К 150-летию со дня рождения Шолом-Алейхема
Не затянулась ли кровавая шутка?
Размышления по поводу одного романа и его переклички с русскими классиками
Евреи, составляющие большинство персонажей этого романа, обрисованы без всяких прикрас: мелочные, трусоватые, хвастливые, бесцеремонные, эгоистичные, иные готовые бросить в несчастье не только соплеменника, но и близкого родственника.
Вот одна характерная реплика: «Очень противны эти еврейские денежные тузы, одутловатые, пузатые, с тройными затылками и тусклым взглядом». Почему же евреи выделены из всех разноплеменных денежных тузов? Можно подумать, французские, английские, немецкие, русские денежные тузы – сплошь стройные красавцы с одухотворенными лицами и огненным взором!
Уж не антисемит ли автор? А если не антисемит, как же он не понимает, что в его книгу вцепятся антисемиты, она может стать орудием в их руках!?
Нет, не вцепятся антисемиты в эту книгу – по той же причине, по которой сатиры Гоголя не стали излюбленным орудием в руках русофобов: страницы согреты и освещены любовью к своему народу – и болью за него. Классик еврейской литературы не опасался обвинений в великодержавном шовинизме, поэтому у него не было никакой нужды изображать своих соплеменников безгрешными ангелочками: евреи – люди как люди, любящие своих детей, страдающие от унижений и т.д. (см. монолог Шейлока из «Венецианского купца»).
…«Кровавая шутка», видимо, не лучшее и, конечно, не самое известное произведение Шолом-Алейхема. Здесь использованы обычно не свойственные автору приемы авантюрного (точнее, социально-авантюрного) романа. С неизбежными для этого жанра издержками в смысле чистой художественности. Бытовые зарисовки, живые интонации речи – это да, тут видна рука мастера. Но завязка явно условна, т.е. не слишком правдоподобна; действие не столько развивается по своей внутренней логике, сколько твердой рукой гонится в заданное русло; конфликт не решается, ибо он неразрешим в принципе, а как бы снимается. Совсем не типичны для Шолом-Алейхема, тонкого лирика и юмориста, лобовые публицистические пассажи и прямое столкновение идейных позиций.
Что же в романе приковывает внимание современного читателя?
Шолом-Алейхем
Два выпускника гимназии, еврей из бедной семьи и сын крупного русского помещика, на пирушке обсуждают жизненные планы. Еврей, по обыкновению, жалуется. Русский заявляет, что хочет не только понять, но и на собственной шкуре прочувствовать, каково быть евреем в России: «Не так страшен черт, как его малюют!»
И вот Попов с документами Рабиновича начинает жить в еврейской среде, а его товарищ, соответственно, среди русских, под именем Попова.
Шолом-Алейхем прибегает к приему, который литературоведы назовут остранением, или очуждением. Еврейский быт увиден как бы впервые, глазами чужого любопытствующего (хоть и сочувствующего) человека. Поэтому обстановка постоянного страха, ощущение бесправия и беззащитности – такая привычная и поэтому не замечаемая самими евреями – представлена особенно впечатляюще.
Попов прочувствует на собственной шкуре многие прелести жизни русского инородца. Несмотря на золотую гимназическую медаль, его не принимают в университет – а троечник туда попадает, ибо он «представитель титульной национальности». В квартиру, где он снимает угол, глухой ночью вламывается полиция: будят всю семью, обшаривают все углы в поисках евреев, не имеющих права жить вне черты оседлости, и по подозрению в нарушениях забирают в участок жильца, а заодно хозяина квартиры и его дочь.
Короче, Попов-Рабинович начинает понимать «трагедию человека, которого всю жизнь поджаривали на медленном огне нищеты, одиночества, нужды, расовой ненависти и всяческих унижений и оскорблений». В эту трагичность будничного существования «других», «чужих» русский дворянин – юноша добрый, отзывчивый, ищущий справедливости – раньше не мог поверить. Точнее, не обращал внимания, пропускал мимо сознания.
Эксперимент с «взаимообменом» должен продлиться год, но один из участников выходит из него преждевременно: Попова, племянника губернатора и кузена прокурора, обвиняют в… ритуальном убийстве христианского мальчика!
«Кровавая шутка» – это отклик писателя на знаменитое дело Бейлиса, попытка воздействовать на общественное мнение – естественно, на русское общественное мнение, ибо еврейскую общественность не надо было убеждать в невиновности Бейлиса. Вполне понятно также, что Шолом-Алейхем очень хотел увидеть свою книгу в русском переводе, но он появился только после революции. При этом по необъяснимым (точнее, очень даже объяснимым) причинам роман, содержащий убийственные обличения царизма, в течение десятилетий не переиздавался и не был включен в самое популярное шеститомное собрание сочинений, изданное к столетию со дня рождения писателя.
Мысленно обратимся к России 1912-13 годов, когда Шолом-Алейхем писал роман. Серебряный век русской поэзии (Блок, Ахматова, Гумилев). Небывалый торгово-промышленный подъем (Рябушинские, Лианозовы, Бродские). Расцвет естественных наук (Павлов, Мечников, Тимирязев) и религиозно-философской мысли (Бердяев, Булгаков, Флоренский). Как убеждены некоторые современные авторы, именно тогда царили на Руси уникальная духовность, высочайшая культура и русская цивилизация являла собой светоч всего мира.
И в эти благословенные годы в стране проходит уголовно-политический процесс, от которого исходит средневековый смрад.
Собственно, уровень «христианской нравственности» правящего класса в том и проявился, что царские чиновники не побрезговали настолько грубой фальсификацией, что не только в Европе, но и в Турции зажали носы. А «высочайший культурный уровень» русского общества проявился в том, что значительная его часть никак не могла решить: «Может быть, это правда, что евреи не обходятся без христианской крови при выпечке мацы?»
– Да, это правда, – подтвердили профессора-психиатры, приглашенные в качестве экспертов, депутаты Государственной Думы и другие видные общественные деятели, известнейший философ, критик и публицист Василий Розанов.
Но просвещенная публика все-таки продолжала сомневаться, проявляя непредвзятость и стремление к объективности. Нравственным ориентиром здесь послужил гениальный Достоевский.
«– Правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут?» – спрашивают Алешу Карамазова.
И какой же ответ Достоевский, защитник униженных и оскорбленных, вкладывает в уста своего идеального героя?
Алеша знает историю церкви, он мог бы рассказать, что в ритуальном детоубийстве римляне обвиняли первых христиан, а японцы – миссионеров-католиков (и свидетели находились, и признательные показания давались!) Душевное благородство обязывает просветленного инока воздержаться от однозначного ответа. Он говорит христиански-смиренно:
– НЕ ЗНАЮ.
Очень достойная позиция!
Среди людей, допускавших, что Бейлис виновен, были образованные и гуманные люди, отнюдь не дикие жидоеды. Они рассуждали так: «Мы живем не в XVI веке и не считаем ритуальные убийства христиан в обычае у целого народа. Простой еврей, наверное, никогда и не слышал об этом изуверском обряде. Если злодейства действительно совершаются, то какими-нибудь одиночками, сектантами-хасидами. Но почему евреи не хотят решительно от них отмежеваться, осудить, признать, что ритуальное убийство имело место – именно как единичный, исключительный, но действительный факт?
– Чуть тронь любого еврея, хоть самого отъявленного негодяя, сразу весь кагал становится за него горой!
По логике вещей, в государстве Израиль и в США ритуальные детоубийства должны широко практиковаться. Там и хасидов полным-полно, и христианские младенцы всегда под рукой, и полиция, прокуратура, суд (либо откровенно сионистские, либо находящиеся под контролем иудо-масонов) закроют глаза на чудовищные злодеяния … Просто удивительно, что, несмотря на такие сверхблагоприятные условия, подмешивание крови в мацу не приобрело массового распространения. Во всяком случае, в этом не решаются обвинить «сионистское образование» даже отважные палестинцы.
Тем не менее, за истекшие десятилетия в России не исчезли охотники порассуждать о сатанинских рецептах выпечки мацы. Может быть, их даже прибавилось, если вспомнить о неисчерпаемых ресурсах интернета. Да и занимательную книжку «Умученные от жидов» можно купить без особых проблем…
Властитель же дум Александр Солженицын в монументальном труде «Двести лет вместе» продолжает славные традиции Достоевского, освещая дело Бейлиса в тонах осторожных и уклончивых. Мол, улики были сомнительны, по всей вероятности, подсудимый христианского мальчика не убивал и заслуживал оправдания, но вообще-то дело темное, кто их, евреев, разберет, что они там в ихнюю мацу подмешивают…
Вот вам прогресс русской консервативно-почвеннической мысли!
Кстати, любопытное оправдание дал Александр Исаевич пресловутой процентной норме приема евреев в учебные заведения. Да, мол, одаренному и усердному юноше должно быть обидно, когда ему отказывают из-за неудачного происхождения. Но надо же учитывать, что учиться хотят все и что православные налогоплательщики не обязаны оплачивать образование иноверца…
Звучит вроде бы убедительно. Однако должен же был великий гражданин и писатель, если уж он взялся за эту тему, знать и весомый довод против процентной нормы: православному налогоплательщику нужен прежде всего хороший (одаренный, усердный) врач или инженер, а иудей он или христианин – дело второе.
Очевидно, в царской России было слишком много талантливых и энергичных людей «из инородцев», она не знала, как от них избавиться, и радовалась, сбагривая их за океан. А для Соединенных Штатов это был действительно царский подарок. Самые видные американские изобретатели и ученые, писатели, музыканты, деятели кино, предприниматели и политики – взгляните, сколько среди них выходцев из России и их потомков!
«Наблюдая душераздирающие сцены, этих несчастных людей, обездоленных детей, запуганных женщин, он (русский юноша, ставший свидетелем бегства в страхе перед погромом – А.Х.) не мог понять, почему это подлинное народное бедствие евреи принимают как нечто нормальное, входящее в порядок вещей (...) Что за удивительный народ? Его гонят, преследуют, как собак, и он все это терпит – без единого слова протеста. Тут кричать нужно! На весь мир кричать, чтоб земля содрогнулась! А они молчат!»
Попытаемся объяснить, почему российские евреи не кричали. Для этого надо вспомнить, какой отклик в окружающем обществе (значительной его части) находили крики еврейской боли и отчаяния. Приведем еще одну цитату из романа «Кровавая шутка»:
«Все вы вечно твердите, что евреи – несчастнейшая нация (…) Я убеждён, что мы, христиане, далеко не так ненавидим евреев, как это им кажется. Я даже думаю, что евреи вовсе не так уж страдают в нашей стране, как они пытаются представить...»
Здесь православный персонаж еврейского классика вторит классику русскому. За 35 лет до дела Бейлиса Достоевский иронизировал:
«Наверно нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою (…) на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество. Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть, политикой, внутренними делами, нравственностью государств».
На это можно было бы возразить: «По свидетельству Николая Некрасова, есть народ, самое многочисленное сословие которого всюду вечно стонет – стонет по полям, по дорогам, в рудниках стонет, под овином стонет, под телегой стонет. Подумаешь, не у этого народа великолепные дворцы, необозримые поля и леса, алмазные россыпи и золотые копи, неисчерпаемые подземные кладовые!»
Стоит произвести такую подмену, и тут же становятся очевидными не только отталкивающая бессердечность, но и наглая логическая подтасовка. Ведь стонут НЕ ТЕ русские, у которых тысячи десятин чернозема и золотые прииски. Но ведь и на притеснения жалуются СОВСЕМ НЕ ТЕ евреи, у которых банки и газеты!
Характерно это брезгливо-недоверчивое отношение к страданию ЧУЖОГО народа того самого автора, который необыкновенно живо воспринимал страдания своих соплеменников.
Вслед за гигантом гуманизма Достоевским А.И. Солженицын при каждом удобном случае стремится доказать, что «прибеднялись евреи, не так уж плохо им жилось». Мучения детей-кантонистов в николаевской армии? Скорее всего, они сильно преувеличены. Погромы? Это очень плохо, но количество погибших завышено. Насмешки и издевательства? Большое дело, над попами народ тоже смеялся. Ну, были притеснения, кто ж спорит, но ведь порождались они не расовой или религиозной ненавистью, а тупоумием царизма. Словно у рядовых служителей к верховному тупоумию не могла добавиться злоба и ненависть! И если даже полиция не организовала погром, а всего лишь его «прошляпила», легче ли от этого жертвам?
Достоевский называл евреев зловредным племенем, человеконенавистниками, жаждущими погибели России. А потом удивлялся «ожесточенной» реакции евреев. И снова Солженицын идет в фарватере Федора Михайловича. «Евреи сгубят Россию». «Жид и его кагал – это заговор против русских», – пишет один великий человеколюбец. А другой великий характеризует эти высказывания как «обидные, но малые» нападки. Хотя в других случаях оба художника слова прекрасно знали и чувствовали, что малых обид не бывает: масштаб унижений и оскорблений определяет оскорбленный, он в высшем смысле всегда прав, а оскорбитель – нет…
«И откуда берется эта всеобщая к ним вражда? – недоумевает русский герой Шолом-Алейхема. – Не может же она быть беспричинной! Нет, здесь что-то есть. Очевидно, в них есть нечто... »
Один из столпов юдофобской литературы. Весьма подробно и темпераментно этот тезис развит опять же Достоевским. «Русские дружелюбны и открыты по отношению к людям других национальностей, готовы принять в свои братские объятья даже и евреев, а если что-то мешает этому слиянию, то неприязнь к русским – со стороны самих же евреев. Это они виноваты во взаимном разобщении и отторжении, они начали первыми, неприязнь к ним коренного населения носит ответный характер и вызвана еврейской эксплуатацией и обманом. Если права евреев в России немножко и ущемлены, то лишь в целях самозащиты – чтобы поменьше вредили коренному населению».
Оставим в стороне вопрос о знаменитой искренности Достоевского, о том, может ли титульная нация раскрывать объятья инородцам, видя в них в то же время кровопийц – и не только в переносном смысле. Посмотрим, как соотносятся утверждения Федора Михайловича со словами других русских классиков.
А.С. Пушкин, «История села Горюхина»:
«… въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых, на козлах сидел оборванный жид (…) Жители встретили повозку смехом и грубыми насмешками (дальше идет отрывок из рукописи горюхинского дьячка – А.Х.). Свернув трубкою воскраия одежд, безумцы глумились над еврейским возницею и восклицали смехотворно: «Жид, жид, ешь свиное ухо!»
Отметим, что еврей-возница очень беден, никак не богаче русских крестьян. Занимается он общеполезным промыслом, не спаивает православных в шинке, не дает деньги в долг под грабительские проценты, не торгует краденым. Дело происходит в конце XVII века, евреев на Руси еще совсем мало, они еще не успели завоевать репутацию мошенников либо безжалостных эксплуататоров. Но вместо ожидаемой терпимости и дружелюбия по отношению к иноверцу, крестьяне над ним глумятся, так что дьячок, как представитель православной духовности, отзывается об их поведении с нескрываемым осуждением.
А вот что мы читаем в «Крейцеровой сонате» Льва Толстого:
«Евреи своей денежной властью отплачивают за свое угнетение.
– А, вы хотите, чтобы мы были только торговцы. Хорошо, мы, торговцы, завладеем вами (…)».
Итак, установленная Львом Толстым последовательность действий такова: СНАЧАЛА евреев угнетают, В ОТМЕСТКУ они предпринимают нечто дурное.
Если у кого и были сомнения в том, как враждебно относился царский режим к инородцам, то они должны исчезнуть после знакомства с романом Шолом-Алейхема. Не удивительно, что многие евреи питали к российским властям, от монарха до городового, взаимное чувство. Удивительно другое – как много среди русских евреев было людей, по-настоящему преданных России, что отмечали, например, император Николай Павлович, тот же публицист Василий Розанов, генерал Антон Деникин. Во время гражданской войны русские крестьяне зверски расправлялись с русскими же помещиками, а солдаты и матросы – с офицерами, которых считали врагами, и нет ничего странного в том, что среди евреев нашлись свои фанатики, садисты, палачи.
Ожидать, будто евреи проникнутся христианскими чувствами больше, чем христиане, дружно возлюбят своих обидчиков и благословят своих гонителей, – означало бы предъявлять завышенные требования к народу, т.е. считать его действительно избранным…
Очень многое изменилось с 1913 года, когда вышел в свет роман «Кровавая шутка». Но в России кое-что, после всех бурь и катаклизмов, вернулось на круги своя. Представим себе, что Попов и Рабинович СЕГОДНЯ решили поменяться фамилиями и национальностями. (Читатель вспомнит, что вариации на эту тему, даже с сохранением одной из фамилий, сочинил Владимир Кунин). Превратившись в русского, еврей сохранил много шансов услышать в свой адрес «жидовская морда», а в худшем случае и схлопотать по этой морде от «национально ориентированных» сограждан, ведь бьют, как известно, не по паспорту. Русский, оказавшись в положении еврея, вряд ли автоматически получит мощную поддержку сионистского лобби и Мировой Закулисы, зато может столкнуться с трудностями, например, при поступлении на работу. Хотя может и не столкнуться, отдадим должное нынешнему российскому режиму.
Славный обычай мазать губы евреям-школьникам салом, дразнить их, показывая «свиное ухо» отошел в прошлое. Прогресс налицо!
Шолом-Алейхем с семьей
В предисловии к «Отверженным» (тоже социально-авантюрный роман!) автор скромно заметил, что такие книги не бесполезны, пока существуют нищета, проституция и другие общественные язвы. Перефразируя Виктора Гюго, позволим себе сказать, что роман «Кровавая шутка» сохранит жгучую актуальность, пока существуют расовые и национальные предрассудки, преследования, вражда, нетерпимость. В этом смысле говорить о бессмертии было бы, пожалуй, слишком пессимистичным, но долгая жизнь этой книге, безусловно, обеспечена. Она учит мужеству и оптимизму – несмотря ни на что:
– Ничего со мной не поделают и никто меня не победит! Знаете почему? Потому что мы не страна, не государство, не народ, мы – идея! Идею не убьешь!..