65-летию освобождения Киева посвящается

ПРАВДА  О «МАТЧЕ СМЕРТИ»

У этой легендарной истории, обросшей за давностью лет многочисленными вариантами, осталось очень мало свидетелей. Один из таких вариантов изложил в романе-хронике «Бабий Яр» Анатолий Кузнецов (кстати, расспрашивал он об этом и меня). Я же хочу поведать читателям о том, что мало кому известно. При этом постараюсь отделить правду от многочисленных легенд. Сама же развязка происходила у меня на глазах. 

Вначале о том, что я узнал от самих футболистов, которые уже никогда и никому ничего не расскажут... Речь идет о пребывании в Сырецком концлагере участников знаменитых «матчей смерти». Да, да – эти слова нужно употреблять во множественном числе. И сейчас вы узнаете почему... 

Бытует мнение, что динамовцев расстреляли в Бабьем Яре. Эта легенда – досужая выдумка. Однако давайте все по порядку. Начну с того, что футболистов киевской команды «Динамо» никто в городе специально не оставлял. Той трагической осенью сорок первого не всем им удалось вырваться из кольца окружения. Некоторые вернулись в оккупированный Киев. 

Хорошо известный многим болельщикам вратарь Николай Трусевич тоже оказался в городе. Физически сильный спортсмен устроился работать грузчиком на хлебзавод № 1. Там он не голодал. А по вечерам на ближайшем пустыре играл с приятелями в футбол. Вскоре об этом стало известно немецким властям. От них поступило предложение собрать команду для участия в открытии украинского стадиона на Большой Васильковской, 51 (современное название этой улицы – Красноармейская, а стадиона – «Центрральный»). После жарких споров спортсмены все-таки решили принять это предложение, хотя понимали, что за ним стоит не только спортивный вызов. 

И вот наступило 12 июля 1942 года. В заключение торжественного открытия стадиона состоялся футбольный матч. Наши спортсмены довольно легко победили команду какой-то воинской части. Я уже упоминал, что в Киеве остались лишь некоторые динамовцы. Других членов команды набрали из различных клубов. Так, нападающий Федор Тютчев был из ЦДКА (я его после войны встречал на Владимирском базаре). Но в нацистских отчетах о футбольных матчах умышленно говорилось не о сборной, а о команде «Динамо». Именно такое название и вошло в историю последующих трагических событий. А уж они превратились в легенду... 

Первому проигрышу гитлеровцы не придали большого значения. Просто на очередную встречу 17 июля они выставили более сильную команду. И снова проиграли. Затем два матча подряд терпели поражение мадьяры (это были сборные команды футболистов из венгерских войск). Страсти накалились. «Как это так? Неужели никто не может победить футболистов „Динамо“»?..» Только после этого произошла встреча с самой сильной военной командой летчиков – «Люфтваффе». Задолго до назначенного на 6 августа 1942 года матча, киевские газеты, выходившие в период оккупации, на все лады расхваливали непобедимых футболистов Третьего рейха.

И голодные, изможденные спортсмены украинской команды вступили в неравный бой с откормленными футболистами, проводившими регулярные тренировки. «Динамо» – «Люфтваффе». Кто кого? Именно эта встреча, сопровождаемая стрельбой в воздух, и вошла в историю спорта под названием «Матча смерти». Казалось, силы были явно не равны. С одной стороны вымотанная четырьмя предыдущими играми украинская сборная. А с другой – вышколенная, в отличной спортивной форме команда летчиков. 

Местом для матча власти избрали небольшой стадион на две тысячи зрителей в центре города. Теперь он называется «Старт» и находится недалеко от площади Победы, на пересечении улиц Шолуденко и маршала Рыбалко. Сейчас здесь установлен памятный знак: на постаменте высится колонна, а над ней орел-стервятник, в глазу которого вмонтирована свастика. Из-под клюва этой хищной птицы участник поединка выбивает футбольный мяч. В представлении многих он символизирует земной шар... 

Перейдем к тому, что рассказали футболисты. Довоенный вратарь динамовцев Киева Николай Трусевич поведал нам, что перед самым матчем весь стадион оцепили гестаповцы. На гаревой дорожке по всему периметру футбольное поле охраняли эсэсовцы с овчарками. Трибуны гордо оседлали многие офицеры войск гарнизона во главе с высшими чинами СС, гестапо, комендатуры и оккупационных властей. 

– Мы еще не вышли на поле, – рассказывал нам в Сырецком лагере Коля Трусевич, – а нервы уже были взвинчены до предела. Но мы не собирались уступать этим откормленным бугаям... 

– А наши болельщики на стадионе были? – спросил кто-то из заключенных. 

– Были. Но им разрешили сидеть только на трибунах за воротами. Вот там и жались друг к другу местные любители футбола. 

Как же развивались события во время матча? Первый гол забили футболисты «Люфтваффе». Трибуны, заполненные немцами, ликовали. Судья тоже был на стороне немцев. Как только динамовцы прорывались к воротам противника, он объявлял положение «вне игры». Тогда наши футболисты изменили тактику. Они стали обстреливать ворота «Люфтваффе» с дальних дистанций. Одна из таких комбинаций увенчалась успехом. Ничейный счет как бы дал им второе дыхание. И к концу первого тайма украинские футболисты вели со счетом 2:1. Расхрабрившиеся местные болельщики стали кричать: «Немцев бьют!» Это уже относилось не только к футболу. 

Теперь на трибунах занервничали оккупанты. Чтобы разрядить свою злость, некоторые из них стали палить в воздух. Но преимущество динамовцев, их стремление закрепить свой успех, никто уже остановить не мог. Во время перерыва в раздевалку к украинской команде вошел офицер из ложи коменданта города. На чисто русском языке он отметил напористость и превосходную игру динамовцев. Но он настоятельно рекомендовал спортсменам проиграть этот матч, если они хотят сохранить себе жизнь... 

Офицер удалился. Футболисты стали обмениваться мнениями. Большинство было за то, чтобы несмотря на угрозы, биться до конца и вырвать победу. Едва начался второй тайм, как киевляне забивают еще один гол. Счет становится 3:1. Местные болельщики плачут от радости. А с трибун оккупантов слышны злобные выкрики и ругательства. Игра в полном смысле идет не на жизнь, а на смерть. Но динамовские болельщики этого не знают и откровенно выражают свою радость. 

Между тем, футболистам «Люфтваффе» удалось отквитать два мяча. Счет снова ничейный – 3:3. Однако сборная команда Киева неудержимо рвется к воротам противника. Тактика обстрела ворот с дальних позиций дважды приносит успех. Матч немцы проиграли со счетом 5:3. Уныние и злость они выместили на беззащитных украинских спортсменах... 

Согласно одной из легенд прямо со стадиона всех динамовских футболистов увезли в Бабий Яр и там расстреляли. В действительности, динамовцы после 6 августа, через три дня, провели еще один матч с этим же соперником на стадионе «Зенит». Киевляне победили с сухим счетом – 3:0. 16 августа они с разгромным счетом 8:0 еще положили «на лопатки» украинскую националистическую команду «Рух». 

Итак, за месяц было сыграно семь матчей. И каждая победа динамовцам доставалась с огромным трудом. Только после этого у нацистов лопнуло терпение, и они большинство спортсменов отправили в Сырецкий концлагерь. Опять же не всех. Четверку самых активных и видных: Клименко, Трусевича, Кузьменко и Коротких. Именно им после войны на стадионе «Динамо» установлен памятник. А у некоторых возникло заблуждение, что на этом стадионе проходил «матч смерти». 

Теперь я расскажу читателям о действительных событиях происшедших в нашем концлагере на моих глазах. Футболистов, когда их привезли, определили в так называемую «выездную сотню». Это была привилегированная группа заключенных, которую машинами вывозили работать на различные объекты. Футбольная четверка строила гараж для гестапо по улице Короленко, 33. А порядок был такой, что после работы при общем построении все ждали возвращения из города выездной сотни. 

Однажды эта группа заключенных вовремя не вернулась из города. Прождав ее минут сорок, Радомский распорядился всем разойтись по землянкам. Но не прошло и часа, как стали бить по рельсу и собирать всех на общий сбор. В предчувствии беды в лагере царила полная тишина. Мы поняли, что без расстрелов сегодня не обойдется. 

Погода была отвратительная, моросил мелкий дождь. Перед строем, зло поблескивая своими золотыми очками, взад-вперед ходил штурмбаннфюрер. Наконец, он приказал полицаям открыть ворота и впустить опоздавших. Их расположили напротив нас. Начальник лагеря дал знак и переводчик объявил нам, что перед общим строем стоят провинившиеся. Они готовили в гестапо покушение, но его удалось предотвратить. И поэтому сейчас на наших глазах расстреляют каждого третьего. 

Сотник Павловский стал суетливо и старательно выполнять команду начальника. Несколько раз он переставлял «виновных» с таким расчетом, чтобы футболисты попали под счет «три». Затем он дал команду: 

– Каждый третий – на выход! 

В сотне оказалось сто двадцать человек. При выходе каждого третьего среди обреченных оказалось сорок человек. Остальных отправили в общий строй (сюда же случайно попал и Федор Тютчев). Потом Павловский поставил смертников по четыре в ряд, с интервалом друг от друга в два метра. 

 

Прозвучала команда лечь лицом вниз. Наступила зловещая минута. Каждый понимал, что для отобранных это конец. И как мы сразу не поняли? Ведь еще при построении все видели: охрана усилена, по углам двора установлены пулеметы. 

Снова команда. У каждого ряда лежащих встал полицай. В этот момент приподнялся Коля Трусевич, повернулся к нам лицом и крикнул: 

– Да здравствует советский спорт! 

Мигом возле него оказался фон Радомский и всадил во вратаря всю обойму своего пистолета. После этого инцидента, выполняя привычную работу, полицаи стали расстреливать всех остальных. А дворовая команда буднично оттаскивала трупы к лагерной яме... 

На следующий день одного из расстрелянных нашли у провода высокого напряжения. По-видимому, он в лагерной яме пришел в себя и ночью пробрался ко второй зоне. Голыми руками сделал подкоп, но когда пролезал за ограждение, то спиной прикоснулся к смертельному проводу высокого напряжения. 

От оставшихся в живых мы вскоре узнали настоящую причину расстрела. Дело было так. После окончания работы на строительстве гаража, заключенные начали выходить со двора. В этот момент к месту сбора подъехал на легковой машине сам шеф гестапо. Не успел он выйти, как его немецкая овчарка набросилась на узников. В этой сутолоке кто-то случайно толкнул гестаповца, и тот порвал о машину свою генеральскую шинель.

Именно за это расстреляли сорок безвинных. А штурмбаннфюрер, воспользовавшись таким случаем, приказал в число подлежащих уничтожению включить непокорных футболистов.

ПАРТИЗАНСКАЯ МАДОННА

В середине марта штурмбаннфюрер придумал новое издевательство над заключенными. Как всегда, после утреннего построения, все сотни с песнями шагали на работу. В это время в лагерь приехал Радомский и внезапно остановил движение колонн. Он дал распоряжение всем возвратиться в землянки и оставить там верхнюю одежду и шапки. С этого дня по приказу Радомского запрещено работать в верхней одежде и головном уборе. Нарушивших запрет ждало одно наказание – расстрел. 

А весна в сорок третьем году выдалась холодная. Ежась от утренней стужи, мы шли на работу в одних рубашках и догадывались, зачем он это сделал. То была еще одна жестокая выдумка эсэсовца, чтобы побольше людей отправить на тот свет. Когда вечером мы возвратились в землянку, то не нашли нашей одежды. Как объяснил дежурный по лагерю – ее сожгли. Не успокоившись на этом, главный садист еще раз обошел всю территорию, проверяя, не спрятал ли кто-нибудь в укромном месте что-то теплое. При обыске он неожиданно наткнулся на трех больных. Уклонение от работы по Радомскому означало: немедленная смерть. Расправу он учинил тут же. Прямо в землянках он выдал каждому по порции свинца из своего пистолета. Дежурные сразу же вынесли трупы... 

От штурмбаннфюрера не отставал ротфюрер, рыжий откормленный мерзавец. Имени его никто среди узников не знал. Между собой мы так его и называли – «Рыжий мерзавец». И вот он также старался за день отстрелять двух-трех обреченных. Характер у него был такой, что даже своего любимого бульдога в припадке ярости прикончил. А дело было так. Ротфюрер давал на плацу указание коменданту. А пес мешал ему. Офицер несколько раз отгонял его. Но огромная собака поднялась на задние лапы и стала ластиться к хозяину. Увидев, что бульдог запачкал ему китель, он хладнокровно, не прерывая разговора, расстегнул кобуру и выстрелил в голову животному... 

Помню, летом к нам привезли очередную группу заключенных. Мужчин распределили по землянкам. Женщин отправили в барак. Лишь мать с грудным ребенком на руках осталась посреди двора, как неприкаянная. И сейчас, через пятьдесят с лишним лет, видится ее образ. Стоит она у меня перед глазами, как живая: высокая, красивая, стройная. О таких женщинах обычно говорят: кровь с молоком. Красавица-мать, ни на кого не обращая внимания, выцеловывала своего младенца. Видимо, чувствовала, что это последние минуты их жизни. Поэтому так неистово прощалась она со своим ребенком, который еще был несмышленышем. А он, ничего не зная и не понимая, кроме материнского голоса и ласки, льнул к ней, инстинктивно обхватывая своими ручонками ее открытую белую шею... 

Рыжий ротфюрер, наблюдая за этой сценой, что-то резко выкрикнул коменданту Прокопупе и махнул нетерпеливо рукой. К рослой красавице быстро подошел комендант и повел несчастную к лагерной яме, находившейся за нашей землянкой. Но мать, никого и ничего не видя, торопилась с последними поцелуями младенца. Подошел ротфюрер, вынул из кобуры наган и сделал выстрел.

Но ее, казалось, абсолютно не интересовали действия офицера. Эта Мадонна по-прежнему улыбалась своему младенцу, продолжая его целовать. И только после второго выстрела, прижав дитя к губам, она упала с ним в яму, подмяв его своим телом... 

Рыжий ротфюрер и комендант, как будто ничего особенного не произошло, повернулись и, громко разговаривая и смеясь, отошли от лагерной ямы. 

На следующий день мы узнали от тех, кого привезли вместе с этой неизвестной, что красавица была женой партизанского командира. Других подробностей никто о ней не знал и, наверно, уже никогда не узнает... 

РЫВОК В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Ночь была – хоть глаз выколи. В нашей огромной землянке многие не спали – ждали подходящего момента, чтобы рвануться в неизвестность, на волю. Решение смертельно опасное, но иного выхода у нас уже не было...  Часа в два кто-то шепнул: «Давай!», и Володя Кукля просунул руки сквозь решетку, нащупал отверстие замка. Едва он повернул ключ, как раздался щелчок, показавшийся нам оглушительным выстрелом. Володя мгновенно выдернул руки и отпрянул от выхода. Охрана тотчас же отреагировала на этот непонятный звук и опрометью бросилась к землянке. Их встретил лишь дружный храп. Немного потоптавшись на месте перед решетчатой дверью, они успокоились. Громко переговариваясь, охранники отошли, стали подниматься по ступенькам наверх... 

Оказывается, замок открывался в два оборота. Этого не учли, и такая мелочь могла сорвать весь замысел. Когда все стихло, Кукля шепотом признался, что у него от нервного напряжения руки совсем не слушаются. Мы подбодрили товарища, чтобы он успокоился. Но решили подождать, пока сменится охрана. Не дай Бог, еще раз звякнет – тогда беды не миновать. Каждый понимал – а нас на нарах в землянке было 327 узников, – что этой ночью решается его судьба. Жить или умереть? Завтра, наверняка, всех уничтожат... 

Тем временем я надел свой талисман, спрятанный в нарах – медальон с крохотной фотографией дочурки Светланки. Минут через двадцать Кукля вновь приступил к ответственной операции. На этот раз он колдовал над замком осторожно и долго. Время тянулось медленно, до нервной дрожи.

Быстрей бы все кончилось! Наконец дужка на замке бесшумно открылась. Кукля в изнеможении буквально упал на руки Давыдова. Все облегченно вздохнули. Кажется, путь на свободу открыт! 

Разбудили всех непосвященных в план побега. Собственно, этого делать не пришлось. Стали расковываться. Я освободил только правую ногу. Левую обметал цепью и перевязал шнурком. А моими клещами уже орудовал Долинер. В землянке поднялась суматоха. Нервы у людей не выдержали. Все торопились, гремели цепями. Каждый старался в темноте поскорее сбросить с себя оковы.

На шум в землянке снова прибежали охранники. 

– Вас лос?! (Что случилось?!) – громко спросил старший. 

– Вас ист дас эйн лярм? (Что за шум?..) 

Все замерли. Еще мгновенье, и побег сорвется. Положение спас переводчик Яков Стеюк. Громко по-немецки объяснил, что дерутся из-за вареной картошки. Часовые стали хохотать. Им было забавно. Ведь они уже знали, что утром нас расстреляют. Поэтому вечером и отдали в землянку все остатки пищи. Такого раньше никогда не делали... На наше счастье они вновь не изъявили желания зайти внутрь, открыв уже открытый замок, а общались с нами через решетку, освещая помещение мощными электрофонариками. 

Мне почему-то подумалось: вот наступил новый день. Хотя на воле еще темно, что с нами будет этой ночью? Попадем под пули? Или вырвемся? Я гнал от себя эти вопросы. А они снова и снова лезли в голову, и вызывали во мне нервную дрожь... 

И вот затихли вдали шаги охранников. Кто-то тихо распахнул настежь дверь нашей темницы. В едином порыве вся масса людей, опережая друг друга, хлынула наружу. И тут кто-то снаружи закричал во всю мощь своего голоса: «Смелей, товарищи! Дави проклятых!» В первый момент гитлеровцы просто остолбенели от неожиданности. Когда же они опомнились, то стали беспорядочно стрелять. В темноте казалось, что перед бегущими стена огня. С вышки, которая располагалась невдалеке от землянки, застрочили из пулемета.

За спиной напирали на меня и подталкивали к выходу двоюродный брат Кива Кричевский и инженер-строитель Жора Баженов. А я медлил и стал проверять, висит ли на шее медальон. Очень расстроился, когда его не обнаружил. Стал лихорадочно шарить и нашел медальон почему-то за пазухой. (Наверное, когда почесался – очень много на мне вшей ползало – замочек раскрылся). Защелкнул цепочку и побежал. 

Может быть, я замешкался на свое счастье: к этому времени на вышке умолк пулемет. Во дворе шла ожесточенная рукопашная схватка. Тела врагов и наших заключенных переплелись. Пулеметчикам невозможно было выбрать нужную цель. 

Когда мы добрались до выхода, он оказался заблокированным. Взобравшись на землянку, в нашу сторону строчил автоматчик... Нет, под огонь нельзя безрассудно лезть! Уперся руками в косяк двери и удержал всех, напирающих сзади. Я ясно сознавал, что в эти минуты легко можно попасть под пули и ждал подходящего момента. И, о чудо! – он наступил. Как только немец стал перезаряжать рожковый магазин автомата – мы рванулись вперед, мимо десятков убитых... 

Все это произошло глубокой осенней ночью. Только оказавшись за оградой, в относительной безопасности, я подумал, что, если останусь жить, нужно запомнить эту дату: 29 сентября 1943 года. Значительно позже, после окончания войны, я к своему удивлению снова вспомнил и сравнил, что ровно за два года до нашего дерзкого побега – 29 сентября 1941-го начались расстрелы евреев в Бабьем Яре. 

Захар ТРУБАКОВ