Горбачев. 80

Дорогой Михаил Сергеевич

2 марта первому и последнему президенту Советского Союза Михаилу Горбачеву исполнилось 80 лет. Это событие разобщило политологов, журналистов, причем, именно либеральных взглядов, как никакое другое. Больше, пожалуй, чем оценка деятельности Бориса Ельцина, чье 80-летие также отмечали всего месяц назад.

Одни наблюдатели, такие как Владимир Войнович, Валерия Новодворская – из самых непримиримых антикоммунистов! – говорят о положительных сторонах деятельности Горбачева, что он дал свободу, вернее, возможность ее обрести, начал проводить изменения в стране, которая к тому времени была даже не на краю пропасти – она уже просто умирала. Елена Боннэр не стала особенно ничего говорить – она поздравила Михаила Сергеевича как старого и дорогого друга.

Другие – Каспаров, Кирилл Подрабинек – не могут забыть и простить Горбачеву ничего – ни Баку, ни Тбилиси, ни Вильнюс и Ригу, ни долгие выводы войск из Афганистана, ни шараханья в осуществлении реформ. И стыдят первых за то, что они лепят теперь из Горбачева образ этакого добренького дедушки, наподобие как коммунисты в свое время создали образ дедушки Ленина. Кто же из них прав?

Думается, что здесь все-таки истина не совсем посредине. В основном те, кто отмечают заслуги Горбачева, они говорят и о его просчетах, и о крови, пролитой при его правлении. Просто сегодня, уже на некотором расстоянии, 20 лет, слава богу – по меркам истории не так много, но для человеческой жизни совсем немало, срок целого поколения – можно взвесить на весах просчеты и достижения. Тот, кто прожил основную часть жизни при Советском Союзе, помнят все его реалии, двойную мораль, ханжество, советскую прессу, не могут не понимать, какую махину сдвинул с места Горбачев, на что решился – пусть в какой-то мере и вынужденно. Гнить еще какое-то время можно было – не зря ведь говорят, что, стань генсеком Гришин или Романов, гайки бы не только не попустили, а, наоборот, стали закручивать.

Я сам помню, как в 90-м – первой половине 91 года, когда Горбачев лавировал между Яковлевым и Лигачевым, между либералами и консерваторами и все более дрейфовал в сторону последних, как я его проклинал, как ненавидел! Конечно, лучше бы он тогда не сдрейфил, не пошел по более простому для выходца из коммунистической среды пути – ведь понятно, почему так случилось, процесс настолько уже «пошел», что стал во многом неуправляем, Горбачеву оставалось только следовать за событиями – вот он в этой разгулявшейся стихии, которая испугала и его, и к старым испытанным товарищам по партии.

Да, кровь при Горбачеве тоже была. Увы, еще четыре года воевали в Афганистане. Баку, Тбилиси, Рига, Вильнюс. Но сегодня-то нам известно, с какой кровью распалась Югославия. А Горбачев не стал с помощью такой крови пытаться предотвратить «крупнейшую геополитическую катастрофу ХХ века». А это была бы даже не такая кровь, как в бывшей Югославии – хотя бы в силу других размеров советского монстра. И войска из Афганистана он все-таки вывел, в то время как последующие правители России войны развязывали. И крови во время их правления пролилось куда больше.

Ну и главное, пожалуй. Признавая все метания, непоследовательность горбачевской «перестройки», заметим, что по-другому не могло быть не только потому, что он шел, как сапер по минному полю. Еще большая, может быть, трудность, которая и определяла все эти шараханья при самых благих намерениях, было качество человеческого материала. Если сейчас, через столько лет после начала «перестройки», прожив 10 и более лет в Европе, многие наши люди тоскуют по «совку» и видят светочем свободы путинскую Россию – то каковы были советские люди к 85-му году, после десятилетий коммунистической диктатуры? Это был тот песок, в котором увязли бы все благие начинания любых реформаторов.

А в истории, думаю, Михаил Горбачев останется все-таки со знаком «плюс», и даже в России когда-нибудь поставят ему памятник.

В. Зайдман

Осознанная необратимость

Во второй половине восьмидесятых годов я собирался написать, но не написал сказку о заколдованном автобусе, пассажиры которого решили взобраться на вершину горы, где их ждет райская жизнь. Там, по их предположению, вечно зеленеют сады и луга, в садах зреют разные фрукты, на лугах пасутся тучные коровы, вдоль садов и лугов текут молочные реки с кисельными берегами, а в них плещутся жареные караси в сметане.

Начало пути было многообещающим: автобус новый, подножье горы некрутое, дорога гладкая. Но чем дальше, тем дорога становилась уже, круче и извилистей, машина старела, детали изнашивались, запчастей не хватало, а потом и бензин из экономии пришлось разбавлять водой. И уже ясно было, что ничего хорошего на той вершине пассажиров не ждет. Мотор не тянет, а толкать машину пассажиры устали, тем более убедившись, что надежда на райские кущи оказалась несбыточной.

В конце концов осознали (а надо было сделать это намного раньше), что дальше пути наверх нет и не надо и есть только два выхода из положения: оставаться здесь, на голых камнях, и умереть или с риском для жизни спускаться назад в долину. А вниз дорога, напомним, крутая, бензина нет, мотор не работает, тормоза не держат, шины лысые. В том, что автобус в конце концов окажется внизу, сомнений нет, но целым или в виде обломков – это вопрос.

Однако спасаться надо: сели, поехали. Впрочем, необратимость движения пока осознали не все. И вот представьте себе такую картину: машина, набирая скорость, несется вниз, закладывает безумные виражи, а пассажиры одни визжат от ужаса, другие бессмысленно жмут на тормоз, третьи надеются включить заднюю скорость, четвертые с криком «Дай порулить!» пытаются скинуть в пропасть водителя.

В положении такого водителя оказался Михаил Горбачев, когда затеял свою перестройку. Оставим аллегорию и подумаем, чего Горбачев хотел и чего достиг. Хотел он разрушить советский режим или спасти? Я думаю, что верно второе. Хотел спасти, но понимал, что этого никак не сделать без перестройки, или, говоря нынешним языком, модернизации. Надеялся улучшить советскую систему, сделав ее открытей, человечней и эффективней. Но у этой попытки был бы шанс, если б начать ее году в 68-м. Теперь же перестройка систему уберечь уже не могла, она рухнула, и всякие разговоры о том, что исход мог быть иным, – пустые. Но хотя результатом перестройки стало не то, на что она была поначалу рассчитана (аллегорический наш автобус по дороге все-таки развалился), мы за это упрекать Горбачева не будем.

Я не собираюсь отрицать роль личности в истории, но не сомневаюсь в том, что личностей, которые становятся историческими, создают исторические же обстоятельства. Среди сторонников и врагов Горбачева есть много таких, которые представляют дело так, что вот была советская власть (для одних любимая, для других ненавистная) и существовала бы дальше, если бы не Горбачев. За что ему от одной части нашего разнобойного общества вечная слава и от другой проклятия до конца дней. Я уверен, что те и другие неправы. При всем моем уважении к Михаилу Сергеевичу, я думаю, что к середине восьмидесятых годов радикальные перемены в СССР были неотвратимы и попытки произвести их состоялись бы в любом случае – с ним или без него. Эта неотвратимость была обеспечена политикой предшественников Горбачева, которые сделали все, чтобы советская система стала нежизнеспособной.

К восьмидесятым годам жизнь в СССР стала невыносимо убогой и скучной. Нехватка всего – колбасы, стирального порошка, туалетной бумаги и прочего. Люди простаивали в очередях столько, сколько теперь в автомобильных пробках. Запреты всего, чего хочется. Нельзя носить джинсы, танцевать брейк, читать самиздат и слушать иностранное радио. Понимание того, что так дальше жить нельзя, овладевало массами и в конце концов дошло до некоторых членов Политбюро ЦК КПСС, включая Горбачева.

Разумеется, пороки советского строя открылись ему не первому. На его мировоззрение, как я понимаю, оказали влияние разные личности и обстоятельства, как-то: пражские реформаторы, советские диссиденты, американские ястребы и сама советская реальность, о которой он имел представление, очевидно, благодаря «белому ТАССу» или «объективкам» КГБ.

Некоторые считают, что если бы вместо Горбачева генсеком стал Гришин или Романов, советская власть была бы жива и сейчас. Я этого не думаю. Советский режим был уже обречен, попытка реформировать его была бы предпринята, может быть, чуть позже, но позже процесс уже мог развиться по румынскому сценарию. Или – есть более близкий пример – по теперешнему ливийскому.

Повторяю, я не собираюсь умалять роль личности в истории, но и апологетикой увлекаться не буду. Наверное, будучи в Политбюро ЦК КПСС Горбачев умел быть хитрым, скрытным, коварным и в какой-то степени не гнушался интриг. Потому что там, во властных советских верхах, бесхитростно нельзя было преодолеть сопротивление соратников, державших его за руки или за горло. Но все-таки он отличался от других тем, что затеял перестройку с благими намерениями. Он оказался человеком не жестким и не жестоким. Но процесс все-таки был не без жертв. Уже при Горбачеве советским режимом были совершены кровавые преступления, в Тбилиси, в Баку, в Риге, в Вильнюсе. Большим преступлением было сокрытие размеров и опасностей чернобыльской катастрофы (первомайская демонстрация в Киеве), но мы не знаем, что делалось с одобрения Горбачева, что вопреки ему, а что было расчетливой провокацией против него.

Тем не менее я думаю, что история оценит сделанное им положительно. Достойна уважения даже попытка очеловечить бесчеловечное государство. Надо оценить то, что, приступив к реформам, Горбачев не остановился на полдороге. Да, сделал много ошибок. А возможно ли было пройти этот путь без ошибок вообще? Вряд ли. Мы шли действительно по неизведанному пути. Не было ни инструкций, ни учебников, ни реального опыта мирного превращения тоталитарного монстра в нормальное человеческое общество только внутренними силами. Когда перестройка превысила запланированную скорость, то уже не Горбачев управлял процессом, а процесс управлял им.

Я не знаю, сильно ли Михаил Сергеевич переживал по поводу того, что его пересадили с водительского кресла на пассажирское. Наверное, переживал. Но остаться любой ценой у руля, как мы видели, не попытался. А цена могла бы измеряться человеческими жизнями. Он ушел мирно и достойно, провожаемый жидкими аплодисментами и бурными обвинениями в том, что развалил такое большое и сильное государство (потом эти обвинения по наследству были обрушены на Ельцина и Гайдара). Может, это пошло ему на пользу и помогло дожить до сегодняшнего юбилея. Из его коллег по Политбюро мало кому удалось достичь этой вершины, несмотря на хорошее питание, кремлевские таблетки и старания академика Чазова.

Кажется, постепенно наше общество стало относиться к Горбачеву с большей доброжелательностью. Особенно после болезни и смерти Раисы Максимовны. Когда люди увидели в нем не партийного аппаратчика, а любящего мужа, трогательного и беззащитного в своей заботе и скорби. И еще у него есть одно достоинство, о котором в нормальном обществе неудобно было бы говорить, а в нашем стоит отметить: находясь на вершине власти, он не воспользовался ею для личного обогащения. Нобелевскую премию отдал на благотворительные цели и поддерживает свободную прессу. Выйдя на пенсию, живет как я понимаю в достатке, но ни в бумажных, ни в электронных изданиях я не нашел достоверных сведений о его дворцах, конюшнях, яхтах и вертолетах. Не знаю, насколько существенно участие отставного президента в мировой политике и общественной жизни, но его нынешние суждения о внутрироссийских делах говорят о нем как об убежденном демократе.

Пробыв много лет на вершине власти, будучи фигурой как-никак исторической, он остался живым человеком, без всякой фанаберии, легко общается с разными людьми, может выпить, рассказать анекдот и спеть песню в компании или в передаче Эдуарда Успенского «В нашу гавань заходили корабли». А то и рекламировать пиццу. Почему бы и нет, если он верит, что пицца эта вправду хорошая? Мне кажется, он просто добрый человек, и я пользуюсь случаем, чтобы поздравить его с юбилеем и пожелать ему еще многих лет жизни, здоровья и трудоспособности.

Великий Янус

Когда (году, кажется, в восемьдесят шестом) он сказал про приоритет общечеловеческих ценностей, многие подумали, что ослышались.

Сегодня-то про эти ценности наловчились болтать самые патентованные людоеды – россияне моложе тридцати и представить себе не могут другой риторики! Но мы, чья память хранит инквизиторский профиль Суслова, а шкура помнит диктатуру пролетариата, отдаем себе отчет, какой тектонический разлом означали горбачевские слова.

В сущности, это было чудо: прямоходящий генсек ЦК КПСС, возникший посреди этого террариума. Чудо, может быть, и неизбежное с точки зрения матушки-истории, но при чем тут история, когда ты живешь свою единственную жизнь! Чуть бы по-другому легла монетка, выбрали бы товарища Гришина, и хана: еще пара поколений ухнула бы, как миленькая, в ту же дыру, следом за отцами-шестидесятниками и дедами-уклонистами…

Начал Горбачев с ерунды: с ускорения. Куда там было еще ускоряться? 9,81 метра на секунду в квадрате было наше ускорение! Ускорение свободного падения… Он, конечно, понятия не имел, с чем связался – я имею в виду страну.

Страна, впрочем, тоже понятия о себе не имела. Терра инкогнита с заранее расстрелянной статистикой и социологией, СССР отбрасывал коньки, не переставая гордиться выплавкой чугуна на душу населения.

Надо было идти на ощупь – и он решился.

В сущности, Горбачев хотел всего лишь выпустить пар, но ему почти сразу оторвало руки вместе с вентилем. «Почти сразу» – по историческим масштабам, но какой путь он успел пройти вместе со страной за эти шесть лет!

В Горбачеве обнаружился исторический слух и человеческий масштаб – как быстро он перерос секретаря ЦК, которым был еще недавно…

Если бы в восемьдесят третьем Горбачеву дали прочесть стенограмму его же речи в восемьдесят девятом, он бы застрелился, чтобы не достаться живым товарищу Андропову. В конечном счете он стал символом перемен, потому что эти перемены происходили в нем самом.

Тому, кто не застал этих лет, трудно представить, как он обнадеживал и как раздражал! Причем разом всех. Горбачев – предатель социалистической Родины, Горбачев – главный тормоз перестройки… Двуликий Янус, не меняя мизансцены, он представал то отважным демократом, то замшелым партийцем. Он играл на противоречиях, предлагая себя как золотую середину, он умело шантажировал обе стороны свободой своего маневра.

Сегодня, с дистанции, понятно: он просто летел, как серфингист, балансируя на самом гребне невиданной волны. С какого-то момента скорость уже перестала зависеть от него, это была скорость исторического процесса! Вопрос был только в том, удержится ли он на гребне сам.

С учетом мощи и крутизны волны следует признать: держался очень долго.

Любимца Запада, его в конечном счете подвело райкомовское происхождение. «Вот где старца проклятье!» – как пелось в «Риголетто»…

Как и Ельцин впоследствии, Горбачев начал сворачивать собственные реформы и своими руками привел во власть тех, кто с ним покончил (по счастью, только в политическом смысле). Как и Ельцин, в решающий момент он предпочел демократической стихии верную, тихую, безликую номенклатуру…

Ах эта верная, тихая, безликая номенклатура…

Но, измеряя сделанное Горбачевым, отмерим не от либеральной мечты, а от безнадежного пейзажа, в котором он принял страну. И, вспомнив свободное дыхание августа 91-го, удивимся чуду.

И скажем – спасибо.

«The New Times», 28 февраля

Достали!

Который день слышу одно и тоже: Горбачев, Горбачев. Сколько славословий, пиетета, умных разговоров на тему «роль генсека в истории»! По «Эху Москвы» и вовсе изумительное. Оказывается, на полном серьезе утверждает некий солидный специалист по общественным проблемам, такие, как Горбачев, появляются раз в тысячелетие.

Пускай кто-то считает титаном мысли и гигантом реформ, истинным отцом российской демократии Горбачева. Этого заурядного, как и все генсеки, человека, не слишком образованного, но с аппаратной сметкой, умного умом властолюбца. Еще Бердяев, лично знавший Сталина, говорил о нем: «Глуп как баран и хитер как лиса». Примечательная характеристика, столь подходящая многим правителям. Пусть славословящие Горбачева не ориентируются в иерархии человеческих ценностей и не могут продраться сквозь собственные схемы к здравым оценкам. Но во всем нужна мера, братцы!

Гиперболическая лесть смешна. Как смешна и Нобелевская премия мира генсеку преступной партии. Но больше всего раздражает холопская привычка кланяться в ноги доброму барину – «он дал нам свободу!». Бедняги! Они и не подозревают, что облегчение и даже снятие кандалов еще не означает обретения свободы.

Тут, пожалев славословящих, можно было бы и остановиться. Каждый волен избирать себе кумира по вкусу. Если бы не преступления кумира. Помнится, еще Синявский выразился в том смысле, что, мол, Горбачев наш первый диссидент. Так вот, когда этот диссидент вольнодумствовал у себя в политбюро, противники режима, диссиденты истинные, погибали в тюрьмах и лагерях. Погиб в декабре 1986 года в Чистопольской тюрьме Анатолий Марченко. И кто как не генсек со всей своей коммунистической сворой повинен в этом? А саперные лопатки в Тбилиси? А погибшие от рук спецназа в Вильнюсе? Забыли? Или вы думаете, что происходило все это без ведома и не по указанию Горбачева? В тоталитарной-то стране! А тысячи взрослых и детей, которые, ничего не подозревая, вышли на смертельно опасные после Чернобыля улицы на первомайские демонстрации? Одно это сокрытие информации от граждан ставит имя Горбачева рядом с исторически прославленными душегубами. А тут вместо повестки в суд лавровый венок на голову... Достали!

Кирилл Подрабинек,

Поздравление Горбачеву

Горячо и искренне, дорогой Михаил Сергеевич, поздравляю вас с восьмидесятилетием. Французы говорят: восемьдесят – это четыре по двадцать. Всего-то. Я не хочу обсуждать, что Вы сделали, чего и почему недоделали с этой махиной, нашей страной – лежавшей мертвой с остановившимся сердцем. Вам удалась РЕАНИМАЦИЯ. У страны сердце вновь забилось. Ну, с перебоями, с аритмией. А сейчас у страны уже мерцательная аритмия. И нет на горизонте ни одного реаниматора.

И для меня главное не то, что вы в Горький позвонили и фактически позвали Андрея Дмитриевича назад в Москву. Главное – освободили всех политзеков. Всех до одного. У меня все списки сохранились – как в хорошей бухгалтерии. И я до сих пор гадаю, как у Вас получилось, что «миловать» (слово помилование от этого глагола родилось) для Вас важней, главней слова «карать». Где вы такой сложились-выросли? В колхозе ли своем, когда на комбайне вкалывали? Или в семейном кругу? В любви вашей? Ведь любовь она редкий случай и далеко не все даже счастливые браки это любовь. Всего вам доброго и здоровья.

Елена Боннэр,

Грани.ру, 2 марта