Неюбилейные мысли
Пушкин – самодержавие – Гоголь
Наши все
200-летие Гоголя выпало на новую «николаевскую эпоху» – довольно беспомощный ремейк николаевской эпохи Пушкина-Гоголя.
Были ли они «жертвами эпохи»?
Все люди «жертвы» своей эпохи – хотя бы потому, что в эту эпоху страдают и умирают.
Но известно, что Пушкин и Гоголь были активными, убежденными идеологами монархии, ничуть не хуже Достоевского или Тютчева. Это – бесспорно для любого, кто читал не только учебники советской школы, а изредка заглядывал в тексты самих «фигурантов», тут и обсуждать нечего.
Был тут и самый обычный конформизм. Александр Сергеевич начертил своим летящим острым пером: «К чему бесплодно спорить с веком? / Обычай – деспот меж людей». В юности Пушкин в духе времени был почти декабристом («…эти заговоры / Между Лафитом и Клико») – так и родилась «Вольность». Затем в духе времени он стал патриотом из патриотов – родилось «Клеветникам России». С тех пор между этими двумя столбиками и мечется бедная общественная мысль России. Не зря сказано: «наше все». По сути дела за 200 лет к словам Пушкина не добавлено почти ничего, хотя и очень старались.
Но Пушкин потому Пушкин, что он не «колебался с веком», а определял лицо века. Точнее – двух последовавших веков. Легко предположить, что еще не один век Россия будет «сниматься на фоне Пушкина». Обычный конформист – каким бы он ни был гением-разгением – такое влияние оказать не может.
Неизвестный художник 1-й половины 19-го века.
Пушкин и Гоголь
То же самое относится и к Гоголю. Он не только полностью разделял идеологию Пушкина, он вместе с ним эту идеологию создал.
«Все мы вышли из гоголевской шинели». Ну, не знаю, куда мы там «вышли» – пуговица от шинели далеко не катится… Мы – гоголевские персонажи, живем в мире Гоголя. И не только в его художественном мире, но и в мире современной «николаевской России с компьютерами», мире «гоголевской политики и идеологии».
Извините за сравнение, но Пушкин/Гоголь сформировали русскую государственную идеологию примерно в той мере, в какой Маркс/Энгельс идеологию социализма.
До Пушкина/Гоголя русская монархия существовала сотни лет, но вот такой целостной монархической идеологии, такого осмысленного мировоззрения – не было. Как и вообще русская рефлексия – по самым разным поводам и предметам – так и русская ПОЛИТИЧЕСКАЯ рефлексия, монархически-патриотически-государственническая рефлексия возникла именно тогда.
Чеканную идеологическую формулу «православие-самодержавие-народность» государство обрело в 1830-е годы, как раз когда кумиром государства и общества был Пушкин и вскоре стал Гоголь. (Это не значит, что кумиры имели много денег и чинов – не путайте их с семьей Михалковых.)
Конечно, граф Уваров не уступил бы им чести сочинения этой формулы, и, конечно, он с Пушкиным (а тем более с неизвестным ему Гоголем) не советовался. Но сухая, в сущности, схоластическая «формула Уварова» умерла бы, как многие бюрократические слоганы, если бы не опиралась на Пушкина и Гоголя, если бы эти зерна не проросли в их «патриотических поэмах».
Можно долго спорить насчет яйца и курицы: николаевская Россия сильнее влияла на Пушкина/Гоголя или же Пушкин/Гоголь больше влияли на Россию. Я, кстати, не считаю такого рода споры вращением пустого словесного барабана – нет, счастливые билеты и тут могут выпасть. Но просто это – особая тема, нельзя все запихнуть в одну статью.
Поэтому ограничимся банальностями:
– именно в николаевскую эпоху сложилась идеология самодержавия, которая с небольшими изменениями жива до сих пор. Кстати, она, как известно, «шагает через ступень»: сильнее всего эта вечно живая идеология проявлялась в эпохи Александра III, Сталина, Брежнева, Путина;
– выражения «наше все», «поэт в России – больше чем поэт» и т.д. относятся, прежде всего, конечно, к Пушкину (а значит, и к его «реальному соавтору» – Гоголю);
– справедливо это и по отношению к николаевской эпохе. Ее духовными наставниками были Пушкин и Гоголь – кстати, неизменные любимцы и власти, и общества во все последующие эпохи (скажем, Достоевский или Толстой такой ровной и неизменной любовью не пользовались).
НАРОДНО-ГОСУДАРСТВЕННАЯ (или точнее государственно-народная) ИДЕОЛОГИЯ была не «придумана для России», а «подслушана в России», если угодно «извлечена из России» (как музыка из струны). Только поэтому она так живуча – несмотря ни на какие изменения внешней среды!
Это, кстати, отлично понимал и сам Гоголь.
«Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?».
Мания величия? Или пафосное, но адекватное понимание своей роли «больше чем поэта»? Мне кажется, что последнее…
Декларация прелести туризма
Политическая и социальная идеология Пушкина/Гоголя родилась как ответ на западный вызов.
4 июля 1776, Декларация независимости США. «Мы считаем очевидными следующие истины: все люди сотворены равными и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат: жизнь, свобода и стремление к счастью».
26 августа 1789, Декларация прав человека и гражданина. «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. … Цель каждого государственного союза составляет обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковы свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению. Источник суверенитета зиждется, по существу, в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит явно из этого источника. Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его образовании».
Смертный приговор монархии, особенно – самодержавной…
Но подавить силой – мало. Идеи бьют идеями, железо тут – лишь тактическое оружие.
«Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова,
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это видите ль слова, слова, слова
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
– Вот счастье! вот права…»
Итак, Декларации прав человека противопоставлены… прелести туризма! Да, вот уж действительно – асимметричный ответ «клеветникам России». (К слову, самого Пушкина, как известно, на Запад не выпускали.)
Но тут интересно не только содержание, но и форма.
У них — ЮРИДИЧЕСКИЕ ДОКУМЕНТЫ, декларации, переходящие в Конституции.
У нас — ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ тексты, относящиеся к «душевной конституции» народа.
Нам не нужны юридические права – с нас довольно художественной метафоры.
Пушкин полностью оправдывает русскую политическую Систему – в форме игнорирования ЛЮБЫХ политических систем.
Причем это, как мне кажется, не какой-то рассчитано-казуистический прием, вовсе нет.
Пушкин более чем интересовался политикой. Но, живя в стране, где нет «права на политику», Пушкин для самого себя выдал нужду за добродетель.
И это идеально легло на душу народа, на душу общества – какие там в самом деле «громкие» и лживые (или холодно-формальные) «права»? Чепуха это – «оспаривать налоги» или «мешать царям друг с другом воевать»… Жить своей частной жизнью, ПОЛНОСТЬЮ отдавая всю общественную жизнь Государству. Такая Конституция: мы «вам» (начальству) отдаем политику, а «вы» нам за это разрешаете «скитаться здесь и там». «Вот счастье! Вот права».
Так с тех пор и живем по этой Конституции.
И она стала нашей НАРОДНОЙ Конституцией, нашими «принципами права». И если кто-то пытается с ней спорить, то – «клеветникам России» всегда готов ответ!
Оправдывающий смех
А что Гоголь?
Гоголь был идеологом режима не в своих «избранных местах» или иной «античаадаевской публицистике». Это все семечки …
Нет, ВСЕ ТВОРЧЕСТВО Гоголя – сотворение «душевного мифа режима».
Когда-то Сталин сказал: «Нам нужны наши советские Гоголи и Щедрины». Эрдман откликнулся замечательной эпиграммой: «Нам нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали». Блестяще, сам Гоголь бы лучше не сказал! Но неправда…
Есть огромная разница между Гоголем и Щедриным.
Щедрин – прокурор России.
Гоголь – адвокат России.
Щедрин Россию и русский народ ненавидел (как, кстати, и всех других – почитайте, что он понаписал о Франции, Германии и т.д.).
Гоголь Россию и русский народ любил. «Своих героев надо любить». Гоголь любил их до такой степени, что ОПРАВДЫВАЛ – во всем.
Собственно, его книги – это полное ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОПРАВДАНИЕ николаевской России.
Кстати, разница между Гоголем и Щедриным не только индивидуальная, как, скажем, между филантропом и мизантропом – это еще и разница между николаевской эпохой и эпохой Великих реформ.
В замороженной России возможен был лишь юмор.
В размороженной России в дело пошла сатира. Чем слабее была власть, тем злее критиковали – не саму власть (это было невозможно и при Александре), но хотя бы всю окружающую жизнь.
Гоголь сам лучше всех объяснил все про свой смех.
«Многое бы возмутило человека, быв представлено в наготе своей; но озаренное силою смеха, несет оно уже примиренье в душу. И тот, кто бы понес мщение противу злобного человека, уже почти мирится с ним, видя осмеянными низкие движенья души его».
Совершенно верно, и мы «уже почти миримся» с городничим и с Аммосом Федоровичем, который берет взятки борзыми щенками – ну что тут можно возразить всерьез-то?!
«Нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим Богом устроено и волтерианцы напрасно против этого говорят». Вот вам и универсальное оправдание всех героев Гоголя, да и всей России… Вот еще один наш ответ на все их чистенькие «декларации»: не нужны нам ваши «громкие права» и торжественные «права человека», глупости это все, немецкая мертвая бумажка, да французские круассаны…
А у нас – нет, у нас не то! «Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Ваши «громкие права» – о том, как нам сделаться «беленькими». А оно нам не нужно, не интересно совсем! А нам-то нужно, чтоб нас полюбили черненькими!
Кто устоит противу такой правды? Тут вам и философия, и правосознание.
Конечно, не во всем можно согласиться с Гоголем: «Несправедливы те, которые говорят, что смех не действует на тех, противу которых устремлен, и что плут первым посмеется над плутом, выведенным на сцену: плут-потомок посмеется, но плут-современник не в силах посмеяться!». Право не знаю, смеялись или горько плакали от стыда такие современники, как, скажем, знаменитый взяточник граф П.А. Клейнмихель, но не думаю, что он затрясся со страху, смотря «Ревизора». Как выражался сам Гоголь, «ну ты, я думаю, устоишь!».
Но мы – те самые «плуты-потомки» – видим в ДОБРОМ гоголевском смехе примирение с жизнью. Не с той, что была 200 лет назад, а с ее продолжением – сегодня.
«Чему смеетесь? Над собою смеетесь!». Да, над собой, ведь все «черненькие», жизнь-то эта – наша общая. А кто же НАД СОБОЙ будет зло издеваться?!
Щедрин издевался над этой жизнью как над ВНЕШНИМ УРОДСТВОМ, противостоящим человеку. И смех получался ненавистный, как говорил Гоголь, смех, порожденный «временной раздражительностью, желчным, болезненным расположением характера».
Чтобы смех был над ЧУЖИМИ, должны быть те, кто ПРОТИВОСТОИТ этому миру. Гоголь их, верно, искал. Но все эти «улиньки», и «костанжоглы», и «старики муразовы», и прочие герои приятные во всех отношениях так и остались истинно «мертвыми душами». Да и с телами у них не особо получилось…
А вот «черненькие» вышли на диво симпатичные, мясные – что Ноздрев, что Собакевич, что и сама Коробочка, хоть баба и впрямь крепколобая…
Мертвые души? «Да, конечно, мертвые… впрочем и то сказать… каков был Михеев, так вы таких людей не сыщите: машинища такая, что в эту комнату не войдет: нет, это не мечта! А в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы вы в другом месте нашли такую мечту!». Художественная силища в свежем румянце Ноздрева, округлом подбородке Павла Иваныча, засаленном халате Плюшкина и кувшином рыле Ивана Антоныча такая, что не захочешь – а невольно полюбишь!
Живая, с морозца, родная, черненькая Россия!
Так зачем нам… беленькая? Да еще отмытая дурацким английским мылом…
Теплый, объединяющий смех над собой дает нам куда больше «прав человека», чем все ваши «Декларации»! И ответственности меньше – посмеялись и дальше пошли… со смехом…
Я уж не говорю о лобовой апологетике режима, данной в «Ревизоре» в виде «Жандарма из машины». Happy end в английской пьесе – свадьба, а в русской – явление жандарма. Правда, боюсь, что Гоголь и сам понятия не имел, кто же этот «чиновник, прибывший по именному поведению» – уж не тот же самый Хлестаков, только в генеральском мундире?
И милость падшим призывал
Но Гоголь дает – в рамках Системы – не только «право на смех».
Он дает и «право на слезы», право на жалость.
Для чего нужны все ваши «права человека»?
Для справедливости.
Но нет справедливости в холодном вашем, бездушном «еврозаконе».
Справедливость – это ЖАЛОСТЬ. Она ни в каких ваших правах не прописана, она у нас есть – в николаевской России!
Не верите?
См. ту самую «Шинель».
Гоголь сделал прозаический вариант «Медного всадника» – повесть о том, как Машина (машина Государства, или Рок, или еще какая внешняя сила) «с тяжелым топотом скачет» за человеком по мертвой мостовой, получилась не хуже, чем у Пушкина.
Тут же описан и «чарли чаплинский бунт» маленького человека. Если бедный Евгений говорит «Ужо тебе!», то Акакий Акакиевич произносит истинно бунтовские речи, обращаясь к генералу: «Но, ваше превосходительство… я, ваше превосходительство, осмелился утрудить потому, что секретари того… ненадежный народ…».
Про «бунт» говорю без всякой иронии: многие ли из нас, о просвещенно-либеральные читатели, посмеют не анонимно в интернете обругать Путина, а в жизни сказать «своему превосходительству», что его секретари… того… ненадежный народ? Полагаю – немногие. И уж точно – далеко не все.
Это куда страшнее, чем последующее срывание шинели с генерала – там-то сказка, а тут жуткая быль. Доведенный до последнего отчаяния маленький человек бунтует – и это поистине страшный бунт (о чем и говорит метафорическая сцена срывания с генерала шинели). Да, русский бунт…
Но тут есть и ответ – русское примирение.
«И с тех пор почти всякий день представлялся ему (генералу) бледный Акакий Акакиевич, не выдержавший должного распеканья. … И когда донесли ему, что Акакий Акакиевич умер скоропостижно в горячке, он остался даже пораженным, слыша упреки совести и весь день был не в духе».
Вот оно – не нужны нам директивные «права человека», нужен нам – ЧЕЛОВЕК, сочувствие. Вот права…
«И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими ловами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» – и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».
Православие, христианство – вот решение всех конфликтов. И без всяких прав и требований…
* * *
«Наше все» – обязывающие и точные слова.
«Наше все» – не значит «все наше сладкое». Нет, и сладкое, и горькое, и то, что считаем «хорошим», и что считаем «плохим».
Национальные поэты…
Они выразили РЕАЛЬНУЮ ИДЕОЛОГИЮ нации: сочувствие, понимание, покорность, усмешка – вместо требования прав. Литература – вместо закона и политики. Обида и бунт – вместо конфликта, расчета, компромисса.
Конечно, такая идеология и психология куда как ВЫГОДНА начальству. Если, конечно, оно и само проникнуто той же идеологией…
Но если это и ВЫГОДНО начальству, то не факт, что это НАВЯЗАНО начальством.
Нет, не навязано – разве что самой Историей…
Пушкин/Гоголь не были «пиарщиками», которые придумали «православие – самодержавие – народность». Но они легитимировали эту формулу – и патриотическим ямбом, и понимающим смехом, и слезами жалости. И «наше все» скрепило ТАКУЮ русскую формулу права, политики, идеологии.
Бричка едет по своей, проложенной классиками колее.
«Вишь ты, вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось…».
До 2009 колесо доехало.
И все попытки вылезти из колеи кончались одинаково. Много грязи, а потом все равно – повихляется-повихляется и назад в колею, «и мчится, вся вдохновенная Богом!..».
Вот об этом бы не грех помнить тем, кто хочет сменить колею.
Борис СУВАРИН,
«Ежедневный журнал», 1 апреля