История

КОРОЛЬ*

* Окончание. Начало в №№ 8 – 11.

ЧАСТЬ 10.

ПОБЕДА

Нет, это была еще не победа.

Что делать с завоеванной страной? Не превращать же ее в колонию Нормандии. Чтобы унять аппетиты своего славного рыцарства, конфисковал земли всех, кто со стороны саксов пал при Гастингсе. А дальше надо было думать.

Реальными администраторами на местах стали королевские шерифы, а не равноудаленные графы.

Ввел обязательную клятву непосредственно королю, а не только своему господину, и обязательную воинскую повинность по призыву короля – иначе земельный надел получить было невозможно.

Искусно провел чересполосицы: земли баронов так переплелись, что отобрать кусок у соседа, не ущемив других соседей, стало невозможно. Никто не владел цельным массивом земли в одном месте. Это был залог за послушание. Нельзя, скажем, взбунтоваться в Кенте и сохранить при этом свои поместья где-то под Йорком или Кардиффом, их тут же отбирали.

Затеял кадастровую опись угодий, перепись населения и всего имущества в стране. Все заносилось в «Книгу Судеб» – Domesday Book. Cтон стоял по всей Англии великой, ведь платить налог надо было с каждой курочки, а и переписывали каждую курочку. Но платили – десятую часть, не такое уж бремя по нынешним временам.

Подумаешь, скажет кто-то. Обычные непопулярные, хотя и жизненно необходимые реформы. Нет, по тем временам совсем не обычные. Опись всего имущества, скажем, была проведена в Европе впервые. Это была настоящая перестройка, но только образца XI века, успешная.

Старался оценивать по деловым качествам – несущественно, сакс или нормандец. Лояльных продвигал, непослушных наказывал. Но что же делать, если огромное большинство людей устроено иначе и без разделения на «своих» и «чужих» дня не может прожить. Вот и выходило, что преданными оказывались, главным образом, свои, а для кого он оставался чужаком, захватчиком, те обнаруживали строптивость и подлежали ущемлению.

В конце концов почти одни захватчики и оказались в его совете. Важно, однако, вот это «почти». До 10% государственной элиты составляли все-таки национальные кадры. Дверь в институты власти была открыта. В летописи указано прямым текстом: «Если кто хотел жить и сохранить свои земли, тот должен был следовать воле короля».

И ведь не убивал многочисленных родственников поверженного Гарольда или того же малолетку Вильгельма Этелинга. Они-то благодарностью не отвечали, досаждали потом неустанно. Такая была недюжинная уверенность в себе у этого человека.

1068 г. – непрошеные гости из Ирландии. Их привели наследники Гарольда. Хотели взять Бристоль. Горожане не предали своего нового короля, отбились.

В 1069 – 1070 гг. Вильгельму пришлось совершить ужасающий поход из Йоркшира, чтобы разгромить восстание, которое подняли братья законной жены Гарольда. Сын Гарольда, тоже Гарольд, родился через пару месяцев после битвы при Гастингсе. Он нашел теплый прием в Норвегии, там не забыли, что когда-то его отец отпустил домой всех пленных после побоища под Йорком.

Это усмирение погубило около 150 тысяч человек, хотя только один был казнен официально. Умерли с голоду. Вильгельм смертную казнь вообще отменил. Хотя, конечно, могли убить при попытке к бегству или по неосторожности.

Исключением стала казнь Уолтофа, дважды пошедшего против соверена. В народных преданиях этот Уолтоф изображается мучеником. На самом деле король не простил ему второго предательства. Эдак каждый вздумает предавать и каяться, предавать и каяться, и на этом карьеру делать.

Горстка эрлов заслуженно и 150 тысяч крестьян незаслуженно были принесены в жертву единству государства. Благодаря Вильгельму мы знаем, сколько может не плодоносить земля, если ее обильно посыпать солью – примерно сто лет. И не поскупился: соль, как важнейший консервант, тогда ох как в цене была.

Почему возникали соляные бунты, из-за чего такой шум? Не потому что с солью вкуснее. Солили рыбу, мясо, если создавались излишки, а это не каждый год случалось. Засоленное мясо, к тому же обложенное в подвале кусками льда, завернутыми в солому, могло сохраниться до следующего года. Лед таял медленно, иногда до лета. Но главное – соль. И вот громадные угодья Честера были посыпаны этим дефицитным стратегическим продуктом. Чтобы нечем было кормить скот и чтобы нечего было потом солить. Крепко тогда пожалели северяне, что в свое время не стали плечом к плечу с Гарольдом и не перемололи нормандцев на холме Сенлак!

Чинно-благородно все, никто никого не таскал за бороды, не сажал на кол, не кипятил в котлах. Вильгельм боялся Бога, боялся греха. Благотворительная помощь пострадавшим не пресекалась. Но местность была разорена – и усмирена.

Привез с собой умных евреев. Кто-то должен был вести учет, подсобить с кредитом. Публика была проверенная, главный фактор надежности – расхождение с христианами по некоторым принципиальным вопросам, и значит в случае чего, дефолт там какой, силовое решение не сложно было осуществить.

Опять евреи, а что делать. Прикажете умолчать, потому что кому-то надоели евреи, само слово «евреи»? Нет уж, из песни слова не выбросишь. Хотя подробностей очень мало дошло до нас. Но Вильгельм ничего не делал просто так. Если уж набрал в Руане грамотеев, то, значит, ему это было нужно.

Люди Книги получили свободу перемещения по стране, могли присягать на Торе, а не христианской Библии, продавать невостребованные заклады по истечении годичного срока. Дискриминация тоже была, не беспокойтесь. Ни под каким видом не дозволялось владеть землей. Кроме того, существовал запрет на все профессии, кроме ростовщичества и врачевания.

Толковые экономисты нужны были Вильгельму для того, чтобы по возможности перейти с оброка натурой на взыскание налогов в звонкой монете. Cам понимал, что без денег как без воздуха будет задыхаться экономика, или подсказал кто, а он оценил, не важно. Важно, что оценил и действовал соответственно.

Сладостно сжимается еврейское сердечко при фразе: «Не был замечен в антисемитизме». Похоже, Вильгельм стал первым британцем, который не считал себя глупее евреев.

Вздумал огородить для себя так называемый Новый Лес неподалеку от Винчестера. «Лес», forest означало тогда не много-много деревьев, а охотничьи угодья, большей частью как раз поле, а не лес. Молва приписала монарху чуть ли не полное уничтожение там всех строений и пастбищ. Будто бы пол-Англии огородил для забавы своей королевской. На самом деле не более 200 кв. миль, но сам факт. Народ ворчал, а дальше уже Вильгельм заупрямился: «Король я или не король?». Не прозондировал заранее почву, не все продумал. С этим лесом, по правде говоря, проявил он себя как самый настоящий угнетатель.

Шальной охотничьей стрелой был убит в этом злополучном лесу внук, там погиб и любимый сын. Никаких сомнений, что это божья кара ни у кого, включая короля, не было. Осталась трогательная история о том, как раскаявшийся монарх вернул кому-то отобранный было земельный надел, и тот молился за доброго Вильгельма. Надо было тогда уж весь лес отдать, переоформить как-то собственность. Наверняка хотел это сделать, да поздно было, не мог, не имел права как глава государства. Приняли бы за слабость. Нельзя.

Слабым не был никогда.

Сперва 10 тысяч, к концу правления 30 тысяч войска оказалось достаточно, чтобы удерживать суверенитет страны и порядок на территории, где проживали не менее 2 млн. человек.

Деятельная элита, уважение к закону, экономический подъем.

Это была победа.

ЧАСТЬ 11.

СМЕРТЬ

Плохо умер.

Матерью Филиппа I была потомица вещего Олега, дочь Ярослава Мудрого Анна. После смерти мужа, Генриха I, она восемь лет de facto оставалась главой государства при коронованном отроке. Мы знакомы с ее сестрой – Елизаветой Ярославной, супругой норвежца Харальда. Тот принял на себя удар, предназначенный Гарольдом для Вильгельма, и был убит. Затем и Гарольд был убит.

Анна Ярославна еще жива, когда покончивший с Гарольдом английский монарх, он же нормандский герцог, с одной стороны, и ее сын, киевлянин во втором поколении и король Франции Филипп I – с другой выясняют отношения по поводу города Мэн и провинции Вексен.

Не спрашивать, никогда не спрашивать, по ком звонит колокол.

30-летний Филипп прилюдно шутит, зная, что шутка дойдет до адресата: «Слышал я, английский король вот-вот разродится в Руане? Представляю, сколько свечей зажгут, когда младенца понесут крестить!» Все очень смеялись.

К этому времени Вильгельм так располнел, что без посторонней помощи не мог обуться или забраться в седло. Это было стыдно в те времена. Рыцарь должен был оставаться рыцарем: пусть не участвовать в турнирах, когда тебе под шестьдесят, но охотиться, вольтижировать, выполнять упражнения с мечом – что угодно, но держать себя в форме. Толстяка уважают меньше, он это понимал. И что придворные и слуги за глаза потешаются, тоже понимал. Он весил 280 фунтов (около 130 килограмм), безобразно выпирал живот. Шутка была обидной донельзя. Вильгельм впал в дикую ярость.

Но почему жители Мэна должны оплачивать остроумие своего короля? Они-то в чем виноваты? Однако пришлось оплачивать. Вильгельм обязался «зажечь сто тысяч свечей за счет Филиппа», это уже он ответно шутил. Запылали дома, церкви. Неистовствуя, носился верхом взад и вперед, призывая не жалеть ничего и никого, жечь, жечь, жечь. Лишь однажды он вот так разъярился – когда громил Алансон, и тоже в ответ на злобный личный выпад («Кожа! Кожа!»).

Не отпускающую тоску по покойнице жене, нелады с детьми, двусмысленную вассальную зависимость от Филиппа при собственном королевском достоинстве, голодомор, который он учинил некогда северянам, даже убиенного Уолтофа – кажется, все вылил Вильгельм в это страшное зарево.

Жеребец на полном скаку приземлился на раскаленные головешки и резко остановился. Всадник всей тушей налетел на твердую луку седла. Он ударился, да так, что от боли потерял сознание. Упал на землю. Прободение, перитонит.

Но еще три недели промучился в монастыре Жерве под Руаном. Король Франции не насылал войска, не мешал умирать. Вильгельм успел покаяться, собороваться. Объявил амнистию, сам испросил у всех прощения.

Вспоминал, вспоминал без конца. Явился из детства, казалось, напрочь забытый вещий старец, которого отец не велел убивать тогда. А ведь сбылось странное пророчество. Наперекор всем Нормандия досталась Ублюдку. Выходит, Роберт-Дьявол через сына и впрямь навек прославил свой род. Что-то еще кричал старик, когда его выталкивали со двора, но что, что...

В пылу главной битвы своей жизни уберегся, отобрал скакуна у подвернувшегося рыцаря. Рыцарь тот погиб, жаль парня. И в ублюдочной юности четвероногий друг не раз уносил от погони. Добрый ангел столько лет одерживал верх над демоном неудачи, покровителем лузеров – и обессилел. Костлявая пришла в лошадином образе. Когда склонилась над ним и, осклабившись, властно потянула за ворот рубахи, Вильгельм вспомнил, что кричал кудесник напоследок.

Все исполнилось. И принял он смерть от коня своего.

Слуги ворчали: «Когда же ты сдохнешь», а едва испустил дух – разбежались, унося, кто сколько мог, обстановку, одежду, утварь. Мертвому все это не нужно было, живые претенденты не объявились. В обезлюдевших покоях лежал неприкаянный нагой труп.

Но и бездыханного Вильгельма не оставлял мерзкий демон, наверстывал упущенное.

Мертвеца перевезли в Кан. Эрлуин, муж покойной матери, позаботился. Добрый человек был этот Эрлуин и помнил добро. А мог бы и зло припомнить: его сын, а Вильгельму сводный брат, епископ Удо, долгие годы на основании королевского указа провел в тюрьме и выпущен был только по амнистии, объявленной на смертном одре.

Вся Нормандия вышла к берегам Сены от Руана до самого устья. Смотрели вслед погребальному баркасу. Простая девушка, из местных, нагуляла ребеночка, а он, вишь, в какие люди выбился. Только вот хоронят не по-людски, как преступника какого.

Еле сторговались с владельцем пустующего саркофага, после чего принялись запихивать туда огромное, вздувшееся от газов тело. Оно не помещалось, налегли посильнее – кожа лопнула со страшным треском. Газы взорвали труп изнутри. Давно накопившийся гной оказался везде: на хорах, оконных витражах, алтаре. По церкви распространилось невыносимое зловоние. Мессу еле-еле завершили скороговоркой.

Не было полагавшегося по чину бальзамирования, потому и вышла такая неприятность. Да что там, скорее всего, и обмыть было некому.

Фантасмагория усугублялась пожаром, вспыхнувшим в Кане одновременно с похоронами. Все бросились спасать свое добро. Отпевали короля несколько простых монахов.

Могилу, позднее обустроенную сыном Руфусом, кальвинисты в XVI веке разорили, разметали прах. Затем, надо верить или не верить, все же одну берцовую кость вернули на место. Но Великой французской революции и эта кость мешала. Снова разорили могилу.

Попалось в одном путеводителе: «Мы думаем, что там хранится бедренная кость Вильгельма Завоевателя». Путеводитель английский, и сказано очень по-английски.

Нам с вами истина дороже: под могильной плитой ничего нет.

Вместо эпилога.

Подвиг на Рождество

Не дает покоя одно темное место в биографии нашего героя. А на самом деле настоящий подвиг он совершил.

Рождество, праздник. Коронация. Скоро епископ завершит положенные священнодействия, и с трона поднимется и предстанет перед народом не Вильгельм Ублюдок, а Вильгельм Завоеватель.

Тут раздается шум, да такой, что охрана выбегает и поджигает дома в округе. Вильгельм сидит на троне и кашляет от дыма, занесенного внутрь церкви. Кругом беготня, хаос. «Он побледнел и не мог унять дрожь», – пишет хронист Ольдерик Виталис.

Cтражники приняли шум за попытку покушения на короля. Но нет, это были всего-навсего радостные крики знати, приглашенной в Вестминстерский собор. Епископ вопрошал, согласно древней традиции, дают ли они согласие на избрание нового монарха. И они как заорут в ответ, что да, мол, согласны. На двух языках демонстрировали свою лояльность.

Огонь погасили, церемония по всем правилам доведена до конца. Недоразумение улажено, да здравствует король, ура.

Нелепость официальной трактовки очевидна. Что произошло в действительности? Почему средневековый историограф нам подсовывает явный вымысел?

Ничего, разберемся.

Ложная тревога? Как бы не так! Сторонникам убитого Гарольда и его родственникам удалось вывести на улицы каких-то людей, поднять возмущение во время коронации. Расчет был на срыв церемонии. Вот-де станет Вильгельм метаться, как заяц, не коронуется, как положено. Авось удастся замутить воду, а там посмотрим.

Охрана действовала по инструкции. Дома сжигались для устрашения, но, главным образом, чтобы заблокировать возможные подходы к аббатству, создать огненный вал. Год не прошел со смерти Эдуарда Исповедника, и вот, нате вам, четвертый король уже на троне. Народ в подобных случаях, как известно, безмолвствует, а тогда в Лондоне и не безмолвствовал. Реальная угроза бунта. Крики раздавались не внутри, а снаружи, и это были очень неприятные для захватчиков крики.

Если бы лондонцы действительно навалились, неизвестно еще, как бы все обернулось. Скорее всего, коронацию пришлось бы отложить и установить в стране жесточайший террор. На это как минимум и рассчитывали зачинщики. Но не навалились лондонцы. Недовольство было, готовности к вооруженному возмущению и штурму не было. Если кто и задумывал порешить Вильгельма прямо в соборе, то струсил. Огненный вал тоже оказался не последним аргументом.

Почему выгодно было скрывать правду? Нормандцам – потому что это плохо вязалось с якобы имевшим место всенародным одобрением нового короля. Англичанам – потому что заговор потерпел полную неудачу. Зачем ворошить этот конфуз. Да и опасно было ворошить. Вот и придумали версию о тупоголовых охранниках.

Никто бы не осудил Вильгельма, если бы он слез с трона и спрятался или уж присоединился к стражникам для подавления мятежа. Но он не слез. Церемонию довели до конца, с помазанием и прочим. Приближенные частью удрали, частью бросились в гущу событий за стенами собора. Остались только епископ, да пара монахов. Ситуация трагически повторится во время погребения в Кане, там тоже почти все разбегутся.

Не мог унять дрожь, верно. Но его колотило не от страха, а от вынужденного бездействия и неведения. Предпринять что-либо означало бы прервать коронацию и поставить под сомнение свою легитимность на троне.

Уже на самом верху был, а попал в хитрую ловушку и оказался вдруг перед выбором. Бледный сидел, кругом все полыхало, шум стоял невообразимый. Дрожал, но не дрогнул. Сидел. Не крепость взял или там речь историческую произнес, а просто досидел до конца и короновался, не дернулся.

И тогда кто-то авторитетный, простолюдин или знатный господин, но из оппозиции, потому что какой же авторитет у пособника оккупантов, первый сказал: «Король». Не получилось у нас погнать его из аббатства, и не надо, может, и к лучшему: крепкий орешек оказался, настоящий мужик.

Или это был шепелявый Мойсейка, на церемонию, понятно, не допущенный, но в свите ошивавшийся? В мудрость народа Книги верили, насчет воителей Соломона или Иисуса Навина кое-что знали. И тогда он, почему нет, первым и произнес – негромко, но все слышали: «Король».

Несколько человек потом божились, что изваяние в соборе, библейский тезка шепелявого оракула, тоже разомкнуло каменные уста и глухо вымолвило: «Король».

И вот обязательно найдутся люди, которые станут утверждать, что никакого Моисея в соборе тогда не было, изваяние появилось намного позднее, вместе с соплеменниками пророка царем Давидом и святыми апостолами. Мало того, и никакого Мойсейки якобы не было, автор его приплел. Вычитал где-то и приплел.

Ну, Мойсейка среди завезенных Вильгельмом в Англию благородных евреев купеческого звания точно был, имя просто такое распространенное. Скучные люди эти скептики, однако. На носу у них, вероятно, очки, а в душе осень. Было, было сказано слово! Оно всегда произносится, когда человек обнаруживает качества лидера. В любой области.

   Вестминстерское аббатство. Моисей и Аарон

Прошел к трону не тихой сапой, а в открытом противостоянии. Власть не заболтал, не пропил. Не разворовал и никому не дал разворовать обретенное хозяйство, но приумножил его. Людей ценил. Хотел быть справедливым, не всегда получалось. Ошибался, грешил. Болел за дело. Построил всеми уважаемую монархию. В общем, великий был государь.

Король.