Генрих Бёлль

Что-то должно произойти

История, в которой много действия

К самым примечательным эпизодам моей жизни относится время, которое я провел как служащий фабрики «Альфред Вунзидель». По природе я более склонен к раздумью и ничегонеделанию, чем к работе. Но время от времени продолжительные финансовые трудности заставляют меня занять так называемое рабочее место – ведь раздумье приносит так же мало, как и ничегонеделание. И вот я снова оказался на такой низшей точке, когда был вынужден довериться услугам посредников по поиску работы и был послан вместе с семью другими товарищами по несчастью на фабрику Вунзиделя, где должен был пройти проверку на пригодность.

Уже один вид фабрики вызвал у меня настороженность: она была вся из стеклянного кирпича, а надо сказать, что моя антипатия к светлым зданиям и помещениям так же сильна, как моя антипатия к работе. Еще настороженней стал я, когда для нас в светлой, весело выглядящей, с расписанными стенами столовой был накрыт завтрак: миленькие официантки принесли нам яйца, кофе и тосты, в изящных графинах был апельсиновый сок, и золотые рыбки тыкали горделивые головки в стены светло-зеленого аквариума. Официантки были настолько веселыми, что казалось вот-вот лопнут от радости. Только сильным напряжением воли, как я думаю, они все время удерживались от того, чтобы запеть. Они были наполнены неспетыми песнями, как куры неснесенными яйцами. Я сразу догадался о том, что мои товариши по несчастью, видимо, не предполагали: что и этот завтрак был частью экзамена. Поэтому я с самоотдачей пережевывал пищу с полным сознанием человека, прекрасно понимающего, что он снабжает организм ценными веществами. Я сделал то, что обычно никакая сила не заставила бы меня сделать: выпил натощак апельсиновый сок, оставил нетронутыми кофе, одно яйцо и большую часть тоста, после чего встал и начал ходить взад и вперед с видом человека, беременного грядущими деяниями.

Я был первым приглашен в экзаменационную комнату, где на элегантных столах лежали заготовленные анкеты. Стены были окрашены в зеленый цвет, который заставил бы слететь с губ фанатиков интерьера слово «восхитительный». Никого не было видно, но я был настолько уверен, что за мной наблюдают, что держал себя как человек, беременный деяниями и думающий, что за ним не следят. С нетерпением я вытащил из сумки авторучку, отвернул ее, сел за ближайший стол и подтянул к себе анкету, как холерический хозяин ресторана, хватающий денежные счета.

Первый вопрос: считаете ли Вы правильным, что у человека только две руки, две ноги, два глаза и два уха?

Здесь я впервые пожал плоды моей задумчивости и написал без промедления: «Даже четыре руки, ноги, глаза и уха не утолили бы мою жажду деятельности. Человек оснащен весьма скудно».

Второй вопрос: сколько телефонов Вы можете одновременно обслуживать?

И здесь дать ответ было столь же легко, как решить уравнение первой степени. Я ответил: «Если бы было только семь телефонов, я был бы нетерпелив, лишь при девяти я бы чувствовал себя полностью загруженным». 

Третий вопрос: что Вы делаете после работы?

Мой ответ: «Мне не знакомы слова „после работы“, я вычеркнул их из моего словаря, когда мне исполнилось пятнадцать лет, ведь „в начале было дело“».

Я получил это место. На самом деле даже с девятью телефонами я чувствовал себя не полностью загруженным. Я кричал в трубку: «Действуйте немедленно» или «Делайте же что-то! Что-то должно произойти! Что-то произойдет! Что-то уже произошло! Что-то обязано произойти!» Главным образом я применял в речи повелительное наклонение – мне казалось это соответствующим атмосфере.

Интересными были обеденные перерывы, когда мы в столовой, окруженные тихим дружелюбием, съедали насыщенные витаминами блюда. Фабрика Вунзиделя кишела людьми, сходившими с ума от желания рассказать свою биографию, что свойственно именно деятельным личностям. Их биография была им важнее, чем их жизнь. Достаточно было только подать сигнал, и они уже разражались уважением к самим себе.

Заместителем Вунзиделя был человек по имени Брошек, который также приобрел известное уважение, так как будучи студентом он с помощью ночной работы кормил семерых детей и парализованную жену, одновременно был торговым представителем четырех фирм и при этом за два года выдержал с отличием два государственных экзамена. Когда один газетный репортер спросил его: «Когда вы спите, Брошек?», он ответил: «Спать – это грех!»

Секретарша Вунзиделя прокармливала разбитого параличом мужа и четырех детей вязанием, одновременно защитила диссертации по психологии и краеведению, разводила овчарок и приобрела знаменитость как певица в баре под именем Вамп 7.

Сам Вунзидель был из разряда людей, которые едва проснувшись уже полны решимости действовать. «Я должен действовать», думают они, энергично застегивая купальный халат. «Я должен действовать», думают они, когда бреются и триумфально смотрят на волосы, которые смывают вместе с пеной с бритвы, эти волосы – первые жертвы их жажды деятельности. Даже интимные отправления вызывают у таких людей удовлетворение: вода журчит, бумага расходуется. Что-то происходит. Хлеб съедается, у яйца отбивается верхушка.

Даже самое пустяковое дело выглядело у Вунзиделя как действие: вот он надевает шляпу, вот он застегивает пальто, вот он целует жену – все было действием.

Когда он входил в бюро, то бросал секретарше вместо приветствия: «Что-то должно произойти!» И та бодро отвечала: «Обязательно произойдет»! Вунзидель обходил отделы фирмы с призывом: «Что-то должно произойти!» И все дружно отвечали: «Обязательно произойдет». Когда он входил в мою комнату, я тоже кричал ему «Обязательно произойдет!»

В течение первой недели я увеличил число обслуживаемых телефонов до одиннадцати, в течение второй недели – до тринадцати. Мне доставляло удовольствие по утрам в трамвае изобретать новые повелительные выражения или пропускать глагол «происходить» через разные грамматические времена, рода, изъявительное и сослагательное наклонения. Два дня подряд я произносил лишь одно предложение, находя его прекрасным: «Что-то должно было бы произойти», два следующих дня другое: «Это не должно было бы произойти».

Как раз когда я начал чувствовать себя действительно загруженным, действительно что-то произошло. Однажды утром во вторник – я еще не успел толком усесться за стол – Вунзидель ворвался в мою комнату со своим обычным «Что-то должно произойти!» Нечто необъяснимое на его лице заставило меня помедлить с радостным и бодрым, как это было предписано, ответом: «Обязательно произойдет!» Я медлил довольно долго, так что Вунзидель, который вообще-то редко кричал, буквально зарычал на меня: «Отвечайте! Отвечайте, как это предписано!» И я ответил тихо и неохотно как ребенок, которого заставляют говорить, что он плохой ребенок. Лишь с большим усилием я произнес: «Обязательно произойдет!». Едва я это сказал, действительно что-то произошло: Вунзидель упал на пол, повернулся в падении на бок и остался так лежать поперек перед открытой дверью. Я сразу понял то, что и подтвердилось, когда я встал из-за стола и подошел к лежащему: он был мертв.

Качая головой я перешагнул через Вунзиделя, медленно прошел по коридору до комнаты Брошека и вошел в нее не постучав. Брошек сидел за своим письменным столом, в каждой руке держал по телефонной трубке, во рту – шариковую ручку, которой делал заметки в блокноте, в то же время работая босыми ногами на вязальной машине, стоящей под столом. Таким образом он вносил вклад в пополнение гардероба своей семьи. «Что-то произошло», сказал я тихо. Брошек вынул изо рта ручку, положил обе трубки и неохотно оторвал пальцы ноги от вязальной машины.

– Что же произошло? – спросил он.

– Господин Вунзидель умер, – сказал я.

– Нет, – сказал Брошек.

– Все-таки да, – сказал я, – пойдемте!

– Нет, это невозможно, – сказал Брошек, однако скользнул в свои шлепанцы и последовал за мной по коридору.

– Нет, нет, нет, – сказал он, – когда мы стояли у тела Вунзиделя. Я не противоречил ему. Я осторожно повернул  Вунзиделя на спину, закрыл его глаза и задумчиво смотрел на него.

Я испытал к нему почти нежность, и мне впервые стало ясно, что я его никогда не ненавидел. На его лице было нечто, что бывает на лицах детей, когда они упрямо не хотят отказаться от веры в Деда Мороза, несмотря на убедительные аргументы их товарищей.

– Нет, – сказал Брошек, – нет.

– Что-то должно произойти, – сказал я тихо Брошеку.

– Да, – сказал Брошек, – что-то должно произойти.

И что-то произошло: Вунзидель был похоронен, а я был избран нести за его гробом венок из искусственных роз, так как я был одарен не только склонностью к задумчивости и ничегонеделанию, но и такими фигурой и лицом, которые превосходно подходят к черному костюму. Очевидно я выглядел великолепно – идущим позади гроба Вунзиделя с венком из искусственных роз в руках. Я получил предложение одного элегантного похоронного учреждения выступать там как профессиональный скорбящий. «Вы урожденный скорбящий», сказал мне директор учреждения, «гардероб Вы получите готовым. Ваше лицо просто великолепно!»

Я подал Брошеку на увольнение, обосновывая это тем, что чувствую себя не совсем загруженным, что несмотря на тринадцать телефонов мои способности остаются не полностью востребованными. Сразу после моего первого профессионального траурного шествия я понял: здесь мое предназначение, здесь место, предопределеннное мне судьбой.

Задумчиво стою я за гробом в траурной капелле с простым букетом цветов в руке, под звуки ларго Генделя, кстати, произведения, не удостоенного должным вниманием. Кладбищенское кафе – мое постоянное заведение, там я провожу время между моими профессиональными выходами. Иногда даже я иду за гробом без вызова, покупаю венок из своего кошелька и присоединяюсь к служащему благотворительного учреждения, идущему за гробом бездомного. Время от времени я посещаю могилу Вунзиделя – в конце концов именно ему я обязан тем, что открыл мою настоящую профессию, в которой как раз задумчивость желательна, а ничегонеделание является просто обязанностью.

Позднее мне пришло в голову, что я ни разу не поинтересовался тем, какие товары производились на фабрике Вунзиделя. Это вполне могло быть мыло.

Перевод с немецкого

Бернхарда Хайльмана и Михаила Шнейдермана

г. Кельн