Интервью с Барбарой Остин

Барбара Остин:

«Все, что нам осталось – наши, весьма скудные, воспоминания» 

– Барбара, что послужило главной причиной вашей эмиграции во Францию?

– У меня было много причин, чтобы подумать – хотя бы о временной – эмиграции. Прежде всего – финансовые трудности. Мне предложили во Франции рабочее место. Но на получение заграничного паспорта и французской визы требовалось время – и немалое – один год! Когда я наконец приехала во Францию, место было уже занято. Так и мне пришлось изведать в полной мере участь эмигрантки. О возвращении в Польшу я не думала, кроме того, мне хотелось улучшить мои познания во французском.

Прием иностранцев в те годы – 1970 – был более сложным, чем сегодня. Мне повезло, я встретила добрых людей, ставших впоследствии моими друзьями. Благодаря им я пережила тот период относительно легко.

– Что вы можете сказать о вашей жизни в Польше после войны?

– На этот вопрос нелегко ответить. О жизни «за железным занавесом» много писалось и говорилось. Тогда – после войны – я была еще достаточно молодой, чтобы оставаться внутренне свободной и способной оказать сопротивление. Помимо этого, я постоянно искала общения с людьми, которые хотели – и отваживались – противостоять давлению тоталитарной власти и идеологии. В Польше было тогда много таких людей, много кругов общения. Таким образом негативные и позитивные аспекты того времени тесно переплетались между собой. 

– Вы хотели уехать именно во Францию и ни в какую другую страну?

– Если бы я могла выбирать, возможно, я приняла бы другое решение. С Германией у меня не было тогда никаких связей, а все попытки уехать в нее (в большинстве случаев – безуспешные) сразу же вызывали подозрение и таили опасность.

– Каковы были ваши первые впечатления в новой стране?

– Мои первые впечатления были омрачены повседневными трудностями и заботами. А вообще Франция – прекрасная, большая страна. К сожалению, у меня не было достаточно времени, чтобы увидеть все ее красоты.

– Французы – какие они? Что вы можете сказать об их отношении к иностранцам?

– Французы – очень вежливые, тактичные, одухотворенные люди. Немножко зацикленные на своей стране, хотя они тоже с удовольствием путешествуют.

– Что вы можете сказать о людях из вашего окружения? В чем их сила и слабость?

– Никаких конфликтов. Хорошие соседи. Врожденная обходительность. Недостаток: постоянная нехватка времени. Его слишком мало для общения.

– Много ли иностранцев проживают во Франции?

– Во Франции живет огромное число иностранцев, и с каждым днем их становится больше. Проблемы, возникающие в связи с этим, решить непросто. Но существует немало организаций и обществ, которые оказывают им помощь.

– Вы ощущаете себя настоящей француженкой, или все-таки есть какой-то барьер – языковой, разность менталитетов...

– Я живу во Франции уже более 40 лет и очень благодарна этой стране за прием и возможность жить здесь. Я не ощущаю барьеров. Но не считаю себя француженкой. Скорее я – среднеевропейка, или даже – уроженка Восточной Европы. Я принадлежу этой пограничной зоне и ее культуре, месту, которое когда-то называлось Галицией.

– Видели ли вы после войны город своего детства – Львов?

– После войны я ни разу не была во Львове. В течение многих лет это и не было возможным – граница между Польшей и Советским Союзом была закрыта. В 1946 г. поляки вынуждены были уехать из Львова, остались только совсем немногие пожилые люди. Потом, когда снова стало возможным путешествовать, многие мои знакомые посетили Львов. Впечатления были различными.

– Как пережила войну ваша мать? Какой была ваша встреча после войны, когда вы возвратились в Польшу?

– Моей маме повезло – ей помогла семья армянского происхождения, с которой мы были дружны до войны. Вместе с этой семьей мама уехала в западную Польшу и осталась там.

Наша встреча после войны была очень радостной. Мама беспокоилась обо мне и переживала за мои «потерянные» школьные годы. Я быстро нагнала учебу, и уже в 1946 году получила аттестат о среднем образовании.

События, свидетельницей которых стала моя мама во время войны и связанный с ними страх, очень на нее повлияли. Ей было трудно привыкнуть к переезду и приспособиться к новым – относительно лучшим – условиям жизни. К счастью, у нее всегда оставались хорошие друзья. Проработав учительницей, она получала мизерную пенсию. Но будучи замечательной портнихой, она могла таким образом немного подработать.

– Вам известно что-либо о родственниках вашей матери, удалось ли им спастись?

– Та часть семьи моей матери, которая жила в 1939 г. в Польше (в Тарнополе), бесследно исчезла, по-видимому, в Бельцеке (концлагерь недалеко от Люблина – О.Г.). Родственники из Силезии пережили массу драматических конфликтов («смешанные браки») и в конце концов тоже исчезли. Какие бы то ни было розыски на территории Запада были невозможны – мы ведь жили «за железным занавесом»! Со временем следы все более терялись, все труднее становилось отыскать хоть какую-нибудь нить.

Могу вас заверить, не так-то просто людям моего поколения разыскать следы не только людей, но и целых мест, учреждений, домов. В особенности на территории Восточной Европы, где происходили столь разрушительные, опустошающие события. Время от времени там предпринималось осмысленное и полное уничтожение той или иной культуры.

Например: до Первой Мировой Войны во Львове – тогда Лемберге (Галиция относилась к Австрии) – было учебное заведение под названием «Kaiser- und koenigliches paedagogisches Seminar». До 1918 года это заведение подготавливало учителей начальных классов. В нем училась моя мать. Об этом учебном заведении нигде не осталось никаких следов: ни во Львове, ни в Вене, ни в польских архивах, ни в книгах и исторических документах... Стерто с лица земли. Жаль! Это был бы интересный вклад в историю образования в Галиции. Еще одна нераскрытая тайна.

– Что было самым важным, что вы почерпнули для себя за время вашего пребывания в Нюрнберге?

– Самым важным было то, что моя вера в человеческую доброту не была такой наивной, как могло показаться. И еще кое-что: в любых обстоятельствах можно (и нужно!) суметь остаться внутренне свободным.

Воспоминания о двух простых, честных людях с добрым сердцем – о Хансе и Трауте – навсегда связаны для меня с воспоминаниями о старом, еще не разрушенном войной городе. Эти воспоминания имеют для меня особую ценность и возмещают потерю пяти школьных и юношеских лет. И это достойное возмещение.

– Самое важное, что вы хотели передать своим читателям в книге «Каменная роза»...

– Возможность доверия к людям. Вера в человеческую доброту и милосердие. Всем обстоятельствам назло.

– Ханс и Трауте... Вы пытались разыскать их после войны?

– Пыталась, и еще как! Они исчезли!

– Исчезли?..

– Да, хотя «исчезла», скорее, только Трауте... Ханс тоже исчез, но в ином смысле этого слова. В 1945 году он занимался починкой крыши, упал и умер. Он похоронен на кладбище Рохус (Rochusfriedhof, историческое кладбище в районе Gostenhof), но от могилы по прошествии более чем 30 лет не осталось и следа. Разыскать следы Трауте мне так и не удалось. Спустя несколько лет она, в возрасте старше 60 лет, еще раз вышла замуж. Мужа звали Михаэль Литвин. Есть документ из ЗАГСа с пометкой: «Переехала в Кобург». С помощью моих друзей я искала везде. В Кобурге, в Берлине, по всей Германии, в других странах. Ничего. Может быть, муж был американцем.

– В интернете я наткнулась на статью о вашей книге в газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» от 19.02.2004, в которой высказано предположение, будто Трауте была еврейкой (цитата из статьи: «Anders als ihre Schicksalsgenossen verbinde die Autorin positive Erinnerungen mit den Zwangsarbeiterjahren, die sie, wie wir lesen, unter dem Schutz der vermutlich juedischen Ehefrau eines deutschen Wachmanns verbrachte»). Возможно ли это? В книге вы не высказываете таких предположений!

– Еврейское происхождение Трауте едва ли возможно. В конце концов, она была женой члена нацистской партии! Но ни он, ни она не были людьми типичного северно-арийского типа, как большинство других баварцев. Если какой-то журналист заявляет о еврейском происхождении Трауте – это лично его выдумка или предположение. 

– У вас много друзей, знакомых по всему миру, в Польше?

– Здесь, во Франции, у меня мало друзей из Польши, только люди «большой эмиграции» 1980-1985 гг. Остались некоторые знакомые в Польше. Мое поколение потихоньку вымирает. Мы ценим наши отношения и общаемся, насколько это возможно: телефон, интернет, письма, посылки.

– Какова ваша позиция по отношению к Израилю? Вы следите за событиями в этой стране? Вас это интересует?

– Я часто думаю об Израиле, слежу за событиями, читаю газеты. Я думаю об этом с большим беспокойством. В стране моего детства Израиль называли Святой Землей. Я желаю этой стране мира. Я желаю этому городу стать примером города мира для всего света. Ведь само название города – Иерусалим ( = жилище мира) – говорит о мире. 

– Герои вашей книги: русские девушки... полячки... Надя и Берто... Удалось ли кого-нибудь разыскать после войны?

– После войны я жила в Восточной Европе. Контакты с Западной Европой были опасны и почти невозможны. Только после 1954 года можно было, наконец, предпринять какие-то поиски, но в большинстве случаев было уже поздно, следы окончательно затерялись.

Я обращалась с просьбой к одному профессору теологии, который ездил в Рим и на Святую Землю, попробовать разыскать в Риме Надю и Берто. Единственным «адресом», который Берто осторожно дал мне при нашей последней встрече, были «францисканцы в Риме». На свой запрос профессор получил несмелый ответ – да, тогда, в конце войны, здесь были люди, которые помогали беженцам. Беженцы прибывали отовсюду – из России, с Балкан, из лагерей – порой в жутком состоянии. Им выдавали необходимые документы, но сейчас о всех тех людях не осталось и следа. На тот момент прошло 10 лет после описанных в моей книге событий.

Я часто думаю о русских девушках, с которыми мне довелось познакомиться во время моего пребывания в Нюрнберге. О них я хочу сказать особо. Я слишком поздно стала понимать всю ценность тех встреч; тогда я наивно воспринимала многое, как само собой разумеющееся. Когда-то я была свидетельницей прихода Красной Армии в Польшу и последовавших высылок в Казахстан и Сибирь. Теперь в Нюрнберг привозили русских. Как и нас, поляков. Наш общий опыт – это целая глава моей жизни, целый мир. Русские девушки были в основном в возрасте 17 – 20 лет. Попадались и старше 40. Добрые, простые женщины, в большинстве своем страшно напуганные, и несмотря на это – полные доверия. Это доверие поражает, когда думаешь, из каких условий они приехали. Может быть, они надеялись, что в мире все-таки можно встретить кого-то, кому можно доверять? 

Они были прилежны, любили порядок, делали все возможное, чтобы скрасить как-то то время и превратить помещения, им предоставленные, в нормальное человеческое жилье. Они были преисполнены благодарности за любую помощь, любую поддержку.

Так прошли годы нашего становления и развития, потерянные годы. Никто не задумывался тогда, какими станут эти юные, чужие создания. Они находились в рабстве. И несмотря на это, любили петь и танцевать. Они тосковали по родине. Тосковали по любви.

В своих воспоминаниях я написала о них немного, написала об их страдании и их храбрости. Пережившие войну вернулись к себе на родину – опустошенную и полную недоверия. Какая-то связь с ними была невозможна. Только имена остались в моей памяти. Надя, Зина, Соня, Ольга, Татьяна, Фрося. Мои товарищи.

Когда однажды я встретилась с эмигрантами из Одессы, мне пришла в голову мысль, вспомнив, как Надя говорила об «очень большой опасности», которой ей удалось избежать с помощью Берто – возможно, она была еврейкой. Ее красота была такой восточной. Но это только предположение. Одно остается правдой: история прекрасной любви во время войны.

Очень хотелось бы разыскать некоторых русских девушек, с которыми мне довелось вместе жить и работать в Нюрнберге, но какие-либо поиски на территории СССР были совершенно невозможны... Все, что нам осталось – наши, весьма скудные, воспоминания. 

 Барбара Остин в Нюрнберге, октябрь 2003 г.   Фото: С. Ригер

Беседовала Ольга Гринева