подол матушке России“». Но вот Солженицын сообщает, что «взрывал Храм Христа Спасителя инженер Жевалкин, из крестьян Скопинского уезда».

А это Кожинов: «Совершенно ясно, что помимо воли Сталина не могли быть уничтожены в декабре 1931 года московский Храм Христа Спасителя, 1 мая 1933 года – древнейший – в 1930 году ему исполнилось 600 лет! – кремлевский собор Спаса-на-Бору и в апреле 1934 года – главный московский памятник Петровской эпохи – Сухарева башня. Притом, узнав о подготовке уничтожения этой башни, Сталину направляли протестующие послания И.Э. Грабарь, И.В. Жолтовский, А.В. Щусев, К.Ф. Юон и другие, но 18 сентября 1933 года вождь собственноручно написал директиву тогдашнему „хозяину“ Москвы Кагановичу, заявив, что Сухареву башню „надо обязательно снести… Архитектора, возражающие против сноса – слепы и бесперспективны“».

И я снова ставлю все тот же вопрос: как это может быть, что помимо воли Сталина, «пришедшего» в 1938, а то и в 1941 году, в стране уже в начале того же десятилетия ничего не может быть сделано? Все он да он, и без него – ни шагу. И «хозяин» Москвы тоже он, а Каганович у него служит завхозом столицы.

А теперь вернемся к утверждению Буровского о «той на 90% еврейской кодле, что варила из русских костей свое ведьминское варево с 1922 по 1941 год, в это самое страшное двадцатилетие русской истории», и зададимся вопросом, почему он столь упорно пытается навязать нам представление, что Сталин «пришел» никак не раньше 1938 года? Зачем Буровскому понадобилось это многократно доказанное выше и вообще-то и без моих доказательств очевидное вранье?

Познакомлю вас еще с одним его откровением: «При Сталине, как к нему не относиться, направление людоедства резко изменилось, теперь под нож шел совершенно другой контингент». Здесь явно чувствуется удовлетворение изменением «направления людоедства». Поскольку людоеды-евреи из той самой «кодлы» «варили варево из русских костей», логично заключить, что теперь варево будет вариться из костей еврейских или, может быть, еще каких-то, но в любом случае не русских. А когда был последний большой пир на русских костях? Правильно, во время коллективизации, в 1932-1933 годах.

И вот вам ответ: в «самом страшном двадцатилетии российской истории» были свои два самых страшных (1932-1933) года: коллективизация с ее раскулачиванием и раскрестьяниванием, голод, стоивший миллионов жизней украинских, русских, казахских, немецких (в Поволжье) крестьян. Если Сталин «пришел в 1938 году», значит… их смерть на совести «еврейской кодлы». Прямо Буровский этого не говорит, – все же как-то зябко взять да прямо выдать такую явную брехню, но вся его хронологическая эквилибристика ведет читателя к этому выводу. 

Даже Кара-Мурза до такого бесстыдного, наглого навета на евреев не додумался. Нет, конечно он, как и все юдо-озабоченные, тоже пытается хоть краешек вины за крестьянский Холокост возложить на евреев. Описывая коллективизацию, он говорит о том, что за образец для нее взяли сионистские кибуцы, которые замечательно подошли для евреев, а для русских крестьян оказались «несовместимыми с их представлениями о  хорошей и даже приемлемой жизни». Ну так ведь сионисты никому не навязывали свои кибуцы в качестве примера для подражания.

Из описания Кожинова явственно вытекает, что инициатором коллективизации и человеком, определявшим весь ход и каждый изгиб этого процесса, был Сталин. В ноябре 1927 года он говорит, что к коллективизации «дело идет, но еще не скоро придет», в феврале 1928 года заверяет партию и страну, что «разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим продразверстку, раскулачивание и т.д., являются контрреволюционной болтовней», а уже  2 июня того же года «Правда» публикует его доклад под названием «На хлебном фронте», в котором высказана прямо противоположная позиция.

А с 1929 года года в той же «Правде» пошли сталинские статьи, каждая из которых уже непосредственно определяла судьбы миллионов людей: 7 ноября 1929 года – «Год великого перелома», 21 января 1930 года – «К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса», 2 марта 1930 года – «Головокружение от успехов»… Кожинов пишет: «Решение о немедленной и всеохватывающей, “сплошной” коллективизации было, в сущности, первым самостоятельным и действительно реализованным решением Сталина (если иметь в виду, конечно, решения, определяющие политический курс в целом)».

Итак, коллективизация – это Сталин, Сталин и еще раз Сталин. Причем здесь евреи? Ну, не волнуйтесь так, господа юдо-озабоченные, совсем без евреев дело не обошлось. Посмотрите, как «изящно» извивается мысль Нобелевского лауреата в его «Двести лет вместе»: «На ХV съезде компартии (декабрь 1927) пришло время высказываться по нарастающе грозному крестьянскому вопросу: что делать с этим несносным крестьянством, которое в обмен на хлеб нагло желает получать промышленные товары? Главный доклад тут – от Молотова. А в прениях среди ораторов – бессмертные удавщики крестьянства Шлихтер и Яковлев-Эпштейн… Разумеется, при любом „проценте“ в советском и партийном аппарате – и тут ошибочно объяснять злейший антикрестьянский замысел коммунизма именно еврейским участием. Нашелся бы на Наркомзем и русский, вместо Яковлевa-Эпштейна…».

Ну, если бы нашелся, так зачем ты мутишь воду? Зачем из многих десятков выступивших в прениях выделил двух «евреев»? На поверку «удавщик» Шлихтер, оказывается, – никакой не еврей, он на четверть немец и на три четверти украинец. Ткнуть пальцем в одного еврея Эпштейна – как-то не солидно, а два – уже микрозаговор. А еврей или не еврей Шлихтер – кто станет проверять?

Кожинов подходит к делу еще «тоньше». Он пишет, что по тогдашнему административному делению территория страны включала 8 основных зерносеющих регионов. «Накануне коллективизации во главе этих “единиц” были поставлены поляк Станислав Косиор (Украина), еврей Шая Голощекин (Казахстан), русский Андрей Андреев (Северный Кавказ), латыш Роберт Эйхе (Сибирь), русский Борис Шеболдаев (Нижняя Волга), еврей Мендл Хатаевич (Средняя Волга), литовец Юозас Варейкис (Черноземный Центр) и латыш Карл Бауман (Московская область). Многозначительность этого “отбора” станет понятной, если знать, что в общем количестве членов ЦК ВКП(б) 1930 года (а все перечисленные люди были членами ЦК) поляки, прибалты – то есть фактически “иностранцы” – и евреи составляли совместно только одну четверть; между тем в когорте “главных коллективизаторов” они заняли три четверти!» (слова выделены Кожиновым).

С Кожиновым можно согласиться в том, что «едва ли сей “отбор” был случайным… из тех вышеупомянутых восьми членов ЦК, которые непосредственно осуществляли коллективизацию в основных “зерновых” регионах, к концу 1930-х были расстреляны семеро, – “уцелел” один только Андреев, – кстати сказать, уже в 1930 году возвращенный с Северного Кавказа в Москву и более не занимавшийся “коллективизаторством”...»

Это был излюбленный трюк Сталина. Из 20 человек, получивших в ноябре 1935 года верховные звания ГБ, к концу 30-х годов тоже уцелел только один – С. А. Гоглидзе (видимо, его спас Берия, который покровительствовал ему и позднее). Из тех 20 человек русских было всего 4 (20%), все остальные – нацмены и «иностранцы», из 8 «коллективизаторов» русских было, по Кожинову, 2 (25%). Очевидно, русских в обоих случаях Сталин вводил в эти команды «смертников» для маскировки, а составляя их, в основном, из «чужаков», преследовал сразу несколько целей: избавлялся от «чужаков», освобождая места для «молодых волков» из русских; одновременно выставлял в глазах населения виновниками произвола этих «чужаков», а при их последующей ликвидации зарабатывал ореол борца с обидчиками русского народа.

Сталин и в третий раз провернет тот же трюк после Второй мировой войны. Буровский рассказывает, как уже в разгар антисемитской кампании он, тем не менее, выдвигал евреев на крупные должности в присоединенных к Союзу землях – в Прибалтике, на Западной Украине, – а также в странах Варшавского договора. Буровский резюмирует: «Эти люди исчезли сразу, как только сделали самую грязную работу… В сущности, их руками загребли жар, и только». То есть мы видим: каждый из юдо-озабоченных русских авторов – в целях «объективности» – что-то говорит вроде бы даже в защиту евреев, но затем все равно пытается стрелку вины перевести на них.

Кожинов, например, довольно пространно рассказывает, что «чрезмерно агрессивные действия Хатаевича», руководившего Средне-Волжским крайкомом, при проведении раскулачивания и коллективизации, «вызвали немедленный протест Сталина», и Хатаевичу была отправлена телеграмма с требованием прекратить «перегибы». Но, вот какая странность: хотя реакция Сталина была «немедленной», но, как сообщает сам же Кожинов, было поздно: «перегибать» было уже нечего. И он еще силится уверить нас, что и эта телеграмма, и статья «Головокружение от успехов» были искренними попытками Сталина прекратить произвол местных властей… 

Он, правда, пишет, что «попытки „обелить“ Сталина несостоятельны, ибо даже в том случае, если наиболее беспощадные и разрушительные акции того времени осуществляли другие лица, ответственность все равно лежит и на Сталине, ибо эти лица (тот же Хатаевич) оказались на своих постах с его ведома и не без его воли». Вот это «и на Сталине» уже есть попытка обелить вождя: за то, что произошло в начале 1930-х годов в деревне, Сталин несет львиную долю ответственности, иначе трудно объяснить, почему во всех регионах творилось одно и то же. И что же: после «Головокружения от успехов» разве не продолжалось, с некоторой передышкой, то же самое?

Стремление Кожинова смягчить ответственность Сталина за крестьянский Холокост этим не ограничивается: он вообще считает, что коллективизация сельского хозяйства тогда была единственно возможным решением. В этом отношении русские почвенники были вполне солидарны с большевиками. Но вот за «крайности» коллективизации, за голод 1932-1933 годов и те, и другие стремятся, хотя бы частично, снять с вождя ответственность. Но если не Сталин, то кто же в этом повинен? Сами понимаете…

Хорошо известно, что самые страшные последствия коллективизация имела на Украине, где число погибших от голода, по разным данным, составило от 4 до 8 миллионов человек. Были попытки и к украинскому голодомору приплести евреев. Но компартию Украины возглавлял тогда Станислав Косиор, поляк по национальности, правительство Украины – Влас Чубарь, украинец и сам сын крестьянина, украинское ГПУ – Станислав Реденс, тоже поляк. Но даже Реденс, Косиор, Чубарь не были главными виновниками трагедии украинского крестьянства. Доля ответственности лежит на каждом из них, как и на более мелких исполнителях, среди которых были и евреи. Но постановщиком и режиссером трагедии, без тени сомнения, был сам Великий Вождь.

Не было никаких реальных оснований решать в СССР аграрную проблему методом, который ни в одной другой стране не применялся. Но пусть будет даже коллективизация – почему такими зверскими методами? Неужели нельзя было на время страшного голода хотя бы приостановить вывоз зерна и другого продовольствия за границу? И почему правительство отказывалось от зарубежной помощи? Так может вести себя только власть, для которой жизни подданных – последнее на шкале ценностей.

Можно посмотреть глубже – кто привел Сталина к власти, кто помог ему сделать эту власть абсолютной, кто сотворил культ Сталина? Вы еще не знаете? Читайте Кара-Мурзу: «Первыми концептуальными творцами культа Сталина были в 1934-1935 гг. „поводыри“ Исаак Бабель и Борис Пастернак». Вы ждете доказательств или хотя бы элементарного объяснения, каким образом эти два «поводыря» (видимо, синоним «инженеров человеческих душ») смогли соорудить столь грандиозное явление?

Известно, что Бабель на 1-м съезде советских писателей пел дифирамбы Сталину. Но вряд ли кто-либо из выступавших на съезде в той или иной форме не пел их. А все почему? Да именно потому, что к этому времени (1934 год) культ Сталина уже вполне сложился. Пастернак написал в 30-е годы хвалебное стихотворение о Сталине, позднее он это так объяснял: «Поддался общему настроению». Но вот что сообщает о нем Андрей Вознесенский: «В 1937 году, когда собирали подписи под письмом, одобряющим смертный приговор Якиру, Тухачевскому и другим, Пастернак был единственным писателем, который отказался подписать это позорное письмо». Вот такой «творец культа Сталина». Два еврея навязали культ вождя многомиллионной стране? Это было бы смешно, коль не было так глупо.

В глупое положение поставил себя Кожинов, написав: «Верно, что культ Сталина непомерно разросся в это время (к середине 30-х годов), но в какой-то мере за счет других – по-своему также „уродливых“ – культов. Так, например, сейчас уже мало кто представляет себе во всем его объеме культ В.Э. Мейерхольда». Очень может быть, что культ Мейерхольда был уродлив даже без всяких кавычек, но сравнивать его с культом Сталина можно только от непреодолимого желания хоть как-то обелить любимого вождя.

Кто, когда и почему сделал выбор в пользу «твердой руки», известно. Леонид Волков, бывший народный депутат РФ, писал: «Странная у россов историческая память: Иван Грозный, Петр Великий, Сталин великий и мудрый – вот ее герои. Им с легкостью отпускаются чудовищные исторические грехи, моря крови и унижений, преступления, нищета. Иное дело мирные реформаторы – царь Александр Второй, Хрущев, Горбачев, Ельцин. Тут каждое лыко в строку». А вот мнение Галины Старовойтовой: «Сознание народа остается „царистским“: народ обожает идти за харизматическим лидером».

Но, конечно, лучшим опровергателем собственных измышлений, как обычно, является сам Кара-Мурза: «В конце 20-х годов сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором – и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор… Когда утвердился Сталин – оставалось 10 лет до войны». Ну, насчет того, что это был «лучший выбор с точки зрения судьбы России» автор чуточку неточен: это был лучший выбор с точки зрения Кара-Мурзы. Вряд ли можно говорить о том, что это был вполне осознанный выбор народа. Но, так или иначе, в этих признаниях Кара-Мурзы – еще одно подтверждение лживости утверждений его коллеги по цеху юдо-озабоченных Буровского, что Сталин «пришел» не то в 1941, не то в 1938 году.

Буровский – легок на помине – не связывает прямо сталинский тоталитаризм с евреями, а Борис Пастернак для него вообще, «строго говоря, никакой не еврей». Но посмотрите, как он описывает неких евреев, «которые не вписались в европейское общество»: «Такие люди не могут руководствоваться существующими нормами жизни в гражданском обществе, когда не полиция, местком и администрация заставляют тебя жить прилично, а ты сам управляешь собой. Они не могут жить сами по себе, следуя моральным нормам и соблюдая законы, им необходим начальник, обожаемый и ненавидимый, необходим коллектив (он же община) себе подобных, и чтобы впереди шествовал главный во всей красе».

Господи, да это же нарисован точный портрет русского человека, и не отдельных личностей, а доброй, пожалуй, даже большей части русского народа! Если кому мало приведенных выше свидетельств русских людей на этот счет, то вот вам мнение несомненного русского патриота Василия Шульгина: «Для русских наивыгоднейшая форма общежития есть Вожачество. К такому вожачеству (в форме ли монархии, диктатуры или иной) русские, понявшие свою истинную природу, будут стремиться» (слова выделены Шульгиным). Яснее не скажешь. Вот русские, лишившись монархии, поторопились уже через десяток лет соорудить себе культ Вождя, то есть Вожака. Вспомним приведенное выше высказывание самого Сталина о „фетишизме народной психики, о стремлении иметь царя“. Потеряв Вожака в лице Генерального секретаря ЦК КПСС, русские тут же возвели в это качество президента страны.

Помимо того, что русский народ в своей массе жаждал Вожака, особую роль в формировании и укреплении неограниченной власти Сталина сыграли те молодые и голодные волки, о которых говорилось выше. Они счастливо нашли друг друга – Сталин, своим маккиавелиевским умом понявший, что они станут его надежной опорой, и эта молодая партийная поросль из «коренного» населения, уловившая, что с его помощью они могут вытеснить с теплых местечек всяких «чужаков».

А евреям вождизм, стремление к «твердой руке» никогда не были свойственны. У евреев испокон века была одна «твердая рука» – Творец. В Торе (Ветхом завете) множество раз повторяется: «Не сотвори себе кумира!» Каждая еврейская религиозная община самостоятельна. Цари у них (у нас) появились позднее, чем у окружающих народов. А уж когда евреи оказались рассеянными по всему свету, – какие могли быть вожди? Нет у евреев такой привычки, такой потребности. И, кстати, чем более креп культ, тем труднее становилась жизнь советских евреев.

Вообще, нет, кажется, ни одной присущей русским и имеющей негативный оттенок черты, которую кто-либо из юдо-озабоченных не попытался переложить с больной головы на еврейскую. Наиболее преуспел в этом, естественно, наш друг Буровский. Вот он сообщает об одном тягостном качестве евреев: «У русских все же при любой убежденности сохраняется и ирония, и умение дистанцироваться от любимой „идеи фикус“. А у евреев – не всегда. Ранняя и очень мощная идеологизация народа сказывается, и порой довольно катастрофически… Вот что есть у всех евреев, верующих во что бы то ни было: они всецело охвачены своей идеей. Идеология может меняться, но в каждый отдельно взятый момент еврей предан данному конкретному бреду всей душой, всем сердцем, всем дыханием жизни». А вот и вывод: «Евреи вообще намного больше склонны к идеологиям, чем русские».  

Но вот что говорит Кожинов: «Государство в России в течение веков имело идеократический характер, то есть власть основывалась не на системе законов, как на Западе, а на определенной системе идей… Но Февральский переворот “отделил” Церковь от государства, уничтожил самодержавие и выдвинул в качестве образца западноевропейские (а не российские) формы общественного бытия, где властвует не идея, а закон… Победа Октября над Временным правительством и над возглавляемой “людьми Февраля” Белой армией была неизбежна, в частности, потому, что большевики создавали именно идеократическую государственность, и это в конечном счете соответствовало тысячелетнему историческому пути России». То есть русские, едва избавившись от одной идеократии – царского самодержавия, – тут же схватились за другую – большевистскую, а затем еще – за самое страшное, сталинское, ее воплощение.

Итак, русские мыслители убедительно доказали, что в 1917-1922 годах русские, причем не только большевики или простонародье, но и значительная часть привилегированного класса (черносотенно-почвенническая), не считаясь с жертвами, отвоевали возможность жить в привычном для них идеократическом обществе, в его большевистском варианте. Затем русские, увидев, что им в этом обществе недостает другого привычного им элемента – твердой руки Вожака, быстренько, менее чем за одно десятилетие, соорудили культ Вождя, который снова залил страну кровью – сначала в ходе раскулачивания и коллективизации на рубеже 1920-1930-х годов, а затем – в ходе репрессий в середине 1930-х годов. А теперь пытаются еще обвинить в этом евреев…