История

Великая реформа?

Ничто на земле не проходит бесследно…

Александр Градский,

«Как молоды мы были»

19 февраля (3 марта по новому стилю) 1861 года в России был оглашен «Манифест об отмене крепостного права». О значении этого акта для судеб страны до сих пор нет единого мнения. Соответственно, одни определяют это событие как Великую реформу, другие считают, что эта «Великая реформа» повела Россию прямиком к Великой Октябрьской социалистической революции, со всеми известными ее последствиями.

Какая из двух точек зрения справедлива? Рассмотрим, как все происходило, а затем попытаемся сделать выводы.

Единственный европеец – да, но…

Помните пушкинскую фразу насчет того, что в России единственный европеец – это правительство? Смысл ее в том, что правительство российское желало бы установить в стране европейские порядки, да вот подданные изо всех сил упираются. Но ведь в царской России правительство – это был, прежде всего, сам самодержец, государь император, а государство российское потому и называлось самодержавной монархией, что власть монарха ничем и никем не ограничивалась. Кто мог ему помешать?

Нельзя сказать, чтобы «наше все» был неправ, но… почто ж Россия до сих пор не в Европе? Оказывается, один такой небольшой ограничитель власти самодержца все же имелся, и назывался он – удавка гвардейских офицеров. Поскольку офицеры эти в те времена были исключительно дворянского происхождения, то фактически это была дворянская удавка: если политическая линия государя императора в чем-то шла вразрез с интересами дворян… ну, в общем, судьбы Петра III и Павла I в описываемые времена были еще свежи в памяти их наследников.

Кроме того, надо понимать, что и самому самодержцу, с одной стороны, хотелось в Европу, но с другой он как-то не очень в нее спешил. Хотелось – почему? Хоть он тоже был дворянином («первым дворянином»), но, если не был совсем слабоумным, понимал, что на нем единственном (самодержец же!) лежит ответственность за судьбу державы. И с определенных пор российские самодержцы не могли не видеть, что из-за своей неевропейскости – или недоевропейскости – Россия начинает отставать от своих европейских соседей. Того и гляди, бить начнут. И начали!

Но, с другой стороны, стать совсем-совсем Европой – тоже как-то зябко: какие ж в Европе ХIХ века самодержцы?

Это раздвоение российской самодержавной власти очень точно выразил в своих трудах (в частности, в статье «Полная гибель всерьез») современный российский историк академик Юрий Пивоваров: «Русская Власть всегда папа и Лютер в одном лице. Реакционер и  реформатор, футурист-революционер и почвенник-традиционалист. Это идеально-типический образ Русской Власти. В жизни, истории, „миру“ она, конечно, явлена то одним лицом, то другим. Все зависит от того, каковы насущные задачи…». Можно сказать еще по-другому: Русская Власть – это всегда европеец и азиат в одном лице. И я бы еще уточнил: каковы бы ни были «насущные задачи», полностью европейской Русская Власть никогда не становится.

Пивоваров показывает: это качество Русской Власти сохраняется при всех ее инкарнациях, ибо она всегда сохраняет свою самодержавную суть и, соответственно, свое двуличие, то есть свои два лица. Петр I прорубил «окно в Европу», не только в территориальном смысле: Россия заимствовала в Европе науку, технику, мастерство, одежду. И одновременно произошло еще большее закабаление всех слоев российского общества. В 1917 году российское самодержавие рухнуло, Россия заимствовала в Европе коммунно-социалистическое учение. И выстроила такое деспотическое общество, какого уже и в Азии не сыщешь. В 1991 году в России (СССР) рухнул коммунизм, Россия возвращается в Европу, к демократии, рыночным отношениям. Что получилось?

Россия как будто боится даже на короткое время остаться без самодержавия. Сколько прошло между Февралем и Октябрем 1917 года? Восемь месяцев. А между августом 1991 и октябрем 1993? Страшно сказать – больше двух лет! Так что не в Путине дело – Россия искала Путина. Сколько кандидатов перепробовал Ельцин, пока на Путине остановился?!

Но вот и эра Путина, похоже, подходит к концу. Какую еще форму примет российское самодержавие? В кого персонально воплотится?

Ничто не проходит бесследно. А страх – особенно

Предыдущая главка была как бы вступительной. А теперь посмотрим конкретно, как Россия шла к отмене крепостного права.

Что вообще лежало в основе крепостного права, чем оно оправдывалось? Первоначально крепостное, оно служило отнюдь не классовому интересу дворянства. Оно регулировало не отношения помещиков и крестьян, а отношения тех и других к государству. Дворяне были обязаны государству бессрочной военной службой, а за это, в качестве материального вознаграждения, им давались в пользование земли, которые обрабатывали прикрепленные к этим землям крестьяне. Оба класса – дворянство и крестьянство – были «тяглыми», обязанными службой государству.

Но 18 февраля 1762 года император Петр III издал так называемую «Жалованную грамоту», освобождающую дворян от обязательной службы государству. Казалось бы, – писал выдающийся русский историк Василий Ключевский, – по смыслу тех отношений, которые создались в русской деревне, на следующий день, то есть 19 февраля, должны были быть освобождены и крестьяне. И это действительно произошло на следующий день, но… только через 99 лет.

Екатерина II в 1785 году подтвердила и еще больше расширила вольности дворянства. Воспитанная в Европе на идеалах Просвещения, она хотела бы освободить и крестьян. Но, понимая, в какой стране она царствует, не решилась. В своих записных книжках она оставила такое примерно замечание (пишу по памяти): едва найдется в России несколько человек, которые понимали бы, что крестьяне – такие же люди, как они сами.

Отменить крепостное право стремились также Александр I и Николай I. При Александре положение об освобождении крестьян по поручению императора подготовил небезызвестный граф Аракчеев. Николай I время от времени предупреждал своих министров, что если не взяться за крепостное право всерьез, то дело закончится очередным «русским бунтом». Сам шеф жандармов Бенкендорф говорил, что крепостное право – это пороховая бочка. При Николае I в разные годы было учреждено около десятка «Секретных комитетов» для решения задачи освобождения крестьян. Существовала даже легенда, что Николай на смертном одре завещал разрешить эту проблему своему наследнику.

Но сами ни Александр I, ни Николай I, чувствуя большое сопротивление дворянства, разрубить этот узел так и не решились: оба были сыновьями Павла I. Страх повторить его судьбу был так велик, что даже его внук Александр II ночь после оглашения «Манифеста об отмене крепостного права», по некоторым сведениям, провел в покоях своей сестры.

Справедливости ради надо отметить, что при Николае I число крепостных все же заметно уменьшилось. В 1811 – 1817 годы процентное отношение крепостных ко всему взрослому мужскому населению империи достигло 57-58%. А согласно переписи населения 1857 – 1859 годов в крепостной зависимости находилось 23,1 миллиона человек (обоего пола) из 62,5 миллионов, населявших Российскую империю, или 37%.  Освобождение крестьян происходило путем самовыкупа у помещиков и другими способами. Но в целом проблема оставалась нерешенной.

Последний толчок

Уже известный нам историк Юрий Пивоваров в августе 2010 года в эфире телеканала «Культура» прочитал лекцию на тему «Традиции русской, российской государственности и современность». В ходе этой лекции он сделал такой важный вывод: «Социальная структура русского общества строится в зависимости от военных потребностей – это поразительная черта русской истории». Так бывало в Азии, у монголов. В Европе, говорит он, военные нужды тоже играли роль, но не только они – там играли роль и другие факторы, все было сложнее.

В России – это я добавляю уже от себя – и в ХХ веке все было подчинено войне. Ради подготовки к ней в топку индустриализации и коллективизации были брошены миллионы жизней. Затем в топку самой войны были брошены новые десятки миллионов и при этом войну чуть не проиграли. После чего вот уже 66 лет гордятся этой пирровой победой…

Но вернемся к лекции Пивоварова. При Иване III – это конец ХV и самое начало XVI века – Московское царство стало самым большим государством в Европе. Такую огромную территорию надо было оборонять, а главное – расширять дальше. «Потребовалась армия. Какая армия? Ну, разумеется, мобильная. А что тогда было мобильной армией? Конница. Так создается дворянская конница. Как ее содержать? У государства денег не было. Начинается дворянство».

Откуда название? Дворяне – это бывшие боярские дворовые. До того их, очевидно, при надобности вооружали хозяева – бояре, так что определенные военные навыки у них были. Теперь окрепшее государство, подмявшее под себя самих бояр, прибрало к рукам и дворовых. Их закрепостили первыми: «Как только мальчик вырастал, он должен был служить, он был крепостной. Просто его крепостной труд был другой, военный. А чтобы дворяне существовали, чтобы им поставляли какое-то обмундирование, продукты и прочее, на них работали крепостные крестьяне. Так возникает второй крепостной слой».

Так с конца ХV – начала XVI века в Московии начинает формироваться крепостное право – когда в большей части Западной Европы оно уже отмерло. Владение дворян было условным: когда дворянин переставал служить, он лишался и владения. Дворянство сразу стало бороться за то, чтобы собственность стала наследственной, и, как мы уже знаем, оно добьется этого в 1762 году.

Но еще до того, в конце XVII столетия, – продолжает историк, –  стало совершенно ясно, что России нужна новая армия, ибо вероятные противники усилились. Начинаются военные реформы Петра, армия не только технически переоснащается, но и становится более массовой, рекрутской: столько-то рекрутов со стольких-то домов в мирное время, столько-то – в военное время.

Так «рождается новая система. Абсолютно самодержавно-крепостническая. Для того, чтобы бесконтрольно брать рекрутов, надо, чтобы вся масса населения была закрепощена. Для того, чтобы бесконтрольно брать офицеров, надо, чтобы все дворяне были закрепощены. Рождается еще более тяжелая, еще более страшная система крепостничества и угнетения, при всем его ореоле европейца, у Петра рождается как следствие того, что нужна новая армия. Так создается петербургское общество через армию и флот».

Пивоваров констатирует, что многое из задуманного Петру не удалось. Более того, он приводит слова Павла Милюкова, историка (и руководителя кадетской партии) начала ХХ века, который в своих работах «доказал, что реформы Петра экономически гораздо более разорили Россию, чем двинули ее дальше». Это мнение не одного Милюкова.

Третья военная реформа потребовалась как результат поражения России в Крымской войне. Ужасным был фон, на котором, как гром среди ясного неба, разразилась эта катастрофа. Пивоваров говорит: «Когда русские в первой половине 19-го столетия чувствовали себя первыми людьми в Европе, доминирующей страной на континенте, горделивые слова канцлера Безбородко, что „без нас ни одна пушка выстрелить не могла в Европе“, это еще екатерининский канцлер, „Россия – жандарм Европы“. И вся Европа трясется от страха. И вдруг странное поражение в Крыму, из-за этой технологической отсталости, поскольку у них уже пароходы, паровозы, и мы на телегах гоним хлеб из Москвы в Крым. А от Москвы до Крыма в несколько раз ближе, чем от Парижа до Крыма, но туда приходит в четыре раза быстрее. Мы проиграли полностью».

А вот как ту же картину описывает Дмитрий Карцев в «Огоньке» от 14 февраля 2011 года, в статье «Невольная воля», приуроченной к юбилею Великой реформы: «Поражение в Крымской войне в середине 50-х годов XIX века стало настоящим шоком для высших слоев русского общества, за многие десятилетия привыкших считать Россию ведущей европейской державой. Подобному ощущению способствовал и пышный культ победы над Наполеоном сорокалетней давности, и роль, сыгранная Россией в подавлении „революционной заразы“ в Европе в 1848 году. В такой ситуации поражение в войне на собственной территории не могло быть воспринято иначе как национальная и „геополитическая“ катастрофа. Тем более что последствия действительно были чрезвычайно серьезными: Россия фактически лишалась военного присутствия на Черном море – своего главного ключа к влиянию на европейские дела.

Главный творец былого величия – император Николай – скончался за несколько месяцев до краха выстроенного им здания. По одной из версий, государь отравился, не выдержав происходящей по его собственной вине катастрофы».

К слову: этот «пышный культ победы над Наполеоном» вам ничего не напоминает? Одержав, в конечном итоге, победу, «доминирующая страна на континенте» как-то быстро забыла, что Наполеон, как-никак, дошел до Москвы и даже сжег ее. Как в России все повторяется…
 

Но опять даем слово Пивоварову: «И началась новая военная реформа. Всеобщая воинская повинность. А она возможна только там, где все граждане свободны. Отсюда отмена крепостного права. И рождается новая реформенная Россия».

То есть очередное изменение социальной структуры российского общества, как и предыдущие, было вызвано милитаристскими нуждами. Это не совсем точно: мы видели выше, что необходимость  упразднения крепостного права осознавалась российскими монархами еще тогда, когда Россия ощущала себя на вершине могущества. Но, правда, не случись разгрома в Крыму, веревочка могла еще какое-то время виться дальше…

Как это было

Александр II вступил на престол в феврале 1855 года, ровно год после этого еще длилась Крымская война. 18 (30) марта 1856 года был подписан Парижский мирный договор. В обществе царило уныние. Нового царя считали во многих отношениях еще большим консерватором, чем его отца. И в этой обстановке Александр довольно неожиданно выступил с заявлением, что «лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнет отменяться снизу».

Николай I, так и не решившийся отменить крепостное право, готовил к этому своего наследника и вводил его в курс дела, для чего назначал его председателем двух последних «Секретных комитетов»  – 1846 и 1848 годов, – занимавшихся крестьянской реформой. Так что Александр, в принципе, был готов к тому, что эту проблему решать надо. Усилия Николая I не пропали даром и в другом отношении: бесчисленные созданные при нем для решения крестьянского вопроса «Секретные комитеты», вроде бы и бесплодные, тем не менее, подготовили группу высших чиновников, ставших костяком аппарата, занимавшегося реформой. Когда грянул гром поражения в войне, определенная готовность к реформе на самом верху уже имелась..

Но, конечно, готовность была – в самых общих чертах. Главная трудность была в том, что реформу следовало провести так, чтобы и дворянские волки остались сыты, и крестьянские овцы целы. Как мы увидим, удовлетворительно решить эту задачу реформаторы не смогли. И трудно сказать, имела ли она в российских условиях удовлетворяющее обе стороны решение. Многие дворяне считали, что в крепостном праве – самая суть «особого русского пути» и потому менять вообще ничего не надо (Никита Михалков, потомственный дворянин, до сих придерживается этого мнения), заждавшиеся воли крестьяне хотели всего и сразу.

Сперва предполагалось освободить крестьян без земли, что более устраивало дворян. Тем более, что на этот счет имелся европейский опыт. В частности, по такой схеме ранее прошло освобождение крестьян в Австрии и Пруссии и совсем недавно, при Александре I, в западных, остзейских губерниях Российской империи. Но весной 1858 года в Эстонии случилось большое восстание крестьян, и император и его ближайшее окружение решили, что этот вариант более опасен. Остановились на варианте освобождения с землей.

Все это сулило еще большее напряжение в дворянской среде, только-только смирившейся с самой идеей реформы. Когда осенью 1859 года в Петербург съехались дворянские делегаты из губерний, в окружении царя всерьез опасались дворянского переворота, но обошлось.

Сначала, как водится, был создан Секретный комитет. Но какой же секрет, если нужно узнать мнение дворянства (спрашивать мнение крестьян сочли не обязательным). Были созданы дворянские губернские комитеты, затем Редакционные комиссии, которые обобщили мнения дворянских комитетов и выработали проект документа. Проект передали в Главный комитет, оттуда – в Госсовет, и 19 февраля 1861 года царь подписал Манифест об освобождении крестьян.

Но оглашение его было отложено на две недели, до Великого поста, когда верующим категорически запрещается пить, и они должны готовиться к исповеди и отпущению грехов. Считали, что это дает какую-то гарантию от бунта. Одновременно были приняты беспрецедентные меры безопасности. Две недели готовили полицию, в повышенную боевую готовность были приведены войска – боялись реакции как «общества», так и крестьян.

Обнародован Манифест был 5 марта, в Прощеное воскресенье. Нравы тогда были еще простые: Александр сам зачитал его перед толпой народа. Поначалу он был принят спокойно, в том числе и крестьянством, без особого ликования, но и без возмущения. Но очень скоро ситуация изменилась…

 Что это было

Но что же конкретно содержали в себе Манифест и сопутствующие документы, на каких условиях крестьяне освобождались?

Вопреки желанию помещиков, крестьяне освобождались с землей, но, вопреки чаяниям крестьян,  – с выкупом. Понятно, недовольными остались и те, и другие.

Что значит «с землей»? Крестьяне получали наделы, которые они обрабатывали до реформы, но, как правило, несколько уменьшенные – в среднем, на 20%. Эти отрезки переходили в собственность помещика. Но дело было не только в уменьшении крестьянского надела. Историк того времени Николай Рожков (1868 – 1927) писал: раздел земли был специально проведен помещиками таким образом, что «крестьяне оказались отрезанными помещичьей землей от водопоя, леса, большой дороги, церкви, иногда от своих пашен и лугов… тем самым они вынуждались к аренде помещичьей земли во что бы то ни стало, на каких угодно условиях». Один помещик «хвастался, что его отрезки охватывают, как кольцом, 18 деревень, которые все у него в кабале».

А что означает «с выкупом»? Крестьянин обязан был выплатить помещику стоимость своего надела. При этом цена на землю устанавливалась завышенной по сравнению с ее рыночной стоимостью. По данным того же Рожкова, в нечернозёмной полосе России, где проживала основная масса крепостных крестьян, цена завышалась, в среднем, в 2,2 раза. Таким скрытым образом в цену земли фактически включалась и цена за освобождение самого крепостного и его семьи. Это были своего рода отступные помещикам.

Крестьянам гораздо выгоднее было освобождение без земли и без выкупа, как это имело место в Австрии или Пруссии. Их личное освобождение происходило бесплатно, а землю потом они могли купить у помещиков по рыночной цене, а не вдвое завышенной. Но разве русские крестьяне, выступавшие за освобождение с землей, знали о том, во что она им обойдется?

Большую часть выкупного платежа выплачивало помещикам государство, крестьянин в течение 49 лет должен был погашать этот «кредит» с учетом 6% годовых. При этом текущие налоги с него никто не снимал. Такая двойная ноша, учитывая низкую продуктивность российского сельского хозяйства, для большинства оказывалась непосильной. Отказаться от выкупа земли крестьянин не имел права.

Еще одним условием реформы был 9-летний переходный период, в течение которого крестьянин был обязан помещику оброком или барщиной. Оброк в зависимости от местности составлял от 8 до 12 руб. в год, барщина – 40 мужских и 30 женских рабочих дней в год.

Решение, свалившее Россию

Но в реформу было заложено еще одно условие, которое, если вдуматься, представляется просто диким: выкупаемая крестьянином земля не становилась его собственностью, а принадлежала общине без права отчуждения. Да и выкупал, получалось, крестьянин не конкретный кусок земли и даже не определенный размер надела, а как бы свое членство в этой общине, которая в зависимости от обстоятельств выделяла ему тот или иной участок земли.

Дело в том, что община, как была, так и оставалась передельной. То есть периодически, каждые несколько лет, внутри общины происходил передел участков, прежде всего, в зависимости от числа едоков в семье. Напомню: наделение крестьян землей в ходе реформы происходило тоже по едокам. И вот, к примеру, было к моменту реформы в крестьянской семье 7 едоков, крестьянин из этого расчета и выкупал надел. А через несколько лет в семье по естественным причинам едоков осталось только пятеро. Община ему надел урезала. Могло быть даже и так, что число едоков в данной семье оставалось тем же, но в целом в общине число людей увеличилось (а сельское население тогда росло быстро), и при ближайшем переделе те годы шел сь (а сельскогрост сельского населения в те годы шел е число людей увеличилось. о, в зависимости от числа едокнадел этой семьи уменьшался.

В общине вообще следили за социальной справедливостью. В принадлежавшей общине земле были участки разной степени плодородности, более близкие к селу и более дальние и т.п. Было бы несправедливо, если Иван обрабатывал все время лучший участок, а Степан – худший или такой, к которому три часа ходу. Значит, и по этим признакам периодически производился передел. Будет Иван сильно заботиться об увеличении плодородности надела, если через год или два он перейдет к Степану? Справедливости было – хоть с хлебом ее ешь, да вот беда – самого хлебушка, как мы увидим ниже, частенько не хватало.

Но как так получилось? Вот что пишет по этому поводу американский историк-русист Ричард Пайпс в книге «Собственность и свобода»: «Большинство членов комиссии, готовившей манифест об освобождении крестьян, склонялось к мнению, что земля должна быть продана крестьянам в полную собственность». Они считали, что это «больше будет способствовать увеличению производства, но это мнение было отвергнуто отчасти по идеологическим причинам (сказалось влияние восторгавшихся общиной интеллектуалов-славянофилов), а отчасти по соображениям практического порядка».

На место зависимости крестьянина от помещика пришла зависимость от общины. Изначально реформаторы вроде бы стремились создать в России класс мелких эффективных собственников. Но из опасения, что сразу за освобождением начнется бегство крестьян из деревни, решили на первое время привязать их к общине с ее круговой порукой. «Первое время» растянулось, однако, на десятилетия.

 

И вообще, с общиной иметь дело было удобней всем. Помещику не нужно было каждый раз по-новому выстраивать отношения с отдельно взятым крестьянином. Казне община упрощала жизнь в плане сбора налогов и выкупных платежей. Полиции община помогала удерживать ее членов в нужных рамках. Да и для самих крестьян община была привычна, более-менее обеспечивала милое сердцу русского человека равенство – чтобы никто не высовывался, и была чем-то вроде собеса.

Хорошо известно: когда Столыпин своей реформой дал возможность крестьянам выделиться из общины, уйти на отруба и хутора, желающих нашлось не слишком много. А когда через несколько лет разразилась революция, крестьяне-общинники первым делом бросились не на помещичьи усадьбы, а на те самые хутора, которые разграбили, а владельцев вынудили вернуться в общины.

Ну и, конечно, славянофилы сыграли свою роль. Вот что писал один из них, Николай Данилевский, в своем наиболее известном труде «Россия и Европа», впервые увидевшем свет в 1863 году, то есть вскоре после реформы: «Условия, дающие такое превосходство русскому общественному строю над европейским, доставляющие ему непоколебимую устойчивость,... заключаются в крестьянском наделе и в общинном землевладении… Россия есть едва ли не единственное государство, которое никогда не имело (и, по всей вероятности, никогда не будет иметь) политической революции,... с освобождением крестьян иссякли все причины, волновавшие в прежнее время народ, и всякая, не скажу революция, но даже простой бунт, превосходящий размер прискорбного недоразумения, – сделался невозможным в России,  пока не изменится нравственный характер русского народа, его мировоззрение и весь склад его мысли; а такие изменения (если и считать их вообще возможными) совершаются не иначе, как столетиями и, следовательно, совершенно выходят из круга человеческой предусмотрительности».

Первую русскую революцию от этого его пророчества отделяло 42 года, а ту, что начисто смела «непоколебимо устойчивый русский общественный строй» – 54 года. Между прочим, такой же «точностью» отличаются буквально все его пророчества, что не мешает нынешним наследникам славянофилов русским почвенникам высоко чтить этого «пророка», как создателя российской геополитической доктрины.

Но Пайпс не учел, что за сохранение сельской общины выступали не только славянофилы, но и их политические противники – революционные демократы. Если славянофилы видели в общине важнейший элемент «особого пути» России (хотя община была и в других европейских странах, но исчезла где-то к ХIV веку), то революционеры видели в ней готовую ячейку будущего социалистического общества. И, надо сказать, они оказались лучшими пророками, чем Данилевский: община в какой-то мере помогла товарищу Сталину затолкать крестьян в колхозы.

Известный дореволюционный исследователь русского крестьянского права К. Зайцев считал, что именно это неудачное решение – передача земли в собственность не крестьянам, а общине – «свалило Россию». В его правоте мы еще убедимся.

Последствия

Что получилось в итоге? Дворяне, получив от казны в виде выкупных огромные деньги, в большинстве своем не смогли ими толком распорядиться. Они их просто проели, значительную часть – за рубежом. На развитие российской экономики из этих денег почти ничего не пошло.

Тем не менее, значительная часть дворянства чувствовала себя ограбленной: крупные поместья остались без дармовой рабочей силы. Для мелкопоместных дворян реформа означала экономическую катастрофу. Для помещиков старой закваски катастрофой было уже то, что их лишили возможности распоряжаться чужими жизнями и судьбами.

Леонид Гроссман в книге «Исповедь одного еврея» передает описание встречи еврейско-российского журналиста и писателя Авраама-Урии Ковнера с таким помещиком на пути из Киева в Одессу: «Невдалеке от Балты я на одной станции встретился с одним отставным русским полковником, помещиком, человеком грубым, суровым, но, по-видимому, честным» (Ковнер имеет в виду, очевидно, откровенным). «В разговоре зашла речь о недавнем освобождении крестьян. Полковник был из числа очень недовольных великим актом освобождения и прямо горько жаловался на новый порядок вещей, разоривший его вконец, отнявший у него возможность жить чужим трудом, заедать чужой век.

– Помилуйте, – говорил он горячо, – у меня было немного крестьян, всего около 200 душ, но я был их полным властелином, я распоряжался его животом и смертью, его жена была моей потехой, его дочь моя бессловесная рабыня… А теперь что? Теперь эти самые животные не только не подвластны мне, но чуть не смеются надо мною, глумятся, оскорбляют мою жену, мое семейство, не снимая перед ними шапок… Ах, боже мой, как тяжело».

Но случай этот был не из тех, которые подчиняются закону Ломоносова-Лавуазье: сколько чего в одном месте убудет, столько же того в другом месте прибудет. Недовольство дворян не обернулось довольством крестьян.

Масла в огонь подливали «народные агитаторы», которые на ярмарках клялись и божились, что помещики настоящий царский указ подменили, что царь-батюшка повелел крестьянам отдать всю землю, сразу и бесплатно. Резко возросло число крестьянских восстаний. Если за 6 лет с 1855 по 1860 гг. их было 474, то за один только 1861 год было зафиксировано 1176 крестьянских восстаний, которые жестоко подавлялись.

В кругах левой разночинной интеллигенции развивались взгляды, что царский манифест вместо освобождения привел к ограблению народа. Не сумев поднять народ на общее восстание, часть этой интеллигенции обратилась к террору против «виновников» – царя и его чиновников. Так Россия стала родиной политического террора. На царя охотились, как на зайца, пока 1 марта 1981 года не убили его. Что в царствование его наследника Александра III, естественно, привело к усилению консерватизма и реакции.

В 90-е годы, правда, Сергей Витте, тогдашний министр финансов, пытался, со свойственной ему напористостью, как-то развязать вопрос о выкупных платежах, но ограды, возведенные вокруг крестьянской общины, оказались непробиваемыми.

При крайне низком уровне агротехники, характерном для российских крестьянских хозяйств того времени, и двойной фискальной нагрузке – текущих налогов и выкупных платежей – крестьяне, как говорилось выше, часто не могли свести концы с концами – того, что оставалось после всех выплат, не хватало для прокорма семьи. Тем более не оставалось средств для повышения уровня агротехники, закупки удобрений, новой техники. Круг низкой продуктивности сельского хозяйства замыкался. Низкая покупательная способность крестьянства сдерживала и рост промышленности.

Урожайность в течение 20 лет после реформы, до 1880 года, не увеличилась. А наделы мало того что были уменьшены отрезками в пользу помещиков, так еще продолжали уменьшаться из-за роста населения. Быстрому росту населения, наряду с другими факторами, способствовали и общинные отношения: поскольку наделы нарезались по едокам, было выгодно иметь больше детей в семье. К тому же, община препятствовала мобильности сельского населения, оттоку его в города.

C 1870 по 1900 годы сельское население Европейской России выросло на 56,9%, а площадь сельскохозяйственных угодий – всего на 20%. Правда, площадь пашни при этом выросла на 40,5%, но дополнительный ее прирост произошел за счет сокращения площади пастбищ. Пасти скот становилось негде, и его количество за это же время выросло всего на 9%, то есть в расчете на душу населения его стало на 30% меньше. По свидетельству одного из генералов в тот же период «40% крестьянских парней впервые в жизни пробуют мясо в армии». Академик Тарханов в 1906 году писал: «Русские крестьяне в среднем на душу населения потребляют продовольствия на 20,44 руб. в год, а английские – на 101,25 руб.» 

Усилилось обнищание крестьян, голод возникал то в одних губерниях, то в других. Особенно сильный голод разразился в 1891-92 годах, чему способствовали погодные условия. Но засухи случались и до реформы, а голода со времен Екатерины II не было…

Надо, правда, признать, что вымирания миллионов крестьян от голода, как это случилось при советской власти в 1921-22 годах, а затем в 1932-33 годах, царское правительство и российская общественность не допускали.

Могут сказать: как же так, известно, что в те годы Россия стала одним из крупных экспортеров хлеба. Это верно, но товарный хлеб давали крупные хозяйства, которые сумели создать отдельные дворяне и выходцы из других слоев населения. Хлеб, который изымался у общинных мужиков в счет налогов и выкупных платежей, не был, по сути, товарным – это часто был хлеб, которого потом не хватало самим крестьянам до нового урожая.

Росли недоимки по выкупным платежам, к 1902 году общая сумма недоимок  достигла 420% от суммы ежегодных выплат. С первых лет ХХ века вновь резко возросло число крестьянских восстаний, порой принимавших крайне жестокий характер. Собственно, с этих восстаний и началась Первая русская революция. После того, как в течение 1905 года крестьяне сожгли порядка 15% помещичьих имений в стране, правительство в 1906 году «догадалось» отменить выкупные платежи и недоимки по ним. Так крестьяне, наконец, получили свободу, обещанную им 45 лет назад.

Но было уже поздно…

Оценки

Прежде, чем давать оценки Крестьянской реформе 1861 года, надо сказать, что она была не единственной, – в царствование Александра II, в основном, в первые несколько лет, был проведен еще ряд реформ. Это были уже упоминавшаяся военная реформа, земская, судебная реформы, реформа образования.

Некоторые авторы сообщают даже, что в день убийства императора, 1 марта 1881 года, на его столе лежала Конституция России, которую он должен был подписать. Это огромнейшее преувеличение. В действительности у него лежал составленный несколькими «либеральными» министрами проект создания при царе некоего верховного совета, состоящего из крупных вельмож и чиновников, которому передавались некоторые функции царя. Но назначать их должен был сам царь. При большом желании этот совет можно считать зачатком конституционной монархии, но после убийства Александра и этот скромнейший проект был похоронен.

Упомянутый выше историк Николай Рожков и еще более маститый Михаил Покровский (1868 – 1932) дают всем александровским реформам крайне уничижительную оценку. Но надо иметь в виду, что оба они были марксистами, а Покровский вообще был «главным» большевистским историком (правда, уже после его смерти, когда Сталин начал поворот к великодержавию, он был дезавуирован).

Но и другие историки, причем, современники этих реформ, оценивали их достаточно критически. Несколько таких оценок привел в «юбилейной» статье от 17 февраля этого года в «Ежедневном журнале» Анатолий Берштейн. Симптоматично само название статьи – «Дело лишь в слабом кучере?» Мы еще к этому названию обратимся, а пока воспроизведем приведенные в статье оценки реформ Александра II.

Василий Ключевский (1841 – 1911): «Все его великие реформы, непростительно запоздалые, были великодушно задуманы, спешно разработаны и недобросовестно исполнены, кроме, разве, судебной и городской».

Другой крупнейший русский историк, Сергей Соловьев (1820 – 1879): «Преобразования производятся успешно Петрами Великими, но беда, если за них принимаются Людовики XVI-е и Александры II-е. Преобразователь, вроде Петра Великого, при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке – и экипаж безопасен; но преобразователи второго рода пустят лошадей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и потому экипажу предстоит гибель».

Берштейн приводит еще мнение князя Петра Долгорукова (1866 – 1951), одного из организаторов и руководителей кадетской партии, с 1920 года жившего в эмиграции, но успевшего в 1945 году попасть в лапы советских органов, и скончавшегося в тюремной больнице. Оценка князя относится, правда, не столько к реформам, сколько к личности императора: «Ему страстно хочется, чтобы о его либерализме писали, кричали, а самодержавной власти из рук выпускать не хочет. Он желает, чтобы в журналах и книгах его расхваливали, а между тем боится гласности и об отмене цензуры слышать не хочет. Желает, чтобы повторяли, что он второй Петр I, а между тем умных людей не только не отыскивает, подобно Петру I, но еще не любит их и боится: ему с умными людьми неловко».

Мы видели выше, что Крестьянская реформа была проведена действительно непоследовательно: освобождение крестьян было провозглашено, но цена их свободы оказалась очень большой, да и  оставалась она довольно относительной. Какова в этом вина инициатора реформы и как сам Берштейн отвечает на вопрос, поставленный в заголовке его статьи?

Император, пишет он, испытывал «давление и недовольство с обеих сторон: и противников, и сторонников преобразований. Чтобы совладать с ситуацией, нужно было занять принципиальную позицию, а не колебаться вместе с возникающими трудностями, нервно реагируя на них. И с этой точки зрения, Александру II как великому реформатору не хватало собственной уверенности в правоте дела, последовательности и воли. Александр сделал максимум того, что мог, что позволяла его натура, воспитание и понимание им самодержавия».

Ну, на натуру и воспитание всегда можно сослаться. Более серьезными аргументами, на мой взгляд, являются окружающая среда, традиции, предшествующая история. Совершенно очевидно, что большая часть наиболее влиятельного тогда класса русского общества – дворянства – была против реформы, и у Александра II имелись все основания опасаться его реакции. С другой стороны, за сельскую общину двумя руками держались, как мы видели, сами крестьяне, не говоря уже о том, что за нее выступало практически и все образованное общество – от славянофилов до революционных демократов. Общественный консенсус!

Заключение

Не зря Константин Зайцев считал, что именно это положение крестьянской реформы свалило Россию. Главным двигателем общественного прогресса является рост населения. В жизни любой страны периодически наступает момент, когда действующий тип производства, действующие общественные отношения уже не могут прокормить возросшее население. В России по ряду причин в описываемый период наблюдался буквально демографический взрыв: численность населения с 1880 по 1914 год возросла с 84 млн. до 172 млн. человек! Парадокс: наступила эпоха, в которую, чем больше в стране была доля сельского населения, тем меньше страна может прокормить себя!

В России эта доля была огромной – порядка 80%. Нужно было срочно значительную, даже большую часть сельского населения переводить в города – в промышленность, сферу услуг, что будет способствовать повышению продуктивности сельского хозяйства. На селе должны были остаться наиболее продуктивные хозяева. Этому должно было предшествовать расслоение сельского населения. Всем этим процессам мешала община, настроенная на уравниловку, против частной собственности и т.п.

Конечно, несмотря на все препоны, процессы все же шли: и расслоение в общинах, и переток части населения в города. В последние 20 лет перед Мировой войной промышленность России развивалась высокими темпами. И все же этого оказалось недостаточно, чтобы предотвратить взрыв. Может быть, если бы война подождала с десяток лет или у Николая хватило ума не ввязываться в нее, но… все произошло так, как произошло.

Уже даже Александр III спохватился насчет общины. Нет, он не решился ее упразднить, но принял в 1893 году закон об уменьшении частоты переделов в общине – раз в 12 лет. Рассказавший об этом в упомянутой выше лекции академик Юрий Пивоваров предлагает нам: «Прибавьте к 93-му году 12 лет, какой год будет? 1905-й. К 1905-му еще 12 прибавьте. 1917-й. Понятно? В 1916-м году война, около 9 миллионов мужиков сидят в окопах, а там скоро передел начнется. Давай, возвращаться. 1917 год – фронт рухнул! Началась революция».

Но это еще не все прелести: «А к 17-ому прибавьте еще 12? Коллективизация. 1929-й год. Сталин начал, потому что начинается передел, можно богатых на бедных натравить». Тут историк оговорился: имел, очевидно, в виду «бедных на богатых». И действительно: хотя отмашка на раскулачивание и коллективизацию была дана с самого верха, но творилось все руками сельской (общинной) бедноты.

К сказанному Пивоваровым стоит добавить информацию Ричарда Пайпса из его книги «Собственность и свобода»: «К 1928 году, накануне коллективизации, 99 процентов пахотной земли в России находилось в общинной собственности».

Время настойчиво, категорически требовало отказа от общины, расслоения крестьянства, перевода большей его части в другие сферы деятельности. Российские крестьяне упорно цеплялись за общину. Ну, что же, товарищ Сталин нашел для них другой путь решения тех же проблем. Давно известно: умного история ведет, упрямого тащит, причем фейсом об землю…

Юрий Пивоваров сообщил еще кое-что интересное о сельской общине: «Община работала как двигатель внутреннего сгорания, там сгорала вся энергия людей. Она не во вне шла против бар, против, так сказать, эксплуатации, а она шла вовнутрь – вот этот постоянный передел земли… Началась урбанизация, насильственно и ненасильственно люди из деревень в 30-е, 40-е, в 50-е годы пошли в города… И они принесли ментальность крестьянина. Они принесли все эти навыки передельщины. Постоянно делить, делить, делить. Петр Струве, крупнейший русский политический мыслитель начала 20-го столетия, сказал в известном сборнике „Вехи“, что для русского общества особенно характерна вот эта вот передельная энергия, а не творческая. Не создание нового, а передел того, что есть. Причины российской коррупции коренятся во многом в русской передельной общине…»

Честно скажу: в «Вехах» я этого высказывания Струве не нашел. Возможно, я плохо искал, может быть, Струве сказал это в другой статье. Буду искать. Но сама мысль в высшей степени интересна: значит, русская передельная община достает нас и сейчас. Да и Шариков с его «отнять и поделить» сюда неплохо встраивается.

Что же на бедного Александра II пенять, тем более, что другие его реформы – судебная, земская, городская оказались действительно более успешными. Нет уже места на этом подробнее остановиться, скажу лишь, что, например, нынешней российской судебной системе далековато до созданной в результате реформы 1864 года. И земская и городская реформы создали в российском обществе весьма заметные ростки гражданского общества.

Октябрь 1917 года все похерил. Но правда и то, что к этому имела отношение и не слишком удачная Крестьянская реформа 1861 года. Ничто на земле не проходит бесследно…