Это было в Нюрнберге

КАМЕННАЯ РОЗА

документальная повесть*

* Продолжение. Начало см. в №№ 1 – 5.

Работа в лагере на Regensburgerstrasse

Я снова переезжаю. Лагерь для подневольных рабочих на Regensburgerstrasse находится на окраине города, возле конечной остановки трамвая. Это большое строение, никаких бараков, только ряд больших современных домов. Позже я узнала, что еще дальше, в лесу, располагался другой лагерь, для русских, которого я никогда не видела. Здесь же живут в основном итальянцы, немного украинцев, возможно, несколько бельгийцев и голландцев. Пестрая, поющая толпа итальянцев сразу бросается в глаза.

Начальник лагеря сразу предупреждает меня, что здесь будет мало работы для переводчицы, но требуется кто-то в прачечную и инвентарную комнаты. Через 8 недель меня уже отправят в какой-то другой лагерь. Работа, которую мне поручают, требует время от времени поднятия тяжестей, но это терпимо. Я сижу в маленькой комнатке, контролирую поступающее в стирку белье, пересчитываю его и помечаю. Примерно то же самое – в инвентарной. Выдача чистящих средств, кухонных принадлежностей, ведение записей, прием поставок.

Однажды я захожу в бюро и нахожу там обеспокоенную работницу. Пишущая машинка сломалась, а ей срочно нужно что-то напечатать. Я должна немедленно принести немного машинного масла и маленькую отвертку. Я выполняю поручение. Спрашиваю работницу, могу ли я посмотреть поломку: я немного разбираюсь в пишущих машинках и умею чинить небольшие неисправности. Мне везет: поломка оказывается действительно несущественной и в скором времени машинка оказывается снова в рабочем состоянии. Я проверяю, все ли в порядке. Работница внимательно наблюдает за происходящим и спрашивает, могу ли я печатать и на немецком. Она диктует мне несколько предложений, я печатаю, потом ухожу обратно в прачечную.

На следующий день меня снова вызывают в бюро, сажают за другую пишущую машинку, дают два письма, написанных от руки, которые я должна перепечатать. Я быстро справляюсь с заданием, совершив всего одну ошибку. Теперь я остаюсь работать в бюро! Позже выяснилось, что таким образом была найдена отличная замена моей предшественнице, ушедшей в декретный отпуск – ведь мою работу не нужно было оплачивать!

В том лагере было, как я уже упомянула, много итальянцев. В отличие от нас, они были свободными. Их пестрое, громкое присутствие нельзя было не заметить, особенно по воскресеньям, когда они ходили гулять в город небольшими группами. В дождливые дни они пользовались большими, яркими цветными зонтиками, немало удивляя этим нюрнбержцев. В больших зданиях, где они проживали, условия жизни и обстановка были совсем не такими, как в бараках для других иностранцев.

Об итальянцах говорили, что они весьма предприимчивы, для них нет ничего невозможного, а кроме того, они всегда вежливы по отношению к другим и выражают полную готовность помочь. Ходили таинственные слухи (скорее, намеки), о которых я узнала только в 1943 году: будто бы итальянцы могли передвигаться между Италией и Германией так, как хотели и с кем хотели. Они часто ездили в Италию «в отпуск» и привозили оттуда всевозможные товары – кофе, миндаль, изюм и твердый сыр, который очень долго хранился.

Здесь, в Нюрнберге, они тоже неплохо устраивались. Когда после воздушной атаки 28 августа сгорело старое здание конгресса, в котором располагался крупный склад продуктов питания, какую-то часть этих сокровищ все-таки удалось спасти от огня самым таинственным образом, и похоже, итальянцы знали об этом больше других.

В лагере, где кроме них жили люди и других национальностей, задавали тон и командовали именно итальянцы. Охрана здесь была менее бдительной, и они могли проворачивать в стенах лагеря какие угодно махинации, не попадаясь никому на глаза.

Я была знакома только с одним итальянцем, который жил в другом лагере, но часто приходил в этот. Здесь у него была масса знакомых, в том числе и в бюро. Именно от него мне стало известно, как найти людей, способных достать все что угодно в буквальном смысле словa, не подвергая себя при этом опасности. Позднее мне это очень помогло.

В спальных помещениях царил настоящий Вавилон: венгерки, словачки, чешки, сербки. Почти все находились в лагере только «временно» и были позднее переведены в другие лагеря на постоянную работу. В первом спальном помещении все кровати оказались заняты. Во втором одна кровать была свободной, но живущие здесь венгерки в один голос сказали, что будет лучше, если я найду себе другое спальное место. В третьем помещении нашлась свободная койка, но у одной из живущих в комнате женщин поблизости работал муж. С большим трудом им обоим удалось получить распределение в один город. Муж приходил так часто, как только мог, и иногда оставался ночевать – руководство лагеря это разрешало, что где-нибудь в другом месте было бы совершенно невозможно. Еще две женщины, живущие в этом помещении, создали себе нечто вроде отдельного угла в другом конце комнаты. Таким образом, здесь не было места для нового лица, а кроме того, молодая женщина моментально была готова заплакать. Я двинулась дальше – в кладовку. Она оказалась забитой мешками с сеном и разной мебелью, но мне это не мешало. Я осталась здесь.

Работница, которая показала мне лагерь и разъяснила мои будущие обязанности, была русской, эмигрировавшей из России вместе с родителями до революции. С тех пор она жила в Нюрнберге и была гражданкой Германии. Однажды она предложила мне пойти вместе с ней и посмотреть, как живут в Нюрнберге «по-русски». Я не помню, на какой улице она жила. Квартира находилась на последнем этаже, но была просторнее виллы «Windschief». Во всем здесь чувствовался русский дух, и даже настоящий самовар стоял на столе! Попасть в этот русский мир, зная, что в то же время русские подневольные работницы живут в лагере, как рабыни, казалось чем-то нереальным. Здесь говорили только по-русски. Жених молодой хозяйки, которого мне представили, говорил по-немецки, «но лучше по-французски», как он сам мне объяснил. Мать хозяйки могла сказать на немецком всего несколько предложений. Это был анклав. Надолго ли? Гнездо залетных птиц под общей крышей...

О питании в лагере мне запомнилось очень немногое. Только коридор с окошком в конце, в котором утром можно было получить кофе, хлеб и маргарин или мармелад. На обед давали то же, что и везде – сомнительный «Eintopfgericht», хотя об этом лагере у меня не осталось в связи с этим никаких негативных воспоминаний. Возможно, благодаря повару?

Примерно неделю спустя после моего прибытия в лагерь я заметила одно новое лицо, молоденькую девушку, невысокую, хрупкую и застенчивую. Она носила платок на голове, как русские девушки, но в этом лагере не было русских. Наконец мне довелось узнать о ней больше: она приехала из России, но была итальянского происхождения. Все то время, что Надя прожила в лагере, она прожила в кладовке со мной. Когда мы первый раз наконец остались одни и немного поговорили, внезапно она зарыдала. Она плакала и плакала, и не могла остановиться. Понятное дело, ей приходилось долго сдерживаться, и вот случился кризис. Утешать ее словами было бессмысленно. Иногда лучше выплакаться. Я укрыла ее своим одеялом и не беспокоила. Она плакала еще долгое время, потом встала, вернула мне мое одеяло и пошла умыться. Когда она вернулась, платок был снят с ее головы, и мне стало понятно, зачем она носила эту безобразную тряпку: Надя была потрясающе красива. Эта исключительная красота не должна была бросалась в глаза. Она сказала только «спасибо», легла и сразу же уснула.

Мы быстро нашли общий язык и подолгу разговаривали ночами – такая возможность была преимуществом нашей узкой кладовки. Надя приехала с Украины, но мне казалось, ей не хотелось об этом рассказывать. Она родилась в Одессе. Кто-то из ее родителей, уже не помню, отец или мать, был итальянцем. Отец был моряком. Он получил задание где-то на севере, уехал и с тех пор о нем ничего не было слышно. Мать рано умерла, и Надю растила какая-то родственница, у которой было пятеро своих детей. Уже с 17 лет Надя работала на фабрике. Потом она попала на принудительные работы в Германию. Во время транспортировки она пережила очень тяжелые моменты, была в большой опасности. Она почти не могла об этом рассказывать. Она только сказала: «Кое-кто очень помог мне и вытащил меня оттуда».

Больше я ничего не узнала. Со временем мне стало понятно, что вначале Надя жила в каком-то другом городе, возможно, на севере Германии. Подразумевала ли она под «большой опасностью» воздушные атаки? Я не спрашивала, хотя наши отношения были очень доверительными. Я тоже не раз пережила опасность, о которой не хотела говорить.

Единственное, что я узнала – тот, кто помог Наде, был итальянцем. Он работал где-то в другом месте, но часто приезжал в Нюрнберг, где у него было много знакомых. Среди этих знакомых был начальник нашего лагеря. Сам итальянец работал в немецко-итальянской фирме по производству моторов. Он привез Надю в Нюрнберг (то есть ее не привезли сюда, как других, по принуждению) и собирался устроить ее работать прислугой в одну немецкую семью. В той семье произошло что-то непредсказуемое, какой-то конфликт, и это нарушило их планы. Берто, итальянцу, удалось временно устроить Надю в наш лагерь. Временно? А что потом? Надя не знала. Берто знал, и этого было достаточно. Он должен прийти в субботу, он обещал.

В субботу я, как обычно, ходила в город. Когда я вернулась, у входа в лагерь, как обычно, стояли несколько итальянцев, и немного в стороне – Надя со своим другом. Они сразу же подошли ко мне, Надя представила: «Это Берто!» Он поприветствовал меня на русском. Нет, он не говорит по-русски, он только начал его изучать, но у него очень хорошая учительница, которая с каждым днем все лучше говорит по-итальянски.

Берто было около 30. Хотя он утверждал, что его семья живет на юге Италии, черты его лица не были типично итальянскими. Но что я знала об этом? Он часто бывал в разъездах по делам фирмы.

В ту неделю я часто встречала обоих, и мы немного разговаривали. Берто был, похоже, честным человеком и внушал доверие. Он был образованнее многих других итальянцев, ему знакомых. Рядом с его мощной, высокой фигурой (он говорил, что увлекается плаванием и парусным спортом) Надя выглядела совсем миниатюрной. Однажды вечером я видела, как перед тем, как уйти, Берто взял Надю на руки и держал ее, как ребенка. Возле лагеря тогда никого не было. История Нади и Берто не была каким-то пустяшным приключением, это было что-то очень серьезное.

Надя сказала мне, что они обручены, что Берто уже написал своей матери и она ждет Надю, как и обе сестры Берто. Проблема была только в том, чтобы попасть в Италию, но Берто все организует. Берто знает важных людей, в их числе начальника лагеря, у Берто много друзей, Берто может все, Берто был – как я поняла – всесилен.

Когда я смотрела на Надю и Берто, мне вспомнилась совсем другая история. 1940 год, советская оккупация, мы, свидетели этой истории, жили тогда в маленьком городке. Один «командир» Красной Армии, русский, влюбился в полячку и поклялся завоевать любым путем ее любовь. Девушка и ее семья выдерживали настоящую осаду. Ничто не могло его остановить – ни партия, ни Красная Армия, ни «отец» Сталин, ни НКВД. Офицер был готов всех перестрелять, и себе самому пустить пулю в лоб. Он приносил цветы и преклонялся перед своей «единственной в целом свете», он играл на гитаре, пел и плакал. Ничто не мешало ему, никто его не держал и не останавливал. Красная Армия ушла, он остался. Не знаю, что стало с ним в период немецкой оккупации, но этот несгибаемый «командир» пережил все. Он склонил на свою сторону даже мать своей возлюбленной, которая в конце концов уже умоляла свою дочь: «Скажи же наконец „да“, а то он прикончит нас всех!» Последний раз я видела его возле церкви, во дворе: он сидел и чистил картошку. Его возлюбленная была католичкой, то есть он должен был принять католическую веру. Позже они поженились и были очень счастливы.

Мне вспомнилась эта история, хотя тогда, в Нюрнберге, я еще не знала о ее счастливом окончании. Я думала о «командире» и его возлюбленной, глядя на Надю и Берто – еще одна история безумной любви посреди войны.

Мое общение с ними обоими было совсем другим, не таким, как с Трауте. Хотя я очень доверяла Трауте, я не могла рассказать ей абсолютно все, по крайней мере пока, может быть, потом, после войны... Наде и Берто я тоже не могла открыться полностью, но наши ситуации были похожи. Мы жили среди множества опасностей. Берто внушал доверие, как и Трауте, как человек, который схватывает все на лету и справится с любой ситуацией.

Берто говорит о войне. «Безумие! Безумие, корни которого находятся у нас, в Италии!»

В Италии? Такое никогда не приходило мне в голову. И вот Берто делает перед нами короткий, интересный доклад. Он полагает, что все, что устроили немцы, делается по примеру итальянцев, или, точнее говоря, по примеру древних римлян. Все – подражание и та же мания величия. Reichsparteigelaende, партийные сборища, все это делается по примеру Римского форума и Колизея. Даже символы имеют античное происхождение, ведь они сходны с символами римского легиона. А приветствие – это же «Ave Cаesar Imperator»! О фашизме в Италии мне мало что известно, но историю Древнего Рима мы проходили в школе и читали роман Генриха Сенкевича «Quo Vadis» («Куда идешь»). Каждый ребенок знал эту книгу. Берто продолжает: «Это модель из Италии, это не может долго продолжаться. Нам предстоят тяжелые часы. Из-за этих... istrioni».

Это слово мне знакомо из книги «Quo Vadis». Берто оглядывается – нет, рядом никого нет. Как это возможно, что он так откровенно говорил со мной? Тогда я не спрашивала себя об этом. Сегодня мне кажется, что доверие возникает инстинктивно.

«Мы должны быть осторожны, – говорит Берто. – Но нам нечего бояться».

Во время этого разговора он держит Надю за руку. Возможно, Надя не понимает всего. Она не знает истории Древнего Рима и не читала «Quo Vadis», но она следит за мыслью.

«Это безумие все-таки помогло нам с Надей тем, что мы встретились, – говорит Берто. – Надя и я. И я рад, что ты тоже здесь, и моя piccolina не слишком одинока. Это продлится не слишком долго – мы уедем отсюда».

Приходит день, когда мне сообщают о переводе в другой лагерь, причем срочно, меня заберет грузовик, который едет в город. Прощай, сосновый лес! Надя остается одна, как жаль! В течение пяти минут я собираю все свои вещи. Мне выдают документы, и я бегу, чтобы разыскать Надю. Я не знаю, где она. Я оставляю записку с моим новым адресом: лагерь на Witschelstrasse, и пишу, что приду проведать ее в ближайшее время. У ворот лагеря я сталкиваюсь с ней и сую ей в руки обрывок бумаги. «Пока, Надя! Я приду самое позднее в субботу вечером, держись! До свиданья!»

Исчезла

Первая неделя в лагере на Witschelstrasse прошла спокойно. В субботу после работы я возвращаюсь на Regensburgerstrasse. В этот раз перед входом никого нет. Погода прекрасная, и все спешат этим воспользоваться. Пришел ли Берто сегодня? И где я найду Надю?

В бюро никого нет, все комнаты заперты. В доме, в каморке, где поселили нас с Надей, больше нет кроватей, и валяются только новые мешки с сеном. Я встречаю одну венгерку. Она очень плохо говорит по-немецки: «Ее нет, здесь больше нет. Я не знаю, где она».

Я ищу, но не могу найти никого, кто мог бы ответить на мои вопросы. Скорее всего, завтра мне придется еще раз прийти сюда. Куда могли подеваться эти двое? Я выхожу на улицу и вижу работницу с кухни, которой так боялась Надя. Она стоит, будто поджидая меня. Не дожидаясь вопроса, она произносит: «Итальянская русская отправлена в другой лагерь, в лагерь для русских. Была полиция, русскую забрали!» Она уходит.

Не помню, как я снова вернулась к трамваю. Невозможно себе представить! Берто не было в тот момент в лагере? Знает ли он, что произошло?

Когда я прихожу к Трауте, она спрашивает меня еще в дверях: «Что случилось? Что с тобой?» Я не нахожу слов, мне слишком тяжело. Жизнь двух хороших людей уничтожена. Меня охватывает бешенство, одновременно я ощущаю полное свое бессилие. Но так как до сих пор я не рассказывала Трауте о своем знакомстве с Надей и Берто, я не знаю, с чего начать. Наконец я сбивчиво начинаю свое повествование, и вижу, как беспокойство охватывает и Трауте. Я рассказываю ей только основное, немногие факты, и во время  рассказа меня не покидает ощущение, что, возможно, не следует рассказывать слишком многое, не следует привлекать внимание к Наде и к необычной истории этих двоих. Это инстинктивное, очень сильное чувство. Постепенно я вновь овладеваю собой – бешенство все равно бессмысленно.

В воскресенье я еще раз прихожу на Regensburgerstrasse. В этот раз я встречаю здесь многих итальянцев. Я спрашиваю о Эрнесто или Нино – два имени, которые упоминал Берто. Эрнесто здесь. Видел ли он недавно Берто? Нет, уже несколько недель не видел. Берто работает сейчас в другом месте, и останется там не меньше двух месяцев. О Наде Эрнесто вообще ничего не знает. Значит, Берто не было в лагере, когда полиция забрала Надю.

(продолжение следует)

Перевод с нем. и фото Ольги Гриневой,

рис. Александра Клебанова