Второе дело Ходорковского
Спрашивайте – не отвечаем
– Pantomime... – прошептал примостившийся рядом со мной корреспондент «Гардиан», разглядывая мрачного спецназовца в малиновом берете, стоявшего возле стеклянного куба с подсудимыми. Вместе с этим рэмбо куб стерегли еще семеро.
Да уж, pantomime. Цирк зажигает огни…
Мест не хватало не только в зале.
– Я не пересяду, – твердо сказала судебному приставу похожая на мышку представительница «потерпевшей стороны», Госимущества. – Это плохая примета!
Пересесть ей пришлось: представители государственного обвинения не умещались за столом.
Примета сработала – в тот день Ходорковский и Лебедев тонким слоем размазали государственное обвинение по их большому столу.
Ходорковский был привычно сух и вежлив: тех, кого Платон Леонидович, легко буравя взглядом пуленепробиваемое стекло, называл «преступной группой», Михаил Борисович величал «уважаемым государственным обвинением». Сути дела это не меняло, – и если бы в Хамовническом суде наблюдалась реальная состязательность сторон, а в стране – закон, то в обеденный перерыв «уважаемому обвинению» следовало бы в полном составе пойти к Москве-реке и утопиться, благо рядом.
Но полковники в синих мундирах только посмеивались, слушая убийственные для своей репутации вещи.
Они могли себе это позволить. Во-первых, у половины из них репутации уже не было. Но и вообще, они могли себе позволить многое…
Могли опоздать почти на час (судья, подсудимые, охрана, адвокаты и битком набитый зал суда – все терпеливо ждали, пока похожий на оперного тенора прокурор Лахтин со товарищи соизволят занять свои места); могли не вставать, обращаясь к суду; могли прерывать речь подсудимых…
В УК РФ ведь нет статей, карающих за хамство? А за идиотизм?
– Моя задача – заполнить лакуны в обвинительном заключении, – говорил Ходорковский.
– Мы возражаем против того, чтобы заполнялись какие-то лакуны! – возвышала голос с места прокурор Гульчахра Ибрагимова.
(Гульчахра открыла личико, и оказалось, что это бандит Абдулла).
– Одну и ту же нефть нельзя похитить пять раз, – терпеливо, как двоечникам, объяснял Ходорковский авторам обвинительного заключения. Обвинение, раздухарившись, вменило ему разом и незаконное право на добычу нефти, и похищенную скваженную жидкость, и похищенную нефть, и снова ее же, опять похищенную, но уже из нефтепровода, а впридачу, до кучи, и присвоенную выручку от продажи…
– От какого способа хищения мне защищаться? – сухо интересовался Ходорковский у представителей обвинения. Группа прокурорских джоконд обоего пола молча улыбалась своими загадочными улыбками.
– Отвечайте! – на втором часу крикнула им, наконец, не выдержав, какая-то женщина из зала, и прекрасная половина прокуратуры криком встречной истерики потребовала удалить ее из зала.
«Липовый» запах пер из каждой страницы обвинительного заключения, и перфекционист Ходорковский – как на лекции, с подготовленными графиками на диапозитивах, – слой за слоем демонстрировал эту липу «городу и миру».
«Мир» в Хамовниках представляли и «Гардиан», и немецкое телевидение, и ВВС, и бог знает кто еще, – город же (Москва) был представлен куда скромнее. Главной теленовостью в России в тот день стал визит Медведева в Хельсинки…
Потому-то разнополая прокурорская группа и могла позволить себе посмеиваться так ехидно.
Родители Ходорковского, сидевшие в двух шагах от прокурора Лахтина, старались не встречаться с ним глазами…
Однажды, впрочем, прокуроры улыбаться перестали – когда подсудимый Лебедев поинтересовался у них: почему в обвинительное заключение не включена сделка с «Сибнефтью»? Где она среди объектов легализации? Шутка ли, десять миллиардов долларов! Почему не арестованы акции «Сибнефти»? Укрываем краденное?
Синие борцы с преступностью, помрачнев, зажевали этот простой вопрос в восемь желваков.
Вообще, их единственной формой ответа по существу были попытки заткнуть оппонентам рот, и это следует признать верной тактикой не только в их случае: со времен «охоты на НТВ» вертикаль хорошо освоила этот способ доказательства своей правоты.
Но Ходорковский сформулировал с назидательной последовательностью:
– Хотя обвинение ничего объяснять мне не собирается, я всё спрошу!
И подсудимые спрашивали: где в обвинительном заключении зафиксирован факт хищения? («Я искал два года – не нашел»). Где состав преступления в таком-то эпизоде дела? («В УК его нет!»). Как можно изъять нефть путем перевода на баланс? («Скажите мне; ради такого великого научного открытия, хрен с ним, можно и в тюрьме посидеть!») Как можно похитить электронные акции? («Вот розетка, попробуйте»). Где, наконец, находится упомянутый в обвинительном заключении волшебный «остров Гибралтар»?
Зал смеялся, и все это было бы совсем смешно, кабы не восемь человек конвоя и судебной охраны и не две пары наручников на двери стеклянного «стакана» с подсудимыми; если бы не пожизненная цена происходящего; не родители Ходорковского, пытающиеся разглядеть сына за бликующим стеклом, постаревшие с первого процесса, на котором происходило то же самое…
Или – не то же?
Не знаю.
В конце заседания судья Данилкин, тихий немолодой человек, отклонил все ходатайства подсудимых о разъяснении им сути предъявленных обвинений. Чего там, действительно, непонятного? Всё они понимают, и не надо валять дурака.
Когда он выходил из зала заседаний, в дверном проеме мелькнул висящий на стене судейской комнаты портрет президента РФ Медведева.
Свобода, говорите, лучше, чем несвобода? Really? Ну, вот и посмотрим, тем более что по этому вопросу имеются, кажется, и другие соображения.
Кстати. Висит ли в судейской комнате еще какой-нибудь портрет, кроме медведевского, я сказать не могу, – и мне кажется, что приговор Ходорковскому и Лебедеву в сильнейшей степени зависит именно от этого обстоятельства.
А еще зависит он от человеческого достоинства немолодого судьи Данилкина, оказавшегося вдруг на перепутье новейшей российской истории…
«The New Times», 29 апреля
Вместо постскриптума
Со знанием дела
После публикации в The New Times своих впечатлений от поcещения процесса Ходорковского-Лебедева получил я письмо совершенно типового содержания.
«…неужели Вы всерьез имеете какие-то надежды на законный и обоснованный вердикт судьи по делу Ходорковского-Лебедева? Неужели сегодня, во время торжества вертикали власти, председательствовать на таком процессе позволили бы независимому (которых почти не осталось) судье?
Помните резолюции Сталина на делах его врагов: «Судить и расстрелять?» Сегодня судья не имеет права не только самостоятельно принимать решение, особенно по таким делам, но и говорить правду о положении в правосудии. Суровая кара ЧК постигнет такого диссидента. Пример: судья О. Кудешкина…»
И вопросы риторические, и спорить тут не о чем, и не стал бы я знакомить почтенную публику с этим письмом, кабы не подпись внизу:
«ФЕДЕРАЛЬНЫЙ СУДЬЯ…»
И фамилия, которую я тактично скрою, дабы моего корреспондента не постигла суровая кара ЧК
«Ежедневный журнал», 4 мая