Юмор
С большим приветом!..
(Письма со свободы)
два рассказа из готовящейся книги
Розыгрыш
«Василий, добрый тебе Гутен таг! Тут случилась со мной форменная фантасмагория, извини за выражение… Вот послушай, поведаю тебе подробно, близко к тексту, прямо с диалогами, как в пьесе какой, уж не обижайся. В общем, мы с этим моим знакомым Виктором, собратом по счастью, давно не виделись, года полтора. Хотя живём, Вась, не поверишь, в одном районе. Ну… как-то так уж получилось: он не звонил, да и я чего-то замотался… Словом, долго не пересекались. А тут, Вась, смотрю, идёт себе по улице, как живой. Прямо навстречу. Ну, вылитый Виктор! Я, конечно, искренне обрадовался: «О! – кричу ему. – Какой сюрприз! Привет, старик!»
А он, смотрю, чего-то дернулся, растерялся, засуетился, по сторонам оглядывается… Потом выдавливает из себя как неродной:
– Федя?.. Это правда ты?! Странно как-то…
– Что ж, – говорю, – странного, Витя? В одном городе как-никак на ПМЖ соседствуем… Что до сих пор не встречались, вот это странно!
– Да, ты прав, но… Странно: мне ж сказали, что ты… в общем, болел вроде тяжко… а потом… ну, в общем, извини… того…
– Коньки, что ли, отбросил?
– Ну, вроде того. А ты… вообще-то как? По медицинской части? Выглядишь что-то не очень… Окончательно выкарабкался?
– Откуда, Вить? Да не волнуйся ты так уж за меня, всё у меня тип-топ, устал просто, поэтому плохо выгляжу…
– А болезнь-то твоя как? Ну… говорили, что у тебя вообще… этот, как его… Ну, ты понимаешь… Мы прямо тут все с ног сбились, спать не можем, а ты вон, оказывается… Неужели обошлось?
– Да успокойся ты! Ну, прихворнул я как-то, действительно, было дело… грипп был обычный. Да это уж почти год назад. Не о чем говорить… Ты-то сам как?
– Я-то?… – Он, Вась, похоже, все никак не мог придти в себя. – А что я? Всё вот из-за тебя волновался, глаз не мог сомкнуть. Как ты там, думаю…
– Где это «там»? Там я, слава богу, ещё не побывал. И тебе, Витя, не советую!.. Вот он я, перед тобой, живой пока что! Извини, если разочаровал тебя.
– Ха-ха-ха! Ну, ты даешь! Жив и прекрасно! А то мне расписали: и цирроз у тебя, и менингит, и псориаз, и осложнение на плоскостопье… И главное, этот… как его… Ну, ты понимаешь…
Тьфу-тьфу-тьфу! Надо же, с того света выскочил! Молодец… А мы-то тут решили, что ты уже…
И тут взор его, вижу, как-то потух, интерес ко мне, еще живому, явно ослаб, он заспешил: «Ну ладно, Федор, у меня куча дел, бывай, привет жене Любе»…
Но тут мне, Вась, знаешь, почему-то не хотелось с ним так быстро расставаться. Мне вдруг пришло в голову продлить наше интересное общение.
– Погоди, – говорю ему. – Кстати, Люба моя часто о тебе интересуется.
Он остановился, его глаза вдруг загорелись:
– А что с твоей Любой? Тоже со здоровьем нелады? Что-то женское, да?
– Да нет… Скорее мужское…
– Мужское?!! Кошмар какой! Любовник, что ли, появился? Тьфу-тьфу-тьфу…
– Нет-нет, бог с тобой… Какой ещё любовник… Автомобиль! Захотела вот вторую машину: на блошиный рынок не на чем ездить. Вот и терзает нас всех: не знает, какую марку выбрать…
– А-а… Ясно. А одной ей уже мало, значит, – по инерции спросил он, хотя, вижу, интерес его ко мне опять погас… Вот-вот уйдет. А тут я ему говорю печально:
– Да у нас одна проблема на другой…
Он снова живо обернулся:
– Что, неужто так всё плохо, да?
– Да вот, понимаешь… Домик приобрели, небольшой, четырёхэтажный… Ну, чтоб было удобно, на каждого по этажу…
– На каждого… по… – он, смотрю, как-то совсем скис, не может никак в смысл врубиться… – Я не понял – на кого по этажу?
– На каждого из нас, – говорю внятно. – Ну, у меня ж двое детей ещё есть, не забыл? Большие детки – большие бедки…
– А с детьми-то что стряслось? – Виктор перешёл на шепот, вплотную приблизился ко мне. Интерес его был неподдельным.
– Не стряслось, но… свои проблемы есть: младший мой, ты, может, читал в газетах, победил в олимпиаде математической, его наградили стипендией, сейчас должен в Америку ехать, в Гарвард, года на три, на стажировку. Вот волнуемся, как он там без нас будет… А старшая, ты будешь смеяться, в лотерею выиграла, 100 тысяч… Мы прямо с Любой растерялись: как их потратить?.. Проблемы!
Смотрю, Вась, он заёрзал, засуетился, руку мне пожал, потом другую… молча пятиться стал… А я вошел в раж – за ним, хватаю за рукав:
– Погоди, старик, я ж тебе самого главного не сказал: мучает меня одна проблема.
– Проблема? – Он остановился. Сделал скорбное лицо: «По какой части?»
– Можно сказать, по медицинской...
– А-а, значит, не до конца выкарабкался?.. – Глаза его вновь заблестели.
– Какое там, – говорю. – Ты, видимо, не в курсе: я ж уже полгода в клинике отделением заведую… Так вот, сейчас возникла проблема с работой…
– Выкинули на улицу в связи с реформой медицины? Вот, поганцы…
– Не то чтоб выкинули… Поменять работу предлагают.
– Да, это они всегда так формулируют… Такого работника перспективного!
– Вот и они о том же: работник, говорят, я перспективный… Сватают начальником управления в Минздрав… Как думаешь, согласиться?
…Я с трудом удержал его: смертельно побледневший, он стал вдруг прямо по мне сползать на землю… Я испугался, но ты же знаешь, что у меня с собой всегда валидол, засунул ему в рот. Когда он чуть оклемался, тут же стал прощаться. И, не дождавшись от меня ответного привета семье, засеменил к остановке трамвая… Я опять догнал его, стянул прямо с трамвайной подножки:
– Отдышись, на следующем поедешь, – говорю. – Ну чего ты, Вить, так расстроился-то? Шуток, что ли, не понимаешь! Успокойся, пошутил я. Розыгрыш!
– Пошутил?.. Правда?
– Конечно! Я чуть прихвастнул, успокойся!
– Значит… – он облегченно заулыбался, – значит, всё неправда? И про дом 4-этажный, и про 100 тыщ в лотерею, и про Минздрав?
– Абсолютно! Никакого дома 4-этажного и в помине нет, всего-то обычный особняк, на два этажа, с небольшим участком в 3 гектарчика и бассейном 50 на 50 метров… И выиграла-то моя старшая никакие не 100 тысяч, пустые мечты, а всего лишь 50… Да и сынок мой вовсе не на три года в Америку едет, а на два… Да и я…
Вась, представь себе, он рванул от меня, как от чумы, забыв про свой обморок и про трамвай…
С того дня мы не виделись. Он не звонит: видимо, боится, что, несмотря на достоверные слухи, я… самолично сниму трубку. Да и я не звоню: зачем, Вась, человека лишний раз травмировать, правда? Ну, раз я пока ещё жив и всё у меня тип-топ. Тьфу-тьфу-тьфу… Бывай, Василий, не кашляй!»
Даёшь писателей!
«Гутен морген, Василий! Не могу с тобой не поделиться нечаянной радостью: за отчетный период больше стало у нас здесь русских писателей на душу населения! Ну, когда-то, помнишь, Вась, мы неправильно ошибались сильно, полагая, что писатель – это… Гоголь, ну еще Пушкин, может, Толстой... и ещё два Толстых, кто в курсе, Горький там, Достоевский Федор Михалыч, Жванецкий Михал Михалыч... Словом, раз-два и обчёлся. Само собой, мы с тобой втихаря догадывались, что коммунисты пудрили нам мозги, цензуру внедряли. А сейчас, слава богу, с этим проклятым наследием покончено, тем более здесь, на вольном Западе, демократия нас окружила со всех сторон, полная тебе теперь свобода самовыражения. То есть выражайся, сколько влезет, и ты – писатель и больше ты никто! Делов-то!.. И, если приглядеться, многие из нас, оказывается, – форменные писатели, в натуре! А не только какой-нибудь там Толстой и ещё два Толстых...
На днях читаю объявление в одной местной русскоязычной газете: «Такого-то, во столько-то ноль-ноль, состоится встреча наших писателей с писателями из N-штадта». Понял, Вась, направление мысли? То есть имеется в виду, что в моем городе, как, впрочем, и в N-штадте, есть писатели. Во множественном числе! То есть, их много, значит, писателей.
Это, разумеется, радует. Много писателей это добрый знак, хорошая тенденция, согласись, Василий. Совсем недавно-то, помнишь, я тебе писал, что было среди наших собратьев-иммигрантов, наоборот – много генеральных директоров. Бывших, конечно. Ну просто каждый второй! С кем ни поговоришь – я, говорит, там был гендиректором… Прямо, не иначе, красные директора прибыли сюда на ПМЖ. Ну, то есть, понимай: на усиление нашими развитыми социалистами ихнего недоразвитого капитализма (хотя, ради правды жизни признаем, что были еще там, помимо гендиректоров и отдельные главные инженеры, главврачи, ну и помельче кто – академики там, доктора, прочие кандидаты в науку... Но в основном, Вась, все-таки генеральные). И вот этот десант из вечно ворчащих, недовольных отсутствием подобающего пиетета гендиректоров, мощный, никому не нужный интеллектуальный потенциал высадился нежданно-негаданно и приземлился как снег на голову на чужой неподготовленной государственной шее, на «социале»... Как-то я услышал на эту тему даже целую поэзию, хотя и довольно высокую: «Ни радостей нет и ни болей,/ не нужен твой потенциал.../ Замучен тяжёлой неволей,/ приходишь куда? В «социал»...
А суть в том, Вась, что столько гендиректоров да академиков на ни в чём не повинную душу местного населения – это было, конечно, слишком уж многовато чересчур. Тем более, что тут же стали самими нашими производиться смелые разоблачения в собственных стройных рядах. Вдруг, например, выяснялось, что бывший председатель суда Такой-то – на самом деле совсем не Такой-то, как о нём думали, и, хотя действительно был там председателем суда, но как бы… – вполне товарищеского, в домкоме... А генеральный директор Сякой-то в прежней жизни имел, оказывается, не три секретарши, как всем тут заливает, а три судимости, а секретарш имел только две, да и тех имел не враз, а по очереди, за что, впрочем, и имел судимость... В общем, надуть попытались своих же собратьев по счастью, цену себе набить хотели с корыстной целью. Да вовремя были изобличены.
Но со временем, слава богу, страсти улеглись, генеральными директорами и академиками, не говоря уж о членкорах, быть здесь нашим собратьям по счастью стало совершенно бессмысленно, да и непрестижно. Делать нечего, и все постепенно переквалифицировались в писатели и поэты.
И это вообще-то правильно. Потому как ясно же, что нет более плёвого дела, чем писательское. Конечно, не у всех с первого раза получалось. Но тут уж как повезёт. Искусство-то требует жертв. И эти отдельные жертвы стали мне в последнее время попадаться одна за другой. Встречаю как-то на улице одного нашего, которого я еще недавно держал, как и все мы, за вылитого генерального директора, хотя все, конечно, прекрасно знали, что на самом деле он – бывший бухгалтер, хотя и старший, в криворожском ЖЭКе. Мрачный идёт такой, но, как здесь и положено, улыбчивый оскал держит через силу.
– Привет, – здороваюсь, тоже со своим оскалом. – Что невесел, Миш?...
– А чо, Федь, веселиться? – говорит сквозь оскал. – Не печатают, сволочи!
– Что значит «не печатают»? – уточняю. – Никого, что ли?
– Да не-е... Меня не печатают! Я просто не могу пОнять (он ударял именно почему-то на «О»), не могу пОнять, какого им ещё рожна надо... Не могу пОнять! В транвай щас сел, всё думал, думал – почём меня не печатают? Чево он хотит, этот редактор, не могу пОнять, хучь убей! Может, он хотит от меня какую-нибудь бзду?
– Чего хотит? – не врубился я.
– Ну это... Бабки. Бздоимец он, может, как ты мерекаешь?
– А-а, вон ты о чём... Не знаю. А что с тебя возьмёшь-то?.. А, кстати, какую причину вслух-то выдвигает? Официально как бы?
– Да плёвую, Федь: сначала, говорит, научись по-русскому языком грамотно писать!...
– Да, Миш… – говорю, – это уж он, конечно, загнул, хочет от тебя невозможного, Чего ж тогда, спрашивается, других печатает, если ему «грамотно писать по-русскому языком» подавай, верно?
– Вот и я ему о тем же! И у жене спросил, у ей тоже такое мнение: грамотность, говорит, ни при чём в писательском деле. А редактор на чо, верно? Не играет причины и не имеет роли. Но – не печатают!
– Да, тяжко тебе, понимаю... А там-то тебя печатали?
– Где, в Союзе, што ли? Да ты шо! Да ни в жисть! Зажимали коммуняки, ясное дело!
– А ты что, много писал там?
– Ничего я не писал и никогда! Я там вкалывал. Булгахтером. Там ведь, в Союзе-то, если помнишь, вкалывать надо было.
Надо же, думаю, вот какая невезуха, тяжёлая человеческая судьба: писателя (!) вкалывать бухгалтером заставляли. Коммуня-яки! Мало того, что писать не давали ни строчки, так ещё и – не печатали!.. Ну, это, Вась, ваащще ни в какие ворота, скажи!..
...В общем, Вась, много, ох много писателей у нас здесь, слава богу. Не соскучишься. Да вон, опасаюсь за себя, как бы и жена наша Люба на эту скользкую дорожку не свихнулась: все, смотрю, чего-то строчит и строчит в последнее время на кого-то… Но, будем надеяться, что пронесет. Держись, Василек. До скорого!»