К 200-летию со дня рождения Гоголя

«Это дело семейственное»

Главный цензор пригласил к себе молодого писателя и, приятно улыбаясь, начал:

– Прекрасную комедию вы сочинили, голубчик! Характеры забавны, положения остры и вместе натуральны. А главное, тема очень актуальна: все мы знаем, какое значение сегодня придается борьбе с коррупцией, которая приобрела, прямо скажем, беспрецедентный размах. И нам сегодня нужны такие, как вы, Гоголи, которые бичом сатиры, так сказать, выжигали бы пороки.

Писатель смущенно потупился и спросил:

– Значит, с вашей стороны не предвидится препятствий к постановке моей театральной пиесы?

– Да, серьезных замечаний нет. Так, пустяки… Ну, вот, скажем, одно из действующих лиц у вас говорит, что Россия хочет вести войну. Представьте, как в эти слова вцепятся наши враги на Западе, какой вой поднимут продажные писаки: «Россия хочет вести войну!» А ведь все мы знаем, что Россия никогда не вела захватнических войн, но всегда становилась жертвой хищных соседей.

– Однако ж сие предположение представлено в пиесе моей как явная нелепица!

– Пусть так; а вы все ж замените это место примерно так: «Турция хочет напасть на Россию, чтобы захватить исконно русские земли – Карс, Эривань, Эрзерум. Дания зарится на русский Шпицберген, Швеция – на древний наш Гельсингфорс…»

– Хорошо, я подумаю, – уныло сказал автор.

– Далее... Один из купцов – по фамилии, кажется, Абдулин – говорит, что Городничий брал его за бороду со словами: «Ах ты, татарин!» Это нетипично, ибо русские славны во всем мире полнейшим отсутствием великодержавного шовинизма, национальной и веротерпимостью.

– Но Городничий говорит не «проклятый татарин», не «басурманская рожа», а просто «татарин». Что ж тут такого?

– Да уж лучше бы «проклятый татарин»! У вас получается, что татарин – бранное слово само по себе. Я предлагаю чуть дополнить: «Ах, ты, БРАТЕЦ-татарин!» Чувствуете, насколько выразительнее зазвучало? А еще бы неплохо продолжить таким манером: «Я испытываю глубокое уважение к татарам, как и ко всем прочим мусульманам». Впрочем, это на ваше усмотрение, я ничего не навязываю, не вторгаюсь в вашу творческую лабораторию! Все советы мои проистекают единственно из желания, чтобы комедия ваша стала еще смешнее, еще острее!

– Я чувствую, у вас еще много замечаний, – с долей раздражения возразил писатель, а собеседник его, напротив, становился все более благожелательным:

– Вот Городничий ваш… Сами пишете: он начинал службу с низших чинов. Можно сказать, выходец из широких народных масс. Характеризуется с положительной стороны: тверд в вере, каждое воскресенье ходит в церковь, не терпит волтерьянства. В то же время он растратил казенные деньги, ассигнованные на возведение православного храма, представив рапорт о сгорании оного вследствие непредвиденного пожара. Вы не находите, что здесь есть некая нестыковка?

– Показное благочестие легко совмещается с поступками неблаговидными, сие мы наблюдаем повседневно в окружающей действительности.

– Искусство должно не только отражать действительность, но и смело в нее вторгаться, содействуя исправлению и очищению нравов. Человек, исповедующий единственно верную идеологию, выставлен у вас взяточником, казнокрадом, самодуром, вымогателем. Что греха таить, такие факты подчас имеют место. Но за частностями надо видеть главное: Россия – страна Сергия Радонежского и Серафима Саровского, страна подвижников и праведников. У вас же выходит, будто религия не влияет на нравственность. А ведь вы, батенька, наметили истинно художественное решение, но прошли мимо. Среди персонажей есть некто Ляпкин-Тяпкин – вольнодумец, если не безбожник. Вот ему бы и быть взяточником, казнокрадом, развратником и т.д. А немец Гибнер – еретик-лютеранин, лучшая кандидатура на роль тайного двигателя злодейских интриг. У вас в комедии мельком и даже как бы с насмешкой над говорящим брошена фраза, что правительство проверяет, нет ли где измены. Идея достойна развития! Да, есть измена, враги России, гибнеры-иностранцы сеют тлетворные семена чуждых западных влияний, из коих произрастает и коррупция. Касательно Городничего и других чиновников, представьте их доверчивыми фетюками и ротозеями. Сделайте так, и произведение ваше много приобретет в части занимательности.

– Вы предлагаете, по сути, написать новую пиесу!

– Наконец-то вы поняли! Мы, как и вы, хотим, чтобы сатира поднимала общество на борьбу с пороком, внушала уверенность не только в возможности, но и в неизбежности победы над ним. Но что мы видим в представленной рукописи? Все дворяне и начальствующие лица – либо дураки, либо подлецы, все воруют, все берут взятки, все манкируют своими должностными обязанностями, ни одной светлой личности. Где же здоровые силы, на которые духовный лидер страны может опереться в своей титанической борьбе с коррупцией? Боюсь, что ваша пиеса, будучи поставленной на сцене, породила бы настроения упадничества и отчаяния: коррупция, мол, всесильна и господствует повсеместно, противостоять ей бесполезно, да и опасно.

– Но за сатирой издревле признавалось право сгущать краски. Я нарочно собрал все дурное в России. Положительный герой комедии – смех, извините за нескромность. К тому же развязка комедии дышит благонамеренностью: настоящий ревизор, посланный по повелению политического и духовного лидера, наведет порядок и устранит злоупотребления и неустройства.

– Однако ж, друг мой, вы слишком наивны либо почитаете нас совсем уж простодушными! Всякой зритель разберет, сколь неубедительна развязка, основанная на вмешательстве высших сил, deus ex machina, как говорили латиняне. Мало ли в России уездных городов? На всех честных ревизоров не напасешься! Итак, переделавши вашу пиесу в сторону большего правдоподобия, сделавши ее менее однобокой и схематичной, вы только выиграете в силе художественного выражения!..

Мы попытались показать, насколько уязвима, неприемлема, даже прямо вредна гоголевская сатира с точки зрения любой официальной, державно-национально-охранительной точки зрения.

«Комедия «Ревизор» – гневное обличение николаевской России», – так нас учили в школе. Не объяснили только, почему сам император Николай I и его свирепая цензура допустили гневное обличение своего режима. Мало сказать «допустили» – сам царь выказал свое одобрение тому, как обличается его Россия.

Может, Николай Павлович был тупым и недальновидным? Нет, напротив. Он просто не понял остроты сатиры, недооценил ядовитость ее жала? Вряд ли, в художественной литературе монарх разбирался, по крайней мере, не хуже, чем советские генсеки. Нельзя также считать, будто император так высоко ценил роль искусства, что всерьез надеялся на его помощь в преодолении общественного зла. Учтем также, какую принципиальность, вплоть до упрямой нетерпимости, проявлял Николай по отношению к любой крамоле, полукрамоле и легкому намеку на крамолу.

Как нам представляется, разрешив «Ревизор» к представлению, царь подал некий сигнал. Оцените, мол, какое значение придает власть борьбе с казнокрадством и взяточничеством, если ради этого готова даже позволить некоторое вольномыслие и, страшно сказать, вольноязычие! Оцените это – и устрашитесь, мздоимцы!

Не устрашились…

Николай Павлович был в некотором роде идеальным по твердости правителем-государственником. Неуклонный патриот, он крепенько прижал либералов, подавил поляков, усмирил мадьяр, сокрушил могущество Турции и Персии, устрашил Кавказ, навел трепет на Европу. Вертикаль власти укрепилась до последней невозможности. Патриотизм стал принудительным, православная духовность – обязательной. Могущество Державы Российской (если понимать под этим меру централизации военно-бюрократического аппарата) достигло сияющих вершин.

Это нисколько не мешало развитию казнокрадства. Несмотря на все усилия и угрозы, оно стало повальным, так что император тоскливо говорил наследнику: «В целой России только мы с тобой, Саша, не воруем».

Принято считать, что почвенничество, опора на устои, на ядреное, коренное – исконное гарантирует чистоту общественной жизни. Гнилой же западный дух несет с собой упадок морали: до того, как нахлынули немцы, на Святой Руси коррупции и в помине не было и слова-то такого никто не слыхивал!

Почему же укрепление российской государственности и подъем народно-патриотического сознания во второй четверти XIX века сопровождались не соответствующим улучшением нравственной атмосферы, а как бы совсем наоборот?

Присмотримся повнимательней к обществу уездного городка, каким его показал Гоголь. Это общество – патриархальное, а не гражданское. Очень четко эту разницу обозначает Городничий, предлагая почтмейстеру перехватывать все жалобы и донесения: «Другое дело, если б вы из этого публичное что-нибудь сделали, но ведь это дело семейственное…»

Да, уездное общество – большая семья, в которой любому начальству отводится роль отца (отцом пожилые люди называют мальчишку-Хлестакова), каждый сверчок сидит на своем шестке, все идет согласно заведенному порядку, а в приемной суда «сторожа завели гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами». Это прочно устроенный, теплый, гармоничный, уютный, на свой лад совершенный мир со своими твердыми, хоть и неписанными, нравственными правилами. Конфликты решаются полюбовно, конкуренция выражена в самых мягких формах, отношения между людьми просты, задушевны, искренни, доверительны.

А что же взятки? Взятки являются неотъемлемой частью этого порядка, и граждане недовольны, собственно, не тем, что их приходится давать, а несоблюдением пропорций, несоответствием между размером взятки и чином. «Делиться надо» – и как же подрядчику, обворовавшему казну, лавочнику, продающему негодный товар, не отблагодарить Городничего, который «не заметил»!

Всем хорошо, всем удобно. Все более или менее довольны, а имеющиеся «отдельные недостатки» возмущают куда меньше, чем страшат возможные перемены.

Если спросить у чиновников, купцов, общественность (в лице Бобчинского и Добчинского), какой строй наилучший, они ответят: ныне существующий, надо только внести совсем небольшие исправления (здесь у каждого, конечно, свои индивидуальные пожелания). Жесткая вертикаль власти идеальна для административной деятельности Городничего, он уверен, что обведет вокруг пальца не только губернатора, но и кого повыше. А не обведет вокруг пальца, так договорится, «поделится». И размер взятки предполагаемому ревизору заранее установлен. Двести-триста-четыреста рублей, которые уездные начальники дают Хлестакову – это примерно их годовое жалованье (ничего, наверстают!) 

Исконно русская жизнь, патриархальная, «семейственная», с соборностью, устоями, верностью традициям – она гораздо живописнее и милее, чем мрачное существование атомизированного, развратно-гедонистически-эгоистического, бездуховного капиталистического Запада. Однако, ассигновав огромную сумму на строительство дорог, император Николай Павлович очень удивлялся и горестно вздыхал: нет ни дороги, ни денег, ни виноватых. Он никак не мог объяснить себе, почему в ту знаменитую формулу его царствования «Самодержавие, Православие, Народность» так органично встроился еще один элемент: Коррупция. Он не мог понять, как это ядреные святорусские черноземы оказались еще более благодатной средой для казнокрадства, чем отравленная гнилью почва Запада. Ему не приходило в голову связать уровень коррупции с наличием или отсутствием какой-никакой демократии, какого-никакого контроля низов за верхами – «публичности» вместо «семейственности».

Давайте мысленно перенесемся из николаевской эпохи на полвека позже – в царствование его внука. Царь-миротворец Александр Александрович – твердый и неуклонный державник, эффективный менеджер. Россия переживает бурный экономический подъем. Иностранные государства наперебой ищут дружбы с великой империей. «Европа может подождать, когда Русский Государь удит рыбу». Крамола в основном подавлена. Инородцы пикнуть не смеют. Духовность на высоте. Дело православно-патриотического воспитания масс курируется лично таким бесспорным авторитетом, как Константин Победоносцев. Короче, идеал национально ориентированного мечтателя (см. фильм «Сибирский цирюльник»).

А что же коррупция?

С ней всё отлично: коррупция росла и развивалась по своим внутренним законам, достигая, ну, конечно же, беспрецедентных масштабов. Вместо документальных свидетельств на сей счет, приведем цитату из А.П.Чехова:

«Во всем городе я не знал ни одного честного человека…. Гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали на хлеба к своим учителям, и эти брали с них большие деньги; жена воинского начальника во время набора брала с рекрутов и даже позволяла угощать себя и раз в церкви никак не могла подняться с колен, так как была пьяна; во время набора брали и врачи, а городовой врач и ветеринар обложили налогом мясные лавки и трактиры; в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими льготу по третьему разряду; благочинные брали с подчиненных причтов и церковных старост; в городской, мещанской, во врачебной и во всех прочих управах каждому просителю кричали вослед: «Благодарить надо!» – и проситель возвра­щался, чтобы дать 30 – 40 копеек».

«Благодарить надо» не за то, что чиновник сделал что-то сверх положенного, а за простое выполнение своих служебных обязанностей. Ситуация вряд ли возможная в бездушном, сухом, механистическом рыночном обществе, наделяющем власть и ее представителей четко ограниченными полномочиями и проверяющем их выполнение. И вполне естественная в обществе традиционном, где власть и каждый ее носитель выступает по отношению к рядовому гражданину как отец, который может дать, а может и не дать просимое, вправе помиловать, но вправе и казнить, никому в семье не давая отчета.

Понятно, что выдача справки гражданину есть акт благодеяния, за который «благодарить надо».

Сделаем еще один исторический прыжок – в наши дни. После кошмара девяностых наступило правление В.В. Путина – твердого русского державника. Он выстроил вертикаль власти, удержал страну на грани пропасти, навел порядок в структурах, усмирил Кавказ, поднял Россию с колен, показал Западу кузькину мать и повел, чуть ли не в одиночку, рыцарски-беззаветную войну с коррупцией. Патриотические настроения в обществе стали господствующими, если не обязательными.

А что же все-таки с коррупцией? Она продолжала себе расти и развиваться по своим законам, достигнув, как полагается, беспрецедентного размаха. Если в ужасную либерально-гнилую ельцинскую эпоху Россия пребывала где-то не очень далеко от Португалии, Албании и Болгарии, впереди многих развивающихся стран, то вставшая с колен Держава Российская оказалась рядышком с Сирией, Кенией и Бангладеш. Это согласно оценкам одних независимых экспертов. Другие эксперты помещают ее рядом с Никарагуа и Угандой.

Что же роднит Россию с вышеупомянутыми светочами цивилизации и отличает ее, скажем, от Канады или Дании? Может быть, то обстоятельство, что страны, отмеченные высоким уровнем коррупции, отмечены и особой теплотой, простотой и искренностью отношений, самобытностью религиозно-нравственных начал, противостоящих натиску мертвящей и нивелирующей капиталистической псевдоцивилизации и квазикультуры?

Устройство современного российского общества, поскольку оно сохранило черты уездного города из гоголевского «Ревизора», отвечает традициям и представлениям значительной части населения. Той части, которая вздрагивает от слова «реформы» и перемен боится больше, чем беды. Той части, которая считает слово «либерал» ругательством, а понятие «демократия» не употребляет без добавления «так называемая».

Здесь, пожалуй, нелишне напомнить о том, кого Городничий, этот нарицательный коррупционер, называл своими самыми ненавистными врагами: «проклятых либералов» и «щелкоперов, бумагомарак», т.е. свободную печать.

И тут уж надо решать, что нам больше нравится. Если всерьез говорить о державности-общинности-соборности и особом пути, тогда не надо болтать о борьбе с коррупцией. Если серьезно говорить о борьбе с коррупцией, не надо болтать об уникальности-соборности-евразийстве и духовном противостоянии гнилому либеральному западничеству.

Мздоимство есть вечная болевая точка русской жизни и соответственно постоянная тема русской сатиры, еще более древняя, чем низкопоклонство перед Западом. Настолько древняя, что утратила способность стареть. Не стала ли коррупция, наряду с поиском русской идеи и утверждением собственной уникальности, неотъемлемым и неизбывным атрибутом русской жизни?

Будь нацлидер искренним, он мог бы сказать примерно так:

– Наша уникально-суверенная, исконно-самобытная демократия строится на том, что западные господа называют коррупцией, а мы – исполнением долга простой человеческой благодарности перед добрым начальником, батюшкой-барином. Благодарности за то, что они согласились принять на себя бремя власти. Считаю, что коррупция, так же как и кумовство, семейственность, протекция, начальственный произвол, – это элемент нашей неповторимой державности и высочайшей политической культуры. Если выбирать между коррупцией и либерализмом, то есть изменой нашим традиционным ценностям, мы выбираем коррупцию.

Итак, «Ревизор» – действительно бессмертное произведение.

К несчастью для его зрителей.

г. Мюнхен