Это было в Нюрнберге

КАМЕННАЯ РОЗА

документальная повесть*

* Продолжение. Начало см. в №№ 1 – 9.

Amici italiani

Незадолго до окончания рабочего дня приходит шофер грузовика, он должен забрать несколько ящиков с бельем. Завтра белье должно быть доставлено в прачечную. Он шепчет мне: «Кому-то требуется переводчица, одному молодому человеку, он ждет на улице». Шофер видит мою озадаченность и говорит: «Я хотел позвать его сюда, но он не захотел.» – «Вы знаете этого человека?» – «Да, немного, он итальянец». «Итальянец?!» Я оставляю дела, хватаю пальто и сумку, выскакиваю на улицу – и кого я там вижу? Берто! Я почти висну у него на шее, это так по-итальянски, но ведь мы находимся на улице, у всех на виду!

Мои первые слова – не приветствие, а «Берто, Надя?» Он смеется! «Надя передает тебе привет, с ней все в порядке. Она кое-что передала для тебя.» – «Но где она, она в лагере?» – «Лагерь? Нет, она в Италии, у mamma mia!» Все плывет у меня перед глазами. Берто наблюдает за мной и ухмыляется. «Берто, как вам это удалось?» – «Очень просто: я ведь говорил, что увезу ее отсюда как можно скорее.» Разве Надя уже однажды не говорила, что Берто способен на все?

Мы садимся в трамвай и высаживаемся на Плэррере. Находим тихое местечко возле закусочной «Plaerrer-Automat». Берто вытаскивает из сумки маленький сверток. На нем – мое имя, написанное надиной рукой русскими буквами. В свертке носки! Да-да, носки, это же была просто беда! Эти, в моих руках, очень своеобразны, как будто сплетены. «Это подарок тебе от моей мамы, она тоже носит такие. Они неэлегантны, зато крепкие». Еще я нахожу короткую записку: «Я очень счастлива и желаю тебе того же. Я никогда не забуду, как добра ты была ко мне. Берто все тебе расскажет. Обнимаю тебя. Надя.» И кусочек мыла. Мыло? Ах да, когда-то я тоже подарила Наде маленький кусок мыла. Я привезла его из Польши, это мыло повидало в пути многое, даже процедуру дезинфекции. Я никогда его не распаковывала, оно так волшебно пахло, как до войны. Очень хорошее мыло. Оно пахло, хочется сказать, так утешительно в тоске по мирному времени. Надя была тогда очень печальной и мне хотелось ее утешить. И вот я получаю большой кусок белого итальянского мыла! Не самого лучшего, но все же хорошего качества.

«А теперь сюрприз: мы хотим пожениться, Надя и я, свадьба назначена на 15 августа!»

Сплошные сюрпризы, и все такие замечательные. «Как жаль, – говорит Берто, – что я не могу пригласить тебя на свадьбу.» – «Я напишу Наде». – «Хорошо, я передам письмо. Только поторопись, через три недели я уеду!» – «А твоя работа?» – «Я найду работу в Италии.»

Надя написала: «Берто все тебе расскажет», и я хочу задать ему много вопросов, но вдруг меня осеняет другая мысль: он единственный человек, с которым я открыто могу говорить о своих проблемах. Более открыто, чем с Трауте.

«Берто, я думаю, я должна буду тоже скоро уехать. Во-первых, моя мама совершенно одна там, в Польше, а во-вторых – я в опасности.» Я рассказываю Берто, в чем заключается опасность, и чувствую, что он понимает даже больше, чем я ему говорю. Он внимательно и пристально на меня смотрит, но это меня не пугает. «Я уже однажды думал, что ты...» – он не договаривает. «Я понимаю твое беспокойство о матери. Глупая история с этими карточками, но она может обернуться большой бедой. Будет лучше, если ты уедешь, но как ты собираешься сделать это? Тебя ведь так просто не отпустят.» – «Я знаю это.» – «Будь ты итальянкой или француженкой, возможно, было бы проще. Но Восточная Европа – это что-то совсем другое. Ты не боишься идти к „красным“? Ты вообще знаешь, что там происходит?» – «Нет, откуда я могу знать? Я знаю только, что должна уехать. В лагере грядут большие перемены, меня переводят в Ноймаркт. Там, в Ноймаркте, возможно, у меня не будет такой свободы, как здесь.»

Берто находит мои размышления ребячеством. «Нет, так просто исчезнуть ты не можешь, сбежать из лагеря – тоже. Ты подумала об этих людях, которые были так добры к тебе, об этой женщине, у которой теперь такие сложности? Ее проблемы будут еще больше, когда станет известно, что ты исчезла. Будет лучше, если ты все-таки поедешь в Ноймаркт. А там, со временем, будет видно...» – «А моя мама?» – «Ах да, мама!» – эту проблему каждый итальянец понимает очень хорошо. Берто задумывается. «Ты никогда не пробовала написать заявление с просьбой об отпуске?» – «Никогда, это бессмысленно. Я не хотела привлекать к себе внимание. Говорят, что сейчас даже приехавшие из Восточной Украины больше не получают отпуска. И поляки. Кое-что изменилось.» – «Многое изменилось, – с сарказмом отвечает Берто, – и скоро изменится еще сильнее. Все-таки напиши заявление, попробуй. Только не посылай по почте, и не отдавай никому в лагере. Отдай его мне.» – «Почему?» – «Я знаю двух человек в управлении, которые, если могут помочь, делают это.»

Берто называет две фамилии, одна из них мне знакома, к сожалению, потом я ее позабыла. Я немного помню этого человека: пожилой мужчина, седоволосый, лет шестидесяти. Он работал кем-то в управлении. Берто продолжает: «Таких людей нужно беречь. Нужно быть осторожным, чтобы не подвергать их опасности, ведь они делают много хорошего. Проси об отпуске по семейным обстоятельствам, еще до того, как тебя переведут в Ноймаркт. Пожалуй, это хорошая идея. Если получишь отпуск, у тебя будет две недели, прежде чем тебя кинутся искать.» – «Будут искать у моей матери? Говорят, если подневольный рабочий сбегает, прежде всего розыски ведутся в его семье, а семью наказывают.» Берто об этом ничего не слышал. «Разыскивают, ловят и наказывают самих беглецов. Кроме того, у немцев в Восточной Европе сейчас совсем другие проблемы. Главная опасность для тебя – на территории рейха, поскольку ты не можешь легально вернуться в Галицию. Для этого тебе нужна другая бумага, „пропускной талон“ для пересечения границы. Нет, ни слова о Галиции, ты просто едешь в отпуск.» – «Хорошо, Берто. Я поеду в Силезию, родственники моей матери живут там.» – «Нигде не упоминай адреса этих родственников. Выдумай любой другой адрес и принеси мне прошение завтра в семь часов вечера, на вокзал.»

После того, как мы прощаемся, я чувствую, что приняла важное, окончательное решение. При этом я искренне восхищаюсь Берто. Даже если он не «может все», как говорила Надя, так по крайней мере он обладает всеми необходимыми знаниями для того, чтобы пробиться в жизни.

Прошение об отпуске написано. На карте я нашла местечко, где якобы намеревалась провести свой отпуск, если мне его дадут. Берто ждал меня на вокзале, забрал письмо и пообещал ровно через неделю встретиться со мной еще раз и забрать письмо для Нади.

Шли дни, а ответа на мое прошение не было. Зато стала известна дата перевода в Ноймаркт, мне сказала об этом бухгалтер в лагере. Здесь такой перевод никого не удивляет. Даже немцы остаются недолго на своих рабочих местах, а иностранцы вообще никого не заботят. Служащая лишь заметила: «Наверняка вам будет жаль уехать из этого города?» И добавляет: «С другой стороны, в деревне сейчас гораздо спокойнее.»

Я почти готова сдаться: не остается никаких перспектив. В Ноймаркте моя свобода будет очень ограничена. Я буду жить в одном бараке с полячками или украинками, а может быть, на крестьянском дворе, работать у фермера. И все-таки этот перевод как нельзя кстати. Будет лучше, если я не буду мелькать на вилле «Windschief», не буду причинять беспокойства в маленьком гнездышке под крышей и не натворю еще больших бед.

Приходит время сказать об этом Трауте. Она садится на стул, становится очень серьезной, внимательно слушает меня.

«Кто будет выполнять здесь твою работу?» – «В последнее время переводчик все меньше востребован. Русские девушки начинают все лучше и лучше понимать немецкий. Они проходят обучение на заводах. Я буду жить с другими полячками, до сих пор я ведь всегда знала, что моя работа здесь была только временной.»

Трауте ничего не говорит, задумывается. «Временной, говоришь? Ноймаркт тоже будет временным. Надеюсь, только на короткое время, а потом все будет снова, как прежде. Ноймаркт – это недалеко. Ты ведь сможешь приезжать по воскресеньям?» – «Не знаю. Здесь я была свободна. Здесь я была временно свободна.» – «А твой „прекрасный город“, Барбара?» – «Я должна его оставить, то есть, временно оставить. Никаких прогулок по городу и, что еще гораздо хуже – никакой виллы „Windschief“. Но будет лучше, если я отсюда исчезну и вы сможете сказать всем: „Иностранка уехала, у нас наконец свалилась гора с плеч“». Трауте возмущена: «Что за болтовня! Как ты можешь говорить такое?!» – «Я имею ввиду эту историю с продуктовыми карточками...» – «Эта проблема будет решена! Одно ты должна помнить: наша дверь для тебя всегда открыта!»

Я знаю это, но сейчас я должна уехать, на короткое или же более длительное время.

Ответ на мое прошение об отпуске приходит в лагерь. Решение положительное. Руководство вызывает меня: «Прежде, чем вы уедете в отпуск, вы должны переехать в Ноймаркт. Вас известят, когда это произойдет.»

«Тебе письмо!» – говорит Трауте. «Письмо? От мамы?» – «Нет, не из Галиции.» Воистину, сегодня мой день! В сумке у меня лежит разрешение на отпуск, а из Силезии приходит открытка. Родственники благодарят меня за весточку, радуются, что я в Германии, не могла бы я приехать погостить? С приветом....

Эта открытка пришла очень вовремя. Теперь и Трауте знает, что у меня действительно есть родственники в Силезии, даже если со «швабской» семьей моей матери было что-то не в порядке. Теперь я могу говорить о своем отпуске, не вызывая у Трауте излишних подозрений. Она будет меньше беспокоиться, меньше задавать вопросов, а мне придется меньше изворачиваться и лгать. Очень осторожно я замечаю: «Я должна как можно скорее навестить эту семью. Может быть, они сумеют как-то помочь моей матери. Я напишу прошение об отпуске. Может быть, я смогу уехать до перевода в Ноймаркт. Как вы думаете?» Трауте отвечает, подумав: «Ты хочешь поехать в отпуск? Надолго ли?» – «Не дольше, чем на 2 недели.» – отвечаю я, в то время как меня уже начинает подташнивать от всей этой лжи. Трауте чувствует мое внутреннее напряжение, и догадывается о чем-то, о чем я не говорю вслух: «Может быть, ты и получишь отпуск.» - говорит она наконец. Ее голос очень серьезен, почти печален.

Берто уже ждет меня на улице. Он очень торопится, и ничуть не удивлен моему сообщению о полученном разрешении на отпуск. «Я еще кое о чем подумал. Что у тебя за удостоверение личности?» – «Рабочая карточка, как у всех.» – «С большой буквой П?» – «Конечно.» – «Я достану для тебя удостоверение, внушающее большее доверие в случае проверки документов во время твоей поездки. У тебя есть фотография? Отдай мне ее. Ты ведь работала в лагере на Regensburger Strasse?» – «Это было полгода назад! Там никто не выдаст мне новое удостоверение!» – «А мы их не попросим. Дата выдачи удостоверения будет, скажем, сентябрь 1942 года.» – «У иностранки вообще может быть такое удостоверение?» – «Да, это обычное рабочее удостоверение, и почти подлинное! Так договорились – через три дня, в то же время. Это будет наша последняя встреча. Arrividerci!»

Arrividerci

Наша последняя встреча на вокзале была очень короткой. В этот раз Берто опоздал. Он был с рюкзаком, внешне спокойный, как обычно. Я подумала, что ему не терпится тронуться в путь. Я принесла для Нади красивую открытку с изображением букета роз и письмо.

Берто не принес с собой документы. Его приятель, который обычно решает такие вопросы, отсутствовал в городе и обещал передать мне все через одного знакомого. «А теперь слушай внимательно: человек, который передаст тебе это, приезжает иногда в Нюрнберг, чтобы заменить кого-то в оперном театре.» – «Он певец?» – «Да нет, работник сцены. Я не смог найти другую возможность. Он не может придти к тебе в лагерь, он приезжает в Нюрнберг на очень короткое время. Ты должна увидеться с ним в оперном театре, в день, когда он будет там.»

Он увидел, как я испугалась. «Я знаю, это будет непросто, но я действительно не смог ничего больше придумать. Вот твой входной билет, на эти места обычно дают билеты людям, которые работают в оперном театре или кому-то из их семей. Высоко, на самом высоком балконе.» – «Берто, я никак не могу пойти в оперный театр на представление, оно ведь наверняка заканчивается очень поздно!» – «Договорись со своими друзьями, с той семьей.» – «Как я узнаю  этого человека?» – «Он узнает тебя, по месту, на котором ты будешь сидеть. Кроме того, у него же есть твоя фотография. Это все, что я могу сделать для тебя. Я надеюсь, что все получится. Но будь очень осторожна. И самое важное: как только ты покинешь территорию рейха, уничтожь этот документ. Уезжай в первый же день отпуска. Две недели спустя тебя начнут искать. В этот момент ты уже должна быть далеко, в безопасном месте. Больше я, к сожалению, ничем не могу тебе помочь.» – «Берто, вы уже очень многое для меня сделали, как мне вас отблагодарить?» – «Я уже сказал, я сделал это ради Нади, иначе я не мог бы смотреть ей в глаза.» – «Могу я узнать ваш адрес?» Берто замешкался: «Лучше не надо.» – «А потом, после войны, если я когда-нибудь приеду в Италию?» – «После войны я эмигрирую, как только это станет возможным. Все мои родственники давно живут в Америке.» Он замечает мой огорченный вид. Чтобы как-то меня утешить, он добавляет: «Если когда-нибудь ты приедешь в Рим, спроси у францисканцев о людях, которые опекали русских беженцев в Италии. Мир не столь велик, как кажется.»

Потом он обнимает меня: «Arrividerci, Варенька, всего самого лучшего!» Мне тоже хочется сказать ему что-нибудь хорошее: «Берто, вы знаете, что значит „Надя, Надежда“? Это „надежда“ по-русски, speranza!» Он этого не знал. Он улыбается, он доволен. «Piccolina speranza... Grazie tante, Warenka, arrividerci!» Он уходит к поезду. 

Опера (25 июня 1943)

Узнав, что мне удалось достать входной билет в оперный театр на «Валькирию», Трауте более чем удивлена. Мой голос, похоже, звучит тоже не слишком уверенно. «Как же тебе удалось это достать?» Я объясняю ей, с излишними подробностями, что мне помогла дама из бюро в лагере на Regensburgerstrasse. Ей было известно, что я интересуюсь оперой. Она сама намеревалась пойти послушать Вагнера, но из-за каких-то обстоятельств не сможет этого сделать. Мы случайно встретились в городе, разговорились и сегодня я получила от нее входной билет, присланный по почте. «Ты же должна за это что-то заплатить?» – «Нет, это подарок. Она сказала, будет жаль, если билет пропадет».

«У нее был только один билет? Обычно в оперу ходят всегда вдвоем.» – «Нет, не думаю.» – «Это дорогое место?» – «Самое дешевое!» – «Эта дама купила себе билет на такое плохое место? Барбара, скажи-ка, не лучше было бы просто сдать этот билет обратно в кассу? Не пойдешь же ты в оперный театр совершенно одна! Было бы два билета, я или Элли могли бы пойти с тобой».

Если бы я получше умела врать! При этом мне крайне неловко обманывать Трауте. Очень грустно, но Трауте явно не верит в историю с этой щедрой дамой. Но я остаюсь тверда: «Я была так рада получить этот билет. Наконец-то я могу сходить в оперный театр, бесплатно! Я вернусь, думаю, поздно, можно я здесь переночую?» – «Конечно же, ты будешь спать здесь. Если дверь внизу будет уже заперта, позови меня тихонечко, я спущусь и открою тебе». Не знаю, что бы я делала, если бы Трауте во что бы то ни стало решила сопровождать меня.

В назначенный день, в пятницу, около 17:30 я направляюсь в оперный театр на Frauentorgraben, набравшись храбрости и совершенно одна. Мое место действительно одно из самых дешевых, я карабкаюсь на самый верхний балкон. У нас такие места называли «Рай слева от входа». Рядом с этим раем располагается дверь с надписью «Служебный вход». Ряды сидений на балконе расположены очень близко друг от друга, сами сиденья очень маленькие. Сцену отсюда почти не видно. Мое место – крайнее в самом заднем ряду, рядом с выходом.

В этот раз я не получаю от происходящего никакого удовольствия. Под крышей оперного  театра я чувствую себя, как на вершине ведьминой горы, а музыка кажется мне каким-то грохотом.

Вместо того, чтобы прислушиваться, я только и делаю, что жду, когда все окажется позади. Сердце колотится. Во время антрактов я делаю вид, будто меня очень интересует внутренняя архитектура здания, и остаюсь на своем месте, чтобы со мной никто не заговорил. К счастью, на балконе, кроме меня, сидят очень немногие. Сколько уже времени? Трауте ждет меня, чтобы открыть дверь. Валькирия умирает и умирает, и продолжает петь... Половина десятого, все, наконец! Ну и?.. Мой пульс учащается, зрители хлопают.

 Нюрнберг, Opernhaus

Прежде, чем все поднимаются со своих мест, на балкон кто-то заходит, возможно, из той самой двери служебного входа, и становится за моей спиной. Я оборачиваюсь. В полумраке мне удается разглядеть какого-то мужчину. Если речь шла о ком-то, кто должен выглядеть, как итальянец – вот он, передо мной (много лет спустя я узнаю от одной голландки, бывшей подневольной работницы, которая работала в буфете оперного театра, что в действительности это был, скорее всего, грек). Он улыбается и тихо произносит: «Buona sera, Signorina, saluti di Berto», вкладывает в мои руки конверт и исчезает. Как вихрь, я несусь вниз по лестнице. Наконец-то я на улице! На улице ночь, черная и душная. Господи, как же еще далеко до Плэррера! Дорога все никак не кончается, на улице ни души.

Наконец я добираюсь до дома Трауте и тихо зову ее. Из окна с цветами на последнем этаже выглядывает рассерженная Трауте. До меня доносится что-то вроде «и ты думаешь, я тебе поверю...» – нет, нет, только не это, уж лучше бомбы! Трауте спускается по лестнице, открывает дверь, бросает мне раздраженно: «Я не верю ни одному твоему слову», пока я объясняю ей, что мне ужасно жаль, но эта опера длилась гораздо дольше, чем я предполагала. Она повторяет: «В эту историю с оперой я никогда не поверю!» – «Трауте, я прошу вас...», но она уже оставляет меня одну и исчезает в спальне.

Никогда я не испытывала в Нюрнберге большего страха, чем в ту ночь. Все хорошее, казалось, куда-то рушилось. Я забилась в самый дальний угол диванчика. В 5 часов утра я слышу, как Ханс собирается на работу. Потом я вижу Трауте. Она успокоилась, хотя и не выглядит такой радостной, как обычно. «Иди на кухню, Барбара, выпей кофе. И возьми хлеба.» – «Трауте, вчера, то есть ночью, я не врала, я не была ни с кем, я действительно была в оперном театре, эта опера была ужасно длинной, я уже просто отчаялась...» – «Ладно, ладно. Вчера я очень волновалась о тебе. К тому же опять была воздушная тревога. И у меня были небольшие неприятности.» – «Какие? Могу я спросить?» – «Не сейчас, иди, иди!»

Только вечером, после работы, я решаюсь открыть конверт. Удостоверение личности – как гениально, просто произведение искусства! Профессия: переводчица. Место работы: Gemeinnuetzige Heimstaetten DAF, Regensburgerstrasse, с подписью и печатью. Ну так! Что говорила Надя? «У Берто здесь много знакомых».

(окончание следует)

пер. с немецкого и фото Ольги Гриневой