Житье-бытье

Визит к центру мира

(из дальних странствий воротясь)

Середина мая – лучшее время для посещения Нью-Йорка. Обычно уже более, чем тепло, даже открывается купальный сезон, но еще нет изнуряющей летней жары. В этом меня заверил живущий там двоюродный брат Вилен, разыскавший меня спустя сорок лет после нашей разлуки. Так уж сложилась наша жизнь. Мы дружили в детстве, учились в одной школе, расстались безусыми юнцами, но я помнил, что его всегда манило все яркое и необычное. В моей памяти осталась яркокрасная рубашка, выделявшая его из толпы провожающих, когда его семья провожала нашу, переезжавшую с Урала в Москву. Возможно, любовь к этому цвету привил ему отец, партийный деятель, не случайно назвавший сына Виленом (В.И.Лен ин). Но ни в каких самых фантастических мечтах и планах не могли бы мы вообразить, что прощаемся почти навсегда, потому что встретимся уже совсем в иной, потусторонней в прямом смысле жизни, и что я прилечу к нему в Нью-Йорк из Берлина, того самого Берлина, который штурмовал его отец.

В советские времена в Америку летали только избранные и, говорят, ощущали себя в полете небожителями. У меня такого ощущения не возникло. Когда  «Боинг» ночью уже нес нас с женой над Атлантикой, мне стало даже как-то не по себе и хотелось, чтобы «небожительство» поскорее закончилось, хотя я «старый летчик», налетавший не одну тысячу км и в судьбу не верю. Зато верю в надежность американской техники. Некстати вспомнилась история с немецким бизнесменом, никогда не летавшим самолетами, предпочитавшим только личный автомобиль немецкого производства, на который, как только он выехал на нем за город, свалился самолет.

– Наверное, не узнаете друг друга, хорошо бы тебе держать в руке газету «Правда», да где ж ее теперь купишь? – сказала мне жена,

Я понял, что и она тоже мается и пытается шуткой снять нервное напряжение.

Атлантику с высоты птичьего полета мы не увидели – что увидишь ночью? Да и что там? Вода. Поэтому впечатление безбрежной необъятности осталось у нас не от океана, а от аэропорта Кеннеди. По образному выражению поэта этот «стакан синевы без стакана», как в воронку, втягивает вас в свой бесконечный конвейер. Несмотря на сравнительно медленное продвижение тысяченогого существа по имени очередь, ритм совсем другой, американской, жизни ощущается уже здесь. И знакомство со страной лучше, конечно, начинать отсюда, с парадного ее подъезда. Входящих в него тщательно проверяют.

Как известно, самое неповторимое, что создали руки человека – это отпечатки пальцев. Но оставлять свою неповторимость служащим аэропорта – процедура не из приятных. Я сразу стал опасаться случайных прикосновений к чужим вещам. Упрут с отпечатками твоей индивидуальности, доказывай им потом, что не того поймали.

Благо, все проверки проходят в деловом темпе – и вот мы у последнего турникета.

Вилена я узнал без труда. Все по той же яркокрасной рубашке, выделившей его из толпы встречавших. Может, это та самая рубашка, которую он носил при расставании, подумал я, с него станется, хотя он бы теперь в нее просто не влез, стал раза в два шире, изменился, разумеется. Однако глаза его еще не потускнели, и в них светилась искренняя радость.

Вот «со слезами на глазах и с сединою на висках», и не только на них, мы и обнялись.

– Ждите у терминала, я быстро, только заберу свою «Тойоту» со стоянки, все остальное потом, – скомандовал он мне. Чувствовалось, что  деловая хватка в нем пока тоже не угасла.

Первые тридцать минут ожидания мы с интересом разглядывали местную автофауну. Нас,  прибывших из страны лучших в мире автомобилей, машины, подъезжавшие к терминалу, впечатляли габаритами и чистотой. Ни одной малолитражки, ни одного старого авто либо старинного драндулета, каковых немало еще на дорогах Германии, в поле нашего зрения не попалось. Правда, бамперы и сверкающая полировка лимузинов зачастую носили следы столкновений, что озадачивало.

– Видимо, нет смысла ремонтировать, – предположил я и, как выяснилось, оказался прав. Еще через полчаса мы не на шутку обеспокоились. По сравнению с сорока годами еще час разлуки – не срок, но ведь Америка, но ведь Нью-Йорк, но ведь аэропорт Кеннеди...

Успокоились мы только увидев  новенькую серебристую «Тойоту», из которой высунулась такого же цвета голова Вилена. Оказалось, что он никак не мог добраться до нашего терминала. «Пришлось крутиться вокруг всего аэропорта», – извинился он.

Вот и представьте себе его габариты. Аэропорта, а не моего брата.

Впечатление грандиозности и суперсовременности, произведенных аэропортом, несмотря на солнечный день, сразу померкло, когда мы въехали в индустриально-провинциальный Бруклин. На горизонте, правда, маячило несколько небоскребов, но кому понравится в жилом массиве такое обилие железа преимущественно ржавого цвета, раздражающего глаз, пожарные лестницы на фронтонах билдингов – зданий угнетающе строгой тюремной архитектуры, громыхание железной дороги буквально над головой, бесконечные, сразу начинающие утомлять вереницы машин вдоль улиц и бесчисленные пожарные гидранты по краям тротуаров, не позволяющие эти длиннокорпусные автомобили парковать.

– Не делай поспешных выводов, – разгадал мои мысли Вилен, – я тебя сейчас провезу мимо Итальянского квартала. Там не дома, дворцы!

– Никаких итальянских кварталов. С дороги надо отдохнуть, – запротестовала жена, но

я настоял на том, что «отдыхать с дороги» лучше не дома, а прямо на «Брайтон-Бич», у океана. Мне не терпелось в тот же день окунуться в него, хотя погода отнюдь не располагала.

Вопреки обещаниям, с океана дул совсем не ласковый ветер и яркое солнце почему-то не грело. Легендарный «Брайтон-Бич» оказался маленьким кусочком пустыни, по-пустынному безмолвным и неприветливым. Невозможно было представить себе эту огромную песчаную площадь заполненной людьми даже в жаркую погоду. Но у самой кромки воды я увидел несколько обнаженных фигур, загорающих под холодными лучами солнца. Подойдя ближе, мы разглядели двух могучих дам, стоявших к нам спиной. Габариты их нижних бюстов, обнаженных до немыслимых в общественном месте пределов, поражали воображение не меньше, чем размеры аэропорта Кеннеди. Только ложбинки между ягодицами целомудренно прикрывались цветастыми тесемочками. Рядом в длиннющих трусах до колен играли в мяч двое подростков, видимо, их дети. Я тут же разделся с твердым намерением, не взирая на температуру воды, окунуться в океанскую пучину.

– Между прочим, если сезон не открыт, купель твоя может тебе дорого обойтись. Здесь с этим строго, – предупредил Вилен.

– А как узнать?

– Спроси.

– У кого?

– У этих женщин и спроси.

– Они что, русские?

– Национальность с тыла определить не рискну, но здесь по-русски говорят все. Это же филиал черноморского пляжа. Посмотри-ка туда, – он показал на строения с другой стороны пляжа. – Это магазин. Знаешь, как называется? «Москва».

А «Одесса» было бы еще точнее.

Я обошел дам с боку и приблизился к ним с наветренной стороны. С фасада их пляжные наряды выглядели несколько строже. Они оказались похожи друг на друга и на мою любимую певицу (Гвердцители), поэтому я решил, что они сестры и весьма привлекательные. Во всяком случае, местами.

– Простите, а купаться уже можно? – смело спросил я.

– Можно? А смысл? – ответила одна совсем по-одесски вопросом на вопрос.

– Так-таки нельзя? – в том же тоне переспросил я.

– Что значит нельзя, когда хочется, – сказала другая.

Получив такое двусмысленное разрешение, я пошел в воду. Она не обожгла, чего я опасался, и я с размаху плюхнулся в Атлантический океан, погрузился в него с головой.

На большее меня не хватило, и я выскочил на берег. Но «глубокое удовлетворение», так необходимое бывшему советскому человеку, удовлетворение от еще одной сбывшейся мечты уже прочно поселилось во мне. Конечно, все случилось не так, как представлялось в детстве. И приехал не капитаном парусника, и не в Сан-Франциско к берегам Великого океана, как почему-то непременно хотелось в школьные годы Вилену, но ведь Америка, Нью-Йорк, Брайтон-бич. Все равно фантастика.

– М-да, – критически оглядев мои прилипшие плавки, поморщился Вилен. – У тебя могут быть неприятности с полицией нравов.

– Это еще почему? – не понял я.

– Неприлично малы по нынешним меркам. Посмотри на мальчишек.

– А как же эти две кустодиевские красотки?

– Обнаженная женщина в глазах мужчины – лань, обнаженный мужчина в глазах женщины – козел. На этом тезисе базируется основная концепция пляжной моды нынешнего сезона, – изрек брат.

– И где же ты такое вычитал? – рассмеялся я, поняв, что он уже где-то прочел мои фразы.

– А у одного известного сатирика, – он тоже расплылся в ответной улыбке, – но кроме того, моя дочка ведь работает в одной из самых крупных фирм одежды на Манхеттене. Тут она впереди планеты всей. Манхеттен, чтоб ты знал – это и есть центр мира! Пока ты его не увидишь, считай, что ты вообще не видел ничего. Завтра, завтра же мы туда поедем.

Для меня «Центр мира» прозвучало как «Пуп Земли». По моему мнению, пуп Земли находился совсем в другом месте, но я решил пока своего мнения не высказывать.

И правильно сделал. На следующий день я убедился в том, что формулировка Вилена имеет право на жизнь.

«Город желтого дьявола», «Каменные джунгли» – все эти ярлыки сразу растворились в

красоте и величии зданий, возведенных в Нью-Йорк-сити. Никакие кинофильмы и фотографии не могут вызвать такого ощущения изумления и восторженной растерянности, какое возникает, когда смотришь на них, задрав голову почти к зениту.

Нет, неправ был Вознесенский, решивший после посещения Нью-Йорка, что «Памятник эры – аэропорт». Тысячу раз неправ. Памятник эры – Манхеттен.

Памятник неукротимому, рвущемуся ввысь человеческому духу. Но чтобы сие понять, надо обязательно увидеть Манхеттен собственными глазами. Я увидел.

Но для того, чтобы описать увиденное, нужна, по меньшей мере, отдельная, совсем иная статья.

г. Берлин