Юбилей одной книги
БЕСКОНЕЧНЫЙ 1984
Исполнилось 60 лет со дня выхода в свет бессмертного романа Оруэлла «1984». Слово «бессмертный» использовано здесь не всуе, как мы привыкли употреблять его ко многим произведением, ставшими классическими, а вполне сознательно, относительно именно к этому произведению. В том смысле, что его актуальность, увы, нисколько не поблекла. Совершенно права Валерия Новодворская, которая с горечью констатирует: «Мы просчитались». Просчитались, читая Оруэлла в 70-х в самиздате и думая, что как только книгу прочтут все – тоталитаризм рухнет. Но вот не только «Оруэлл лежит на полках магазинов», но страна узнала всю – или почти всю – правду о своей истории, о сталинщине, Старшем Брате, и – ничего. Очередной Старший брат поднимает страну, Океанию, с колен, пятиминутки ненависти ко всем несогласным как внутри, так и вовне, опять подзабытый немного в 90-е Новояз и т.д. В общем, как верно замечает Виктор Шендерович, он бросил «пустое занятие» («ехидное выковыривание злободневных деталей»), по одной причине: потому что «подчеркивать пришлось бы все подряд». Все повторяется.
Но страну, живущую при Старшем Брате, не ведающую того, замордованную им, можно хотя бы пожалеть. Страна же, проинформированная и предупрежденная, но избравшая себе в правители очередного Старшего Брата, пообещавшего ей жирные подачки, и за эти подачки позволяющая делать с собой Старшему Брату все, что ему заблагорассудится (и ожиревшая от подачек в тучные года настолько, что не желает даже взять с полок и прочесть пылящийся там «1984») – такая страна всё больше напоминает Скотный двор – другое бессмертное произведение Оруэлла.
Перечитывая Оруэлла
К шестидесятилетию романа
Ужас будущего тоталитарного мира описан у него так предметно, что становится страшно по-настоящему. Это – предметность вещего сна, который узнаешь потом въяве по мурашкам на загривке.
Побочный эффект гениальности – современники обходили стороной Данте: молва утверждала, что он побывал в аду… Наступление и относительно благополучное минование 1984 года мир встретил вздохом облегчения – такова была сила оруэлловского романа.
Смешно: он писал главный антикоммунистический текст столетия, а за ним следили английские спецслужбы, считая тайным адептом коммунизма! По старой памяти – имели основания, но эту школу, с начальных классов «испанского» романтизма и до последнего звонка послевоенной сталинщины, Оруэлл к тому времени – закончил. И в поколении, ослепленном левой идеей, аттестат интеллектуальной зрелости заслужил одним из первых.
Впрочем, коммунизм, конечно, только частный случай Старшего Брата; речь в романе не о левых и не о правых – речь о человеке и его свободе. Все остальное – подробности.
Открыв сегодня текст, впервые прочитанный в середине восьмидесятых, я взялся было за ехидное выковыривание злободневных деталей, но бросил пустое занятие: подчеркивать пришлось бы все подряд.
Репертуар тоталитаризма (и авторитаризма как его застенчивой разновидности) слишком убог, чтобы что-то могло не повториться.
Двухминутки ненависти, опора на быдло и низкие инстинкты быдла, распухшие и обнаглевшие органы безопасности, двоемыслие интеллектуалов, «пролы» в вечном «припадке патриотизма», смрад нищеты и звон пропагандистских бирюлек, бежавший от правосудия враг народа Эммануил (Абрамович, надо полагать) Голдстейн, страна в кольце врагов…
Все похоже, потому что не может быть непохоже.
Герой романа, Уинстон Смит, работал, в сущности, в отделе борьбы с фальсификацией истории в ущерб интересам Океании… Г-н Медведев, вам привет от г-на Оруэлла!
Привет – Уго Чавесу, Ким Чен Иру, Махмуду Ахмадинежаду, братьям Кастро, братской Джамахирии, Мьянме, мать ее… Всем по периметру.
И какой мелочью, на фоне общего инструментария, смотрится идеология! Казалось бы, где Магомед, где Боливар? Что общего у нашего опившегося нефтью медведя с крылатым конем чучхе?
Презрение к человеку – вот что общее.
К Уинстону Смиту, Киму-Цою, Иванову-Петрову… Презрение – и ежеминутная готовность раздавить любого, кто обнаружит свое человеческое достоинство.
Интеллектуал под прессом власти – главный предмет оруэлловского исследования. Про массы – вскользь… Они не возбудятся всерьез ни из-за чего, кроме описанной у Оруэлла лотереи (или «МММ», добавим мы, живущие в русской разновидности Океании). «Пролы» – надежная опора любого режима! «Не было на свете такой ахинеи, которой бы они не склевали с руки у партии».
Теми же, кто не согласен склевывать ахинею с руки у партии, партия начинает заниматься персонально…
Их безумие – в виде любви к Старшему Брату – приходило после пыток, как у Уинстона Смита в оруэлловском романе и сотен тысяч реальных жертв сталинщины, клявшихся в верности палачу уже на плахе.
В мягком виде (научно называемом «преодоление когнитивного диссонанса») мы только что наблюдали этот психоз радости у тех, кого поставил раком г-н Путин.
Оруэлл описал «стокгольмский синдром» за четверть века до того, как появился этот термин. Описал окончательное – нравственное, что еще страшнее – поражение человека в битве с государственной машиной. Черно и беспросветно в романе. Ни шанса, ни лучика надежды.
Единственный источник света – он сам, Эрик Артур Блэйр, Джордж Оруэлл, человек, сумевший предупредить мир о беде.
Виктор ШЕНДЕРОВИЧ,
«Ежедневный журнал», 8 июня
Английский документ
Этот английский документ, брошенный в самиздатовскую бутылку, плывет по волнам истории уже 60 лет. 60 лет назад, когда в СССР сталинское безумие вновь достигло отметки «37 по Берии», Джордж Оруэлл, доброволец интербригад, добровольно ознакомившийся с ласками сталинистов, едва не поставивших его к стенке за рекомендательное письмо к уже замученному ими независимому анархо-коммунисту Андресу Нину, изобрел эту вакцину против тоталитаризма – «1984». Он хотел привить это своей Океании, то есть Англии и США, чтобы они не уподобились ни Остазии, ни Евразии, где скрежетали и давили все вокруг два монстра; две машины убийства и перемалывания людей: новорожденный Китай с Мао и ялтинский союзник – СССР – с дядюшкой Джо.
Оруэлл был сокровищем самиздата. Когда в начале 70-х я впервые увидела его, это был громоздкий фолиант, переплетенный в поношенный лохматый картон, на папиросной бумаге. Переводы были плохие, явно домашнего изготовления. Где «телеэкран», где «телекран», где даже «телескрин». Но было понятно, что это телекамера, недреманное око, соглядатай. Нам, «одинаковым и одиноким», было понятно. В каких-то вариантах перевода «Старший Брат» назывался «Большим Братом», но было понятно: это Сталин, это генсек вроде Андропова (Брежнев ни любви, ни ужаса не вызывал).
Все это было адресовано нам, «советским пациентам». Английский документ с суховатой точностью публицистики и с кошмарной яркостью страшного сна фиксировал элементы нашего быта: голодную и раздетую страну («еды никогда не было вдоволь, мебель всегда была обшарпанной и шаткой, комнаты – нетопленными, поезда в метро – переполненными, дома – обветшалыми, кофе – гнусным, вода – ледяной, лифты – неисправными, а зимы – нескончаемыми»).
Это все было про нас: полиция мысли (КГБ), внутренняя партия (номенклатура), которая жила, как О’Брайен, припеваючи, двухминутки ненависти (к Гольдстейну-Троцкому, к американскому империализму, к Западу, к Белой армии). Даже «комната 101» была. Оттуда на «телескрин» выходили раскаявшиеся диссиденты и зачитывали свои отречения. Слава Богу, не все. Не большинство. Хотя Министерство Любви обязательно ожидало каждого диссидента в финале, и не каждый мог избегнуть настоящей «комнаты 101»: спецтюрьмы, карательной психиатрии.
Я ни разу не видела компактного Оруэлла в издании YMCA-Press или «Посева». Он был очень плохо напечатан, и с него невозможно было сделать фото- и ксерокопии, как с компактных и четких «Архипов» («Архипелаг ГУЛАГ»). Поэтому Оруэлл был на вес золота и на вес крови: не за всякий самиздат давали срок по 70-й статье УК, а за Оруэлла давали. Он был дороже жизни – ведь мы верили, что когда «1984» прочтут, тоталитаризм рухнет.
В конце 70-х в ход пошла система библиотечных абонементов, которой поделились поляки из «Солидарности». Дома у диссидента не было ничего, все было на руках у читателей: «что роздано, то сохранено». А дома была картотека: символ книги (для «1984» – «Тауэр», для «Фермы животных» – «Птичий двор бабушки Татьяны») и псевдонимы читателей. КГБ мог искать Шампольона, чтобы прочитать этот Розеттский камень.
Но мы просчитались. Оруэлл лежит на полках магазинов, на дворе 2009-й, а мир – это опять война (с «принуждением к миру» Грузии и «контртеррористической операцией» в Чечне); незнание – снова сила, и этим займется комиссия по фальсификации истории в интересах «России» (то есть совков и чекистов). Проходят двухминутки ненависти: то к Масхадову, то к Березовскому, то к Бушу, то к Саакашвили. И Россия опять стремится быть «сапогом, наступающим на лицо человечества»; и «Старший Брат» ВВП глумливо улыбается с плакатов и портретов. Совки все еще любят его.
Валерия Новодворская
Грани.ру, 10 июня