Что выиграли евреи от Революции

«Матрица» превосходит самое себя (часть 1)

(главы из неопубликованной книги)*

* Продолжение. Начало цикла см. в №№ 3, 7, 9, 10, 12 за прошлый год.

Сталин понял, что для его глобальных планов ему нужен только

русский народ, самый большой, самый терпеливый, покорный.

Но ничего существенного дать народу, предназначенному на беспрерывное заклание,

Сталин не мог: ни земли, ни жилища, ни еды, ни одежды,

ни тем паче свободы, да и кому она нужна?

Но он мог дать нечто большее, довлеющее самой глубинной сути русского народа,

такое желанное и сладимое, что с ним и водка становится крепче,

и хлеб вкуснее, и душа горячее, – антисемитизм.

Юрий Нагибин, «Тьма в конце туннеля»

В полной мере шовинистически-патриотическая вакханалия, включая, разумеется, ее важнейшую, юдофобскую, составляющую, развернулась в послевоенные годы, особенно с началом холодной войны. Антисемитская направленность кампании маскировалась лозунгом борьбы с космополитизмом. Надо сказать, это была не совсем маскировка. Попробовал бы кто-то спросить у идеологов этой кампании, чем космополитизм отличается от интернационализма, вряд ли получил бы вразумительный ответ. Костырченко в книге «Тайная политика Сталина» вполне резонно пишет: «Теоретики коммунизма – Маркс, Энгельс, Ленин – были по своим взглядам космополитами». «Борьба с космополитизмом», по сути, венчала отход КПСС от идеологии и политики интернационализма. Но не могли же коммунисты сделать ругательным словом «интернационализм»…

Петр Леонидович Капица – инициатор борьбы с космополитизмом?

Забавно читать, как происхождение этой кампании объясняет Кожинов. Он вообще все крутые повороты политики Сталина, повлекшие за собой масштабные трагические последствия, выводит из непреодолимых обстоятельств, на которые, к тому же, глаза вождю открыл тот или иной ученый. В книге «Россия. Век ХХ» он так объясняет, почему Сталин вдруг загорелся борьбой с космополитизмом: «В 1947 году он выдвинул задачу борьбы с “низкопоклонством” перед Западом, притом поначaлy речь шла не столько об идеологии в прямом, собственном смысле слова, сколько о положении в естественных и технических науках… Новое “указание” Сталина воспринималось при его жизни как еще одно свидетельство его личной “мудрости”, а позднее – как одно из проявлений его – опять-таки личной – тупой зловредности, нанесшей тяжелейший ущерб развитию науки. Однако есть все основания утверждать, что это сталинское “указание” не было результатом его собственных размышлений: оно было вызвано письмом, которое в предыдущем, 1946 году направил Сталину один из виднейших ученых того времени П.Л. Капица…»

Вот о чем писал ученый вождю: «Мы, по-видимому, мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли… Один из главных отечественных недостатков – недооценка своих и переоценка заграничных сил… Для того, чтобы закрепить победу и поднять наше культурное влияние за рубежом, необходимо осознать наши творческие силы и возможности. Ясно чувствуется, что сейчас нам надо усиленным образом подымать нашу собственную оригинальную технику...»

Меня удивило, что Капица, ученый не просто международного класса, но и с «международным», то есть космополитическим мироощущением мог написать такое письмо, тем более – Сталину, цену которому он хорошо знал. Капица долго работал в лаборатории Резерфорда в Англии, пока Сталин насильно не удержал его в СССР, после войны он сознательно уклонялся от участия в атомном проекте. Он сам неоднократно попадал под огонь борцов с «низкопоклонством» перед Западом. Костырченко сообщает, что в 1944 году известный нам по предыдущей статье секретарь парткома МГУ Ноздрев в своем отчете всесильному Щербакову сигнализировал о том, что «под влиянием авторитетных ученых – „западников“ (академиков П.Л. Капицы, А.Ф. Иоффе, А.Н. Фрумкина, Л.И. Мандельштама и др.) на физфаке МГУ сложилось „тяжелое положение… с подготовкой кадров русской интеллигенции“». И далее идет жалоба на засилье еврейских студентов на факультете. «В последующем Ноздрев неоднократно доносил наверх информацию в том же роде, выставляя в качестве лидера антипатриотов в физике академика П.Л. Капицу».

А вот что произошло в 1950 году, то есть уже после того, как, если верить Кожинову, письмо Капицы инициировало борьбу с космополитизмом: «Выступившие единым „антикосмополитическим фронтом“ работники госбезопасности, физики-традиционалисты и такие функциоонеры из ЦК, как Ю. Жданов, сначала добились отлучения Ландау, Ландсберга, Капицы и других „антипатриотов“ от преподавания в МГУ, что повлекло за собой закрытие многих базовых кафедр на физико-техническом факультете и перевод студентов в другие вузы, а в 1951 году – ликвидации и самого этого факультета… Капица был также смещен тогда с поста директора Института физических проблем АН СССР». Что же выходит – П.Л. Капица сам себя высек?

Все это довольно странно. Но, тем не менее, Капица это злополучное письмо вождю, видимо, все же написал. Кожинов дает конкретную ссылку, и в этих случаях ему можно верить. Другое дело, его интерпретация фактов: того и гляди, лапшичку на уши повесит. Вот и в этом случае невозможно представить, что он сам верил в то, что грандиозная, всеохватная кампания борьбы с космополитизмом, «низкопоклонством» и т.п. была спровоцирована письмом Капицы. Он пытается нас убедить в том, что «поначaлy речь шла не столько об идеологии,..  сколько о положении в естественных и технических науках…» Это в письме Капицы речь шла о науке и технике (слова «нашу собственную оригинальную технику» были выделены им). Сталин же сразу придал кампании идеологический и всеохватный характер.

Что дело было не в науке и технике и не в письме Капицы, видно из текста Костырченко: «Само слово „космополит“ вошло в советский пропагандистский обиход еще в период войны... Именно тогда наблюдался первый всплеск государственного антисемитизма, который проявился в виде настойчивых попыток начать сверху так называемое национально-кадровое регулирование, означавшее на практике прежде всего постепенное вытеснение евреев из управленческих структур... Для публичного обоснования такой политики очень удобно было обвинять ее жертвы в недостаточном патриотизме или его полном отсутствии. Показательно, что примерно тогда же в номенклатурной среде появилось присловье: „Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом“».

Вот еще одно его свидетельство Костырченко: «Зерно высказанной выше мысли вождя упало в давно уже подготовленную почву. Еще в 1943 году Фадеев в ноябрьском номере журнала „Под знаменем марксизма“ рассуждал о „ханжеских проповедях беспочвенного космополитизма“. Так что писательская верхушка была готова к подобному наказу вождя и восприняла его как сигнал к действию». Ату их!

В статье Самсона Мадиевского «Сила через страх?» сообщается о таком примечательном факте: «Во время встречи Геббельса с Гитлером 26 апреля 1944 г. первый не без удивления обнаружил, что фюрер явно отходит  от лежавшего много лет в основе немецкой пропаганды тезиса о „еврейском большевизме“ и „мировом еврейском заговоре“ как скрепе вражеского лагеря. В дневнике Геббельс отметил: сейчас фюрер считает, „что Сталин отнюдь не в той мере пользуется симпатией международного еврейства, как это принято считать. И он также в некоторых отношениях достаточно строго действует против евреев“».

То есть в 1944 году уже и Гитлер знал о том, что Сталин «строго действует против евреев», а Кожинов в самом конце ХХ века стремился убедить читателей, что в СССР «„Еврейский вопрос“ приобрел остроту только к концу 1948 года в неразрывной связи с созданием в мае этого года государства Израиль», а до этого «противоеврейских» моментов в сталинской политике и близко не было.

Уже в 1926 году Политбюро ЦК ВКП(б) стало полностью «юденфрай», и с этой точки, с опорой на молодые русские силы (молодых волков) началось строительство единоличной диктатуры Сталина. Вот как это описывает Костырченко: «Будучи благодаря сводкам ОГПУ хорошо осведомленным в широком распространении в то время в партийных и комсомольских низах антиеврейских настроений, прагматик Сталин, подстраиваясь под них, начал негласно использовать этот фактор, сделав его элементом своей тактики достижения единовластия. В результате в высших аппаратных структурах ВКП(б) возникло такое специфическое явление, как партийно-пропагандистский антисемитизм, который стал развиваться и набирать силу под прикрытием официальной идеологии марксизма-ленинизма. После того, как в конце 30-х годов антисемитизм в этой ипостаси, ранее лишь периодически использовавшийся Сталиным в тайной агитации против соперников в борьбе за власть, был окончательно пересажен на номенклатурную почву, он обрел статус систематической государственной политики».

К концу 20-х годов диктатура вождя (культ Сталина) была в основных чертах сформирована, и началась шовинизация внутренней политики, сначала более или менее скрытая, а с 1934 года, как пишет Кожинов (он называет это по-другому), и открытая. Антисемитский зуд был так силен, что даже в самые тяжелые моменты войны эта «работа» не прекращалась. Хотя, конечно, были досадные ограничения. Ну, а уж после войны стесняться было нечего. В речи от 13 мая 1947 года, которой Сталин дал ход кампании борьбы против космополитизма и «низкопоклонства» перед Западом, вождь даже не упомянул письмо Капицы годичной давности.

Одной из первых жертв новой кампании стал профессор, зав. кафедрой западной литературы Московского государственного пединститута И.М. Нусинов. Его главным обличителем выступил генсек ССП Фадеев. Я останавливаюсь на этом эпизоде кампании потому, что в нем Костырченко уловил примечательную закономерность. Он пишет: «Родоначальником „концепции Нусинова“ Фадеевым был назван академик А.Н. Веселовский (1838-1906), возглавлявший в течение 25 лет кафедру западноевропейских литератур Петербургского университета и изучавший русскую литературу в контексте „антинаучной и реакционной идеи „единого мирового потока“ развития мировой культуры“ (слова Фадеева)…»

Костырченко заключает: «В одномоментности нападок на советского профессора еврейского происхождения и давно умершего русского филолога-„западника“ как бы проявилась очевидность заимствования поздним сталинизмом дореволюционного идейного наследия почвеннического консервативного охранительства с присущим ему антисемитизмом». Исследователь приводит и другие примеры, показывающие наследственную связь между сталинской пропагандистской машиной и дореволюционными черносотенцами. Мы лишний раз убеждаемся, что дело было не в письме Капицы – просто, процесс восстановления российской культурно-исторической матрицы с ее шовинизмом, великодержавностью, вожачеством развивался дальше.

 Александр Фадеев

Процесс пошел

Усиление антисемитизма в СССР шло параллельно с усилением конфронтации с Западом. Рассказывает Жорес Медведев («Сталин и еврейская проблема»): «С марта по сентябрь 1948 года я находился в Крыму, где работал в биохимической лаборатории, выполняя дипломную работу. Когда я в конце сентября 1948 года вернулся в Москву, это был, по настроениям интеллигенции, совсем другой город. В июле-августе в СССР произошли серьезные изменения в идеологии и внешней политике, которые можно охарактеризовать как консервативный поворот, вызвавший острую конфронтацию с Западом. 26 июня 1948 года Сталин начал блокаду Западного Берлина… Берлинский кризис ставил отношения между СССР и западными странами на грань войны. 28 июня было объявлено о разрыве между ВКП(б) и Союзом коммунистов Югославии… В июле был освобожден от должности второго секретаря ЦК ВКП(б) Жданов и на роль партийного преемника Сталина назначен Маленков. Жданов был сталинист и консерватор, но Маленков был еще хуже… Настроение интеллигенции было мрачное и напуганное…»

Года полтора после описанного выступления Сталина шла раскачка, жертвами которой пали отдельные еврейские фигуры. Но 28 января 1949 года статья в «Правде» под названием «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» прозвучала как залп «Авроры». О том, кто за ней стоял и какое значение ей придавалось, свидетельствует такой факт: для ее сочинения бригаде «правдистов» в помощь было придано все руководство ССП в составе Фадеева, Симонова и Софронова. В анналах истории с точностью до минуты зафиксирован момент, когда статья была передана главным редактором газеты Поспеловым члену политбюро Маленкову – 3 часа 55 минут утра 27 января. Прошла она и через руки Сталина.

Подробное описание кампании можно найти у Костырченко. Из попавших под нее арестованы были немногие, и их не подвергали пыткам, как фигурантов последующих дел. Но постарайтесь почувствовать, что выпало на долю этих людей, ощутить «аромат эпохи», прочтя фрагмент статьи «Я бы в критики пошел, пусть меня научат…» Бориса Поюровского, который, будучи в то время молодым человеком, пытался брать уроки мастерства критика на дому у одного из главных фигурантов той кампании Иосифа Ильича Юзовского (Юза).

«Одним из последних верных друзей Юза оставался Михаил Федорович Астангов, выдающийся актер театра и кино. Когда другие боялись не то что зайти, позвонить, пригласить в театр, но просто поздороваться при встрече на улице, знаменитый актер почти демонстративно продолжал наносить визиты Юзу, обязательно прихватив с собой что-нибудь вкусное. Но однажды, как раз во время очередного визита Астангова, по радио прозвучало выступление писателя Льва Никулина, кстати, жившего в одном доме с Юзом. Автор многих исторических полотен… на сей раз обрушил свой гнев на современников, космополитов, и в конце призвал „не слишком с ними церемониться, а беспощадно и решительно вырывать сорную траву с поля вон!“ На покрасневшей лысине Михаила Федоровича проступили капли холодного пота. Он начал почти судорожно сжимать и разжимать пальцы рук, затем несколько раз поправил крахмальный ворот сорочки, явно стеснявший свободное дыхание, и слегка привстал.

– Тебе страшно? – спросил Юз.

– Немного, – честно признался Астангов.

– Хочешь уйти?

– Хочу, – почти выдавил из себя Михаил Федорович.

– Не смею задерживать, и спасибо за все, что ты сделал для меня, для нас…

Спустя полвека невозможно забыть, чего стоило им это прощание. Казалось, они никогда не смогут оторваться друг от друга…»

Автор статьи дополняет картину таким штрихом: «Семь лет ходил я в этот дом, однако, лишь на восьмой, когда главный инициатор борьбы с космополитизмом не только почил в бозе, но и был выдворен из Мавзолея, Юзовский признался, что все годы опасался меня, полагая, что я появился в его доме не случайно». А Кожинов этак бодренько заявляет: «Объявленные в 1949 году чуть ли не вне закона „космополиты“ уже в следующем году так или иначе были „прощены“». Видно, бедный Юз не догадывался, что он уже прощен, и маялся еще 6 лет…

А в целом по версии Кожинова кампания выглядела так: «Как явствует из фактов, „борьба с космополитами“ – которые являлись театральными, литературными и художественными критиками – представляла собой, в основном, не политическое, а литературное (и, шире, „искусствоведческое“) явление». Какая политика? Имела место дискуссия между литературоведами или искусствоведами. Ну, может быть, формы ее несколько отличались от академических, только и всего.

Костырченко описывает это «несколько» иначе: «Охота на космополитов поделила на „загонщиков“ и на „загоняемых“ архитекторов, литературоведов, философов, историков, журналистов, деятелей искусства, работников государственных и общественных учреждений, промышленных предприятий, преподавателей и студентов вузов и техникумов. Антиинтеллектуальная и антисемитская истерия, набирая обороты, день ото дня ширилась, захватывая все новые имена, регионы, сферы деятельности».

Краски в эту картину добавляет Г. Аронсон в статье «Еврейский вопрос в эпоху Сталина»: «В 1949-50 годах не было почти ни одного дня, когда бы „Известия“ или „Правда“ не разоблачали евреев-чиновников с усиленным подчеркиванием их еврейский имен, отчеств и фамилий… Всех этих разоблаченных „космополитов“ отовсюду изгнали, лишили привычной работы, а в некоторых случаях арестовывали и ссылали в концлагеря».

Множество судеб было искалечено, причем не только «загоняемых». Так, Фадеев в начале кампании пытался оградить от нее своего давнего друга литературного критика И.Л. Альтмана. Но затем, опасаясь обвинений в свой адрес, сам включился в его травлю, что привело того к аресту, а вскоре и к смерти. Не стояло ли лицо Альтмана перед мысленным взором Фадеева, когда через несколько лет он спускал курок своего пистолета?

Борьба с еврейскими «шпионами» и «буржуазными националистами»

К лету 1949 года кампания борьбы против космополитизма стала постепенно стихать, но жупел этот периодически воскресал в других кампаниях. С конца 1947 года начала разгораться кампания обвинений евреев в шпионской деятельности в пользу иностранных, главным образом западных, разведок. Чтобы «хозяин» не сомневался в том, что для разоблачения врагов народа делается все возможное, министр МГБ Абакумов сообщал ему: «В отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдавать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ… применяют меры физического воздействия».

Некоторые упорствовали. Так, «решительно отказался давать требуемые от него показания» главный врач московской больницы им. Боткина (где, кстати, ранее лечились кремлевские чины), член президиума ЕАК Б.А. Шимелиович. Он был арестован 13 января 1949 года. Следователь с подручными били его резиновыми дубинками, нанося до 100 ударов за «сеанс». Только в марте от него были получены первые «признания», которые, как он написал позднее в своем заявлении руководству МГБ, были даны им «при неясном сознании». Забивали людей до животного состояния. Это его заявление, естественно, ни следствием, ни судом во внимание принято не было. Так были выбиты и показания против руководителя ЕАК Михоэлса.

В эти годы все сильнее сказывалась параноидальная подозрительность Сталина. В его мозгу сформировалось представление о целой сети агентов, в основном, еврейского происхождения, включая того же Михоэлса и других руководителей ЕАК, которые через его, Сталина, родственников (не зря евреи пытались проникнуть в его семью!) выведывали его семейные и прочие тайны, чтобы передать их иностранным разведкам. А далее срабатывало нечто вроде «самосбывающегося прогноза»: Сталин нацеливал МГБ на разоблачение этой сети, и МГБ ее «разоблачало». Предоставляя «хозяину» выбитые под пытками «признания» арестованных, Абакумов еще больше распалял его подозрительность.

Ж. Медведев приводит высказывание Хрущева на июльском пленуме ЦК в 1953 году о том, что «аппарат МГБ был „профессионально“ заинтересован в раскрытии различных „заговоров“». И получалось, что диктатор и его тайная полиция работали как резонансный контур. Аресты проводились даже «без санкции прокурора. Это и понятно: зачем Абакумову было соблюдать правовые формальности, когда указания он получал непосредственно от Сталина?»

Наряду с усиливающейся с годами общей подозрительностью Сталина, как неоднократно отмечает Костырченко, «все отчетливей стали проявляться элементы прогрессирующей с годами личной юдофобии». Начальник следственной части МГБ по особо важным делам Рюмин, когда он в июне 1953 г. сам оказался под следствием, признал: «С конца 1947 года в работе следственной части по особо важным делам начала проявляться исходившая от Абакумова... тенденция рассматривать лиц еврейской национальности врагами Советского государства. Эта установка приводила к необоснованным арестам лиц еврейской национальности по обвинению в антисоветской националистической деятельности и американском шпионаже». В действительности, конечно, «тенденция» эта исходила не от Абакумова, а от Сталина.

Кожинов пытается нас убедить в том, что «является полностью абсурдной версия об „антисемитизме“ Иосифа Виссарионовича». Он настаивает: «Нет реальных оснований усматривать антисемитизм как таковой в поведении власти и в ее верховном носителе Сталине». Правда, под влиянием фактов ему приходится смягчать категоричность суждений: «„Еврейский вопрос“ приобрел остроту только к концу 1948 года в неразрывной связи с созданием в мае этого года государства Израиль… Реальные „противоеврейские“ акции начались только в конце 1948 года». Но в другом месте той же книги Кожинов сам признает, что «жестокая противоеврейская акция состоялась уже в начале 1948 года – за десять месяцев до того, как стал совершенно очевидным конфликт СССР и Израиля: в ночь с 12 на 13 января в Минске был убит художественный руководитель Государственного еврейского театра, член Комитета по Сталинским премиям С. М. Михоэлс». (Подробный материал об этом см. «Рубеж» № 1 за прошлый год. – Ред.). Кожинов «забыл» упомянуть, что он был еще и председателем ЕАК, именно в этом качестве он и был, прежде всего, убит.

Но почвенник не сдается: «Как ни странно (да и даже нелепо!), изрекаемые множеством авторов „обвинения“ Сталина в „антисемитизме“ начисто игнорируют тот бесспорный факт, что он в качестве полновластного „хозяина“ СССР сыграл безусловно решающую роль в создании еврейского государства в Палестине!» Насчет решающей роли СССР в тот исторический для еврейского народа момент – никто этот факт не игнорирует. Но Хрущев в своих воспоминаниях приводит признание Сталина о том, что в первый период войны СССР без помощи Америки не выстоял бы. Что это доказывает? Только то, что в тот краткий момент истории интересы США и СССР совпали.

Надо, правда, признать, что, при всей растущей в последние годы жизни Сталина подозрительности и одновременно прогрессирующей его юдофобии, гонения на «еврейских буржуазных националистов» имели под собой некоторое «объективное» основание. Костырченко пишет, что еще во время войны Сталин был «крайне озабочен ростом разбуженного войной национального самосознания народов СССР, или, проще говоря, стихийного национализма (казахского, украинского, башкирского, еврейского и любого другого, в том числе, как ни парадоксально, и русского), что воспринималось им как главная угроза единства красной империи».

Озабоченность Сталина русским национализмом породила после войны известное Ленинградское дело. Сталин и сам использовал лозунги русского национализма, вспомним его здравицу 24 мая 1945 года  в Кремле «за здоровье русского народа», но (sic!) – того народа, который «заслужил… общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов… страны». Для Сталина Советский Союз и был Россией – Советской Россией, и сколь-нибудь явного выделения из нее еще какой-то России, собственно России, он не допускал. В конце войны и первые годы после ее окончания идею повышения статуса собственно России в Союзе вынашивали, прежде всего, ленинградцы, то есть та часть партийно-государственного аппарата, которая была непосредственно связана с Ленинградом. Кончилось это для них кровавой баней.

Если во время и после войны наблюдался рост национального самосознания всех народов СССР, то советских евреев это поветрие тем более не могло миновать. Трагедия, пережитая советским и европейским еврейством, не могла не вызвать инстинктивного стремления к сплочению у оставшихся в живых. Большой дополнительный импульс национальному сознанию дала развертывавшаяся в эти годы борьба за создание еврейского государства в Палестине. Эти настроения подогревались той ролью, которую Советский Союз сыграл в признании в ООН права еврейского народа на создание своего государства в Палестине, а затем в поставках ему оружия. Наиболее активные осаждали ЕАК с просьбой помочь им отправиться в Палестину на помощь соплеменникам. Другие призывали организовать сбор денег на закупку вооружений для армии Израиля. Понятно, сообщает Костырченко, «эти призывы остались без ответа». Но зато «в ЕАК все они наряду с устными обращениями тщательно регистрировались, а затем вместе с адресами и телефонами заявителей передавались властям. Впоследствии эти материалы помогли госбезопасности в проведении арестов так называемых еврейских националистов и использовались как доказательства их вины».

Эти материалы впоследствии были использованы не только против тех, кто обращался в ЕАК, но и против самого ЕАК. Комитет этот, даже вопреки своей воле, превратился в своего рода представительство советских евреев в стране – другого-то не было. Уже это одно приводило в негодование власти и самого товарища Сталина: комитет создавался исключительно для втирания очков загранице и вытягивания оттуда денежек во время войны. ЕАК не раз собирались закрыть, начиная уже с 1944 года, но каждый раз по разным соображениям, в основном внешнего порядка, откладывали. Но наступил момент, когда внешние соображения почти перестали играть роль. Отношения с бывшими союзниками к концу лета 1948 года были испорчены – хуже все равно уже почти некуда. К этому времени относится и начало ухудшения отношений СССР с Израилем.

А в самом СССР поведение евреев становилось нестерпимым, судите сами: «Советские евреи пребывали в эйфории от создания Государства Израиль. Своего пика эти настроения достигли в первые недели осени 1948 года, что было связано с прибытием 3 сентября в Москву первого дипломатического представителя Израиля в лице Голды Мейерсон (с 1956 г. – Г. Меир)… Уже 11 сентября, то есть в первую субботу своего пребывания в советской столице, Меир посетила хоральную синагогу… В московской синагоге Меир потом бывала неоднократно, и каждый ее визит туда сопровождался значительным наплывом ликующего еврейства. Массовым столпотворением был отмечен и приезд израильского посланника 16 сентября в Московский еврейский театр. Эти наглядные выплески еврейского национализма, разумеется, обратили на себя внимание Сталина, который мириться с подобной самодеятельностью, конечно, не собирался».

А затем произошло и вовсе немыслимое: «4 октября 1948 года Голда Меир с группой израильских дипломатов приехала в еврейскую синагогу в Москве по случаю празднования еврейского Нового года. Ее возле синагоги приветствовала огромная демонстрация евреев, насчитывавшая по некоторым подсчетам около 10 тысяч, а по заявлению самой Голды Меир – до 50 тысяч человек. Через неделю, 13 октября 1948 года, Голда Меир снова посетила синагогу по случаю еврейского праздника Йом Кипур, и массовая еврейская демонстрация снова повторилась… В тот день главный раввин С.М. Шлифер так прочувствованно произнес молитву „На следующий год – в Иерусалиме“, что вызвал прилив бурного энтузиазма у молящихся. Эта сакральная фраза, превратившись в своеобразный лозунг, была подхвачена огромной толпой, которая дождавшись у синагоги окончания службы, двинулась вслед за Меир и сопровождавшими ее израильскими дипломатами, решившими пройтись пешком до резиденции в гостинице „Метрополь“».

Но вот какие странности отмечает Медведев в связи с этими экстраординарными событиями: «Об этой многотысячной демонстрации евреев через весь центр Москвы… в советских газетах не было никаких сообщений. Иностранная пресса, особенно пресса Израиля, была полна сенсационными репортажами. Московские еврейские демонстрации вызвали ликование в сионистских кругах в США. В Москве в советское время ни до октября 1948 года, ни после никаких стихийных демонстраций по любому поводу больше не было. Интересно отметить, что московские службы правопорядка, и прежде всего милиция, отсутствовали в районе манифестаций». И далее автор говорит, что о гораздо менее значительных событиях МВД СССР направляло рапорты Сталину, а также министру иностранных дел Молотову и ответственному в Политбюро за работу МВД Берии. Но о еврейских демонстрациях в Москве никто никому не рапортовал.

Автор делает вывод: «Из этого непонятного молчания и прессы и московской милиции по поводу событий в Москве… можно сделать бесспорный вывод о том, что ни для Сталина, ни для Молотова, ни для Берии массовые еврейские демонстрации в Москве, выражавшие солидарность с Израилем и его послом, не были неожиданными. Это, в свою очередь, говорит о том, что эти демонстрации были, по-видимому, организованы самими властями. Для Сталина, а возможно и для МГБ, решивших ликвидировать ЕАК и арестовать активистов этой уже ненужной еврейской организации, был необходим какой-то убедительный повод для такой расправы. Демонстрации в Москве 4 и 13 октября обеспечили этот повод». Многие евреи заплатили за это годами ГУЛАГа.

Разгром ЕАК

Костырченко отмечает: «Не всех евреев захлестнула волна восторженных эмоций. Близкая к аппаратным структурам ЦК интеллектуальная элита, и прежде всего хорошо информированная верхушка ЕАК, отлично представляла себе, какие в данном случае могут последовать кары. После демонстраций у синагоги Фефер сказал жене: „Этого нам никогда не простят“». Фефер сменил убитого Михоэлса на посту председателя ЕАК, и понимал, что хотя ЕАК отношения к демонстрациям не имел, власти отыграются прежде всего на нем.

20 ноября 1948 года было вынесено решение Бюро Совмина СССР о закрытии ЕАК: «Как показывают факты, этот Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки». Решение это от имени Политбюро было утверждено Сталиным с указанием: „Пока никого не арестовывать“».

В МГБ СССР подготовка к расправе с ЕАК шла давно. Тщательно, на предмет поиска любых сведений, которые можно было обернуть компроматом на ЕАК, анализировались его документы. Еще в конце 1947 – начале 1948 года были произведены аресты ряда бывших сотрудников Совинформбюро, из которых выжимали, в том числе и под пытками, показания против их бывшего начальника Лозовского, которого, видимо, уже тогда предполагалось представить вдохновителем антисоветской деятельности ЕАК. 26 марта 1948 года Абакумов представил в Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) записку, из которой следовало, что руководители ЕАК работали на американскую разведку еще со времени визита Михоэлса и Фефера в США в 1943 году, что они направляли деятельность еврейских националистических групп в СССР и т.д. В декабре 1948 года начались аресты членов президиума ЕАК, а суд над 15 обвиняемыми по этому делу открылся только 8 мая 1952 года. Более трех лет обвиняемые провели в застенках Лубянки, один из них успел умереть. (Подробно о разгроме ЕАК см. статью С. Мадиевского «Трагедия ЕАК в № 8 «Рубежа» за 2007 г. – Ред.).

Столь долгое затягивание дела объяснялось, в частности, тем, что эти годы вместили Ленинградское дело (см. выше), а также дело самого МГБ, на котором у нас нет возможности подробно остановиться. Коротко его суть в том, что подполковник следственной части по особо важным делам М.Д. Рюмин, которому грозили крупные неприятности за сокрытие своего «непролетарского» происхождения и другие прегрешения, спасая свою шкуру, направил Маленкову, а затем и Сталину донос на Абакумова, якобы утаившего от руководства страны «террористические замыслы» сионистов. В итоге Абакумов и его ближайшие подручные сами оказались за решеткой.

Чтобы читатель мог почувствовать атмосферу тех лет в стране и степень параноидальности, до которой дошло сознание Сталина, приведу рассказ Костырченко о том, как вождь реагировал на пожар, случившийся в сентябре 1948 года на теплоходе «Победа», перевозившем из Одессы в Батуми прибывших из США армянских репатриантов: «13 сентября по настоянию Сталина, убежденного в том, что за всем этим стоят „американские разведчики, которые произвели диверсию…“, было принято постановление политбюро следующего содержания: „1). Обязать МГБ взять под учет и надзор всех переселенцев-армян, приехавших из Америки на теплоходе „Победа". 2). Обязать МГБ немедленно направить в Армению специальную группу ответственных чекистов... поручить этой группе немедленно арестовывать подозрительных лиц и во всяком случае никого из переселенцев не допускать в Баку, чтобы они не могли поджечь нефтепромыслы. 3). МГБ направить в Баку специального уполномоченного, чтобы вместе с местными чекистами вылавливать англо-американских диверсантов на нефтяных промыслах...“ И т. д.»

Во главе огромной страны стоял обладавший неограниченной властью самый настоящий параноик, которому везде мерещились шпионы, диверсанты и террористы. МГБ во главе с Абакумовым многое сделало для укрепления в сознании вождя его параноидальных страхов. Теперь они сами поплатились за это.

Но была еще одна причина, почему следствие по делу ЕАК, при всех пыточных стараниях чекистов, столь надолго затянулось: дело не клеилось, обвинения рассыпались при первом прикосновении. Дело рассматривалось Военной коллегией Верховного Суда СССР под председательством генерал-лейтенанта юстиции А.А. Чепцова. Но обвинение было настолько шито белыми нитками, что Чепцов, опытный профессионал, возмутился и стал обращаться по этому поводу в самые разные инстанции. Медведев считает, что он при этом «пытался получить в партийных инстанциях разрешение на смягчение приговора». Пожалуй, более правдоподобно объяснение Костырченко, который считает, что Чепцов прозорливо стремился избежать ответственности за неправосудный приговор в будущем, что ему и удалось.

Все, к кому Чепцов обращался, указывали на Маленкова как на человека, который может решить вопрос. А когда Чепцов изложил Маленкову свои сомнения, тот «не без истеричности в голосе подытожил»: „Что же, вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом политбюро ЦК занималось три раза. Выполняйте решение политбюро!“».

Таково было советское «правосудие», таким был «независимый» советский суд. Суд выполнил решение политбюро: 13 обвиняемым был вынесен смертный приговор. Один, как мы говорили, успел умереть до суда. Лину Штерн, первую в СССР женщину-академика, учитывая ее широкую международную известность, приговорили к лишению свободы сроком на 3,5 года с последующей пятилетней ссылкой. В 1955 году все были реабилитированы «за отсутствием состава преступления». Реальное значение это имело, естественно, только для Лины Штерн…

Членами ЕАК расправа не ограничилась: «Трагическая гибель этих людей – это только видимая часть айсберга антиеврейских репрессий, имевших место в СССР. Менее известную, как бы подводную часть, составляло множество других дел, сфабрикованных МГБ в связи с разгромом ЕАК. По таким „дочерним“ делам было репрессировано в общей сложности 110 человек, из них 10 были расстреляны, 89 – приговорены к различным срокам заключения (от 25 до 5 лет), 1 – сослан, 5 – умерли в ходе следствия...»

Национальная стерилизация

Выше мы рассказали о «ленинградском деле», имевшем место примерно одновременно с «делом ЕАК». Шафаревич в связи с этим высказал в книге «Русский народ в битве цивилизаций» следующие соображения. «Аресты и расстрелы по „ленинградскому делу“ параллельны таким же репрессиям по делу Еврейского антифашистского комитета. Последнее часто приводится как несомненное доказательство и самое яркое проявление сталинского антисемитизма. С тем же основанием „ленинградское дело“ можно было бы считать примером сталинской русофобии. На самом деле в обоих случаях национальные чувства, использованные во время войны, должны были быть заторможены, когда война окончилась».

Насчет того, что Сталин использовал во время войны национальные чувства что русских, что евреев, – справедливо. А дальше – шалите, господин борец с русофобией, – сходство становится весьма относительным. Национальные чувства русских диктатор действительно стремился затормозить, или, как пишет Костырченко, не дать им «выйти за рамки дозволенного», а национальные чувства евреев он изничтожал на корню, чтобы и следа не осталось. «Ленинградское дело» повлекло  масштабные репрессии в отношении русских людей, но они были ограничены Ленинградом и небольшим числом чиновников, выходцев из него. Русской культуры дело это вообще не затронуло.

Иное дело – еврейская культура: «Разгром ЕАК в конце 1948 года положил начало организованному сверху искоренению всего еврейского в стране: культуры, литературы, общественных организаций, других национальных институций. Произошло радикальное усиление государственного антисемитизма… Сталин решил запустить механизм форсированной ассимиляции, то есть начать процесс насильственной и потому особенно мучительной и отнюдь не бескровной, как мы успели убедиться, национальной стерилизации. Основной удар был нанесен по национальной элите еврейства, хранившей и развивавшей свою духовность, культуру, самобытность (т.е. то, что, собственно, и делало абстрактного человека евреем…)

Сигналом к началу генерального наступления сталинизма на еврейскую культуру стало закрытое письмо, отправленное ЦК ВКП(б) 3 января 1949 г. партийным обкомам, крайкомам и ЦК союзных республик, в котором те информировались о закрытии ЕАК и решении советского правительства арестовать связанных с ним и уличенных в шпионаже лиц. После этого гонения на еврейскую культуру стали, подобно кругам на воде, стремительно расходиться из Москвы по другим городам и регионам страны. В Ленинграде, Прибалтике, Закавказье, Белоруссии, Молдавии, Средней Азии, Казахстане, на Украине ликвидировались еврейские культурные и научные учреждения, шли повальные аресты всех, кто был с ними связан».

Костырченко обращает внимание  на «изощренное лицемерие и коварство» сталинского режима в отношении евреев: «Если одних он уничтожал за их приверженность национально-религиозной традиции, родной культуре и языку, то других – а это были в значительной мере ассимилированные евреи – преследовал как раз за обратное: за стремление отказаться от своего национального лица и раствориться „в мировом всечеловеческом единстве народов“, квалифицируя это как практику космополитизма».

Впрочем, для расправ с евреями годились и другие предлоги. Так, писатель С.Д. Персов во время войны «собрал богатый материал о евреях-героях, начиная с рядовых бойцов, сражавшихся в партизанских отрядах, и кончая крупными военачальниками и руководителями оборонной промышленности. Потом подготовленные на его основе биографические очерки (в том числе о сыне раввина, авиаконструкторе С.А. Лавочкине, директоре артиллерийского завода в пермской Мотовилихе А. И. Быховском) были направлены в США». Естественно, тогда они прошли военную цензуру и никаких возражений не вызвали. Напротив, они свидетельствовали о патриотизме советских евреев, а значит, об их довольстве жизнью в СССР. В 1946-1947 годах он подготовил серию очерков «Евреи завода Сталина в Москве» и т.п. «Все эти и другие отправленные в Америку материалы квалифицировались потом следствием как закодированная шпионская информация об оборонно-промышленном потенциале Советского Союза».

Примерно то же самое произошло с журналисткой М.С. Айзенштадт (Железновой). Обоим им 22 ноября 1950 года на закрытом заседании военной коллегии Верховного суда СССР под председательством нашего знакомца Чепцова были вынесены смертные приговоры. «Одновременно с Персовым и Айзенштадт-Железновой за передачу американцам „секретов“ о советских евреях поплатился жизнью  и главный редактор ЕАК Н.Я. Левин… По злой иронии судьбы, 26 января 1956 г. все тому же председателю военной коллегии Чепцову пришлось отменить свой же приговор пятилетней давности по „делу“ Левина „за отсутствием состава преступления“».

Выполнение обещания, данного Сталиным Риббентропу

Названного выше закрытого письма ЦК ВКП(б) от 3 января 1949 года Сталину показалось мало, и 21 июня 1950 г. он подписал секретное постановление политбюро «О мерах по устранению недостатков в деле подбора и воспитания кадров в связи с крупными ошибками, вскрытыми в работе с кадрами в Министерстве автомобильной и тракторной промышленности». Что отличало это постановление от всех предыдущих, так это «положение, обязывавшее министров ежегодно представлять в ЦК отчеты о работе с кадрами как в центральных аппаратах управления, так и в подчиненных им организациях. А в эти отчеты, уже в соответствии с дополнительными устными разъяснениями сверху, должны были наряду с прочим в обязательном порядке заноситься количественные сведения о работающих и уволенных евреях».

И вот что это означало: «Этой секретной директивой власти по сути впервые, хотя и в завуалированной форме, объявляли о введении в повседневную практику целенаправленных и систематических кадровых чисток и тем самым легитимировали антисемитизм как государственную политику. После этого процесс кадрового остракизма евреев из управленческой сферы принял универсальный характер. Их изгоняли отовсюду, начиная с „оборонки“ и кончая легкой и пищевой промышленностью».

Костырченко приводит таблицу, из которой видно, как за 7 лет (с 1.1.45 г. до 1.1.52 г.) изменился процент евреев на различных уровнях управленческого аппарата в экономике, партийных и общественных организациях. Как правило, налицо уменьшение в 3-5 раз.

Иоахим Риббентроп уже давно был повешен по приговору Нюрнбергского трибунала, а Сталин с нарастающим усердием выполнял данное ему в 1939 году обещание избавиться от еврейских кадров в аппарате, как только подрастут «свои»…