Встреча для вас

Вадим ЕГОРОВ:

Ностальгия по прошлому есть, а желания вернуться в него – нет

– Вадим, вы родились в 1947 году в немецком городе Эберсвальде. Отец был военный? Расскажите об этом. Меня Эберсвальд интересует еще и потому, что там же и в те же годы – с 47-го по 49-й – жил Владимир Высоцкий. Правда, он был постарше вас – на 9 лет.  Как вы думаете, не пересекались ли вы там? Наверное, военные и их семьи жили компактно в военном городке, и ваши родители могли общаться? Не выясняли ли вы это с Высоцким потом, когда оба уже были бардами?

– Пересекались вряд ли – все-таки Высоцкий уже в школу ходил, а я еще ходил под себя в коляске. А вот то, что азам русского языка и литературы 9-летнего Володю учил мой отец – это факт, потому что он единственный преподавал эти предметы в гарнизонной школе. С Высоцким я это не обсуждал, потому что никогда не встречался с ним, а вот его отец моего отца припомнил – мужчины-учителя в то время (да и в наше) были редкостью. Так что в фундаменте Высоцкого-поэта есть кирпичик, заложенный Владимиром Алексеевичем Егоровым, замечательным преподавателем русского языка и литературы, моим отцом.

– Расскажите подробнее о ваших родителях. Я вот, изучая вашу биографию в интернете, с удивлением обнаружил, что вы тоже «наш» человек. Вот, думаю, невезение – хоть один, была надежда, русский человек – и на тебе...

– Когда-то мой тесть, замечательный ученый, академик Петровский в шутку предложил мне заменить мою довольно невзрачную фамилию на звучный псевдоним. На вопрос «какой же?» он с улыбкой сказал: «Объедини родительские фамилии – и получится то, что доктор прописал. Представляешь: перед твоим появлением на сцене выходит ведущий и объявляет: «Выступает Вадим Егуревич!». Отец привил мне любовь к Поэзии – он прекрасно знал ее, сам писал стихи. Мама окружила материнской любовью, которую я чувствовал до последних ее дней и без которой был бы другим человеком.

– В 49-м вы переехали в Москву. На концерте вы прочитали замечательное стихотворение  про банное мыло, вернее, про запах банного мыла. Какие еще запахи вашего детства, того ушедшего времени, вам дороги?

– Конечно же, запах Нового года – запах мандарин и хвои.  Духи «Красная  Москва» – запах мамы. Запах скрипичного футляра и канифоли – музыкальная школа. Запах весны, наконец… Мой сегодняшний взрослый нос его уже нe различает.

– Жалеете о том времени? Поставлю вопрос так: как вы думаете, это у вас ностальгия по тому времени как таковому или по детству, по молодым родителям? Помните, у Самойлова: «Папа молод, и мать молода, и мы едем, мы едем куда-то…»

– Времена не выбирают. Я из тех счастливчиков, «кто посетил сей мир в его минуты роковые». 40 лет в тоталитарном социализме и четверть века в диком капитализме. Между этим и тем – бездна, в которую и заглядывать-то страшно. И там, и там много славного – влюбленности, гульба, друзья, творчество…  И там, и там – кучи дерьма и фальши. Так что ностальгия есть, а желания вернуться – нет. Помните у Вознесенского: «Не возвращайтесь к былым возлюбленным…»

– А в какие времена вам комфортнее всего было существовать в творческом плане? Наверное, в 60-е?

– На моем 60-летии замечательный писатель Леонид Жуховицкий, сам незадолго до этого отметивший 75-летие и пришедший на мой юбилей с обожающей его  35-летней женой и их 10-летней дочкой, сказал: «Вадим, не грусти. Поверь моему опыту: с 20 до 50 – это юность. С 50 до 75 – это зрелость. А что потом – я еще не знаю». Комфортнее было в юности – по хронологии Жуховицкого. Хотя и в зрелости – по той же хронологии – написалось немало стихов и песен, за которые не стыдно.

– Я не зря вспомнил 60-е. Помните, на концерте вам задали вопрос: почему это десятилетие было особенным и в 20-м, и в 19-м веке? Вы сказали, что вам трудно сходу ответить на этот вопрос, но вряд ли это было просто совпадение. Кстати, вот еще совпадение: как раз сейчас отмечается 150-летие со дня освобождения Александром II крестьян. Может, это событие определило особый характер шестидесятых 19-го века?

– Ну конечно и там и там – оттепель! Там – отмена рабства, здесь – отмена Сталина. А оттепель – это зелень из всех щелей. Когда-то в начале восьмидесятых писал:

Ах, где вы, сверстники-юнцы,

какие вас несут пассаты,

вольнолюбивые птенцы

крамольных тех, шестидесятых,

когда, что ни поэт – кумир,

когда светило то хотя бы,

что мы читали «Новый мир»,

а старый мир читал «Октябрь»,

когда капель к себе звала

и зелень к солнышку тянулась…

Прекрасна оттепель была –

да в заморозки обернулась.

– Вы закончили Московский пединститут, специальность – преподаватель русского языка и литературы. Защитили диссертацию, работали в Институте дефектологии Академии педагогических наук СССР. Уволились из института только в 90-е годы. Это было ваше призвание или, если бы не СССР с его запретами, если бы вы могли выступать перед публикой широко по стране и за рубежом, то переключились бы на такую деятельность раньше?

– Безусловно, раньше. Я не Гусев из «9 дней одного года», не фанат науки с горящим взором – свои творческие и честолюбивые амбиции я полностью удовлетворял в стихах и песнях. НИИ для меня был островком безопасности, статусности – все-таки кандидат наук – и финансовой стабильности. И хотя еще при советской власти мои гонорары в несколько раз превышали зарплату, я понимал, что этот оазис в любой момент могут прикрыть – власть ну очень не любила бардов. И только в 95 году, когда стало окончательно ясно, что никто на нас и наши выступления не покушается, я ушел из Института.

– А как вообще проходили ваши выступления в советское время? Все больше перед студентами, в НИИ, т.е. в небольших аудиториях? Были ли сложности с проверяющими, цензурой?

– Именно так – учебные институты, НИИ, КБ, ДК… Только насчет аудитории вы ошибаетесь. Ажиотаж вокруг бардов был огромный – в зал, рассчитанный на 400 человек, набивалось 700.

А цензура… ну какая же советская власть без цензуры! Как правило, абсурдной. Песню «Монолог сына» не залитовали (напомню, Главлит – это контора, которая на текстах песен ставила штамп «Разрешено») из-за слова «попа». Песню «Кадаши» из-за строчек: «Над Москвою-рекой шар закатный и алый, и Кремля купола так горят – хоть туши!» Аргумент – что за горящие купола, откуда взялся пожар в Кремле? Бред. Песню «Облака» назвали пацифистской и запрещали петь в школах.

– Первое ваше стихотворение или песню помните?

– Не помню, конечно. А если бы и помнил – не показал бы: подростковые эпигонские, беспомощные строчки…

– С кем из бардов вы были дружны?

– Я знаю только один случай настоящей бардовской дружбы – квартет Никитин, Визбор, Сухарев, Берковский. Да и тот в итоге распался. А добрые отношения… да почти со всеми!

Нам нечего делить – у каждого из нас своя, не заемная, никем не заполняемая ниша в жанре. Это попса может воевать друг с другом за новый хит Крутого, но нам туда не надо.

– Вы впервые попали за границу только в перестройку, были в Америке. Помните ваши первые впечатления от заграницы? И еще: совпали ли ваши представления о Западе, которые к тому времени были у вас теоретическими, с действительностью, все-таки советская пропаганда работала, отрабатывала свой хлеб…

– Небольшое уточнение: за границей я побывал задолго до перестройки: в 70-х трижды был  в ГДР в служебных командировках, а в 84-м – при Черненко! – два месяца провел на стажировке в Великобритании. Когда я впервые зашел в Восточной Германии в продуктовый магазин и увидел на прилавке в свободной продаже 12 сортов колбасы и 15 сыра – вот это был шок для представителя страны-победительницы! Так что к Великобритании, где этой колбасы было 40 сортов, а сыра 70, я уже был немного подготовлен. Тогда, конечно, в самых буйных фантазиях я не мог бы представить, что доживу до времени, когда все это будет в ближайшем супермаркете за окном. А тогда во мне все два месяца дымился и жег душу дьявольский коктейль из двух чувств: чувства гордости – за них и чувства стыда – за нас.

– А сейчас уже привыкли, часто бываете на гастролях?

– Сейчас я вообще перестал ходить на западе в магазины – все то же есть в Москве. Дороже, правда. А с гастролями пора притормаживать – устал. Десять поездок в Штаты (в одной из них дал 42 концерта за 45 дней), семь в Израиль, пять в Германию… Даже в Австралию уже летал четыре раза.

– Авторская песня сейчас изменилась, как вы думаете? Ей столько раз предрекали смерть. И есть ли у вас прогноз на будущее этого жанра?

– Прогнозы оставим астрологам. Одно ясно – ничто не вечно под луной. Раньше по молодости лет думалось, что наш жанр на века. А теперь не исключаю, что уход нашего поколения и поколения наших детей станет смертным приговором авторской песне. Уже сегодня подавляющее большинство предпочтет бардовской песне шансон, рок или попсу. А уж через пару десятков лет… Конечно, всегда найдутся люди, которые с помощью гитары или ее компъютерного заменителя будут более или менее талантливо самовыражаться в песне. Дай им Бог! Просто это уже не будет таким культурологическим, социальным, нравственным феноменом, который освещал жизнь двум поколениям во второй половине двадцатого века.

– Кто из молодых бардов вам нравится?

– Кого называть молодыми? Когда-то для меня, сидящего в жюри 70-80 годов, молодыми были, выходящие в качестве конкурсантов, Вероника Долина, Леонид Сергеев, Тимур Шаов, Иваси, Мищуки, Елена Фролова… Сегодня это признанные мэтры, сами сидящие в жюри. Среди открытий последнего десятилетия – Ольга Чикина, Паша Фахртдинов, Сергей Труханов… Кого-то наверняка забыл.

– Вы человек аполитичный или следите за тем, что происходит? Хотя сегодня, по-моему, в России происходит такое, что расшевелит даже самых аполитичных; это, кажется, буквально та ситуация, когда политика заинтересовалась всеми – даже теми, кто ею не интересуется.

– Слежу, но достаточно аполитичный. Послушать, потрындеть, повозмущаться – это пожалуйста. Но на баррикады не пойду. Ходил уже в 91-м. Моложе был. Перестроечная лихорадка еще била. Харизматичная фигура Ельцина гипнотизировала. А сегодняшние фигуры нехаризматичны и низкорослы. Нет, не пойду на баррикады.

– Как вам, не тяжело после гастролей возвращаться в Москву, особенно сегодняшнюю Москву? Вот простая вещь. Когда я еду к себе на Украину – правда, я там не был уже семь лет – то примерно через полчаса после того, как мы пересекаем польско-украинскую границу, у меня насыщается чувство ностальгии – наши дороги с успехом выбивают ее. И это только одна бытовая деталь, не самая страшная. А нынешняя Москва, Россия вообще, где тебя могут просто взорвать в теракте... В общем, время вроде бы мирное, но максимально приближенное к военному…

– Возвращение  Москву для меня всегда праздник. В одной из моих песен есть такие строчки:

Обожаю этот город – шумный, муторный и снежный.

Я оплел его корнями. Я давно попал в осаду

Красной площади, Лубянской, Театральной и Манежной,

а теперь спешу в объятья Александровского сада.

А от теракта никто не гарантирован: взрывали и в Нью-Йорке, и в Милане, и в Мадриде… А Москву я люблю, даже сегодняшнюю, испохабленную бездарными стройками и закупоренную чудовищными пробками. Говорят, больных детей в семье часто любят больше, чем здоровых. Москва – мой больной ребенок. Но мой.

– На днях разговаривали по телефону с одной знакомой в Москве. Оказалось, она ничего не слышала об интервью помощницы судьи Данилкина Натальи Васильевой. Неудивительно, ведь федеральные каналы ничего об этом не сообщили. А если представить, что у всех уже есть интернет, и все узнали, что таки да – независимый судья Данилкин не был независим, что приговор Ходорковскому писал не он. В нормальном обществе это была бы бомба. В России, как вы думаете, это как-то повлияло бы на общественное сознание, ну хотя бы на рейтинг Путина?

– На мой личный рейтинг Путина безусловно повлияло. И не только это. Но «я вам не скажу за всю Россию – вся Россия очень велика». И, к сожалению, непредсказуема.

– Никогда не было желания эмигрировать? В Америку ли, в Германию, Израиль?..

– Мысли были, желания – нет.

– Каким вы нашли Нюрнберг после того, как были здесь 10 лет назад? Как вам наша публика?

– Нюрнберг приятно удивил хорошей звукоусиливающей аппаратурой на концерте, что позволило нам донести до аудитории каждую песню. Спасибо вашим слушателям за замечательную ответную реакцию. А то, что было в большинстве предыдущих городов, не выдерживает никакой критики: какие-то музейные пульты и динамики чуть ли ни семидесятых годов. Звук соответствующий. Но замечательная публика мужественно его выдержала и щедро одарила нас аплодисментами. Благодарю за них всех, кто был на наших концертах.

– Расскажите о Весте Соляниной, с которой вы вместе выступаете.

– Мы не просто вместе выступаем, мы уже шесть лет вместе идем по жизни с тех пор, как встретились на одном из крупных российских фестивалей авторской песни, где она завоевала Гран-при. Каждый день благодарю Бога за эту встречу. О Весте-исполнительнице ничего не скажу – ставьте ее диски, слушайте в Интернете и составляйте о ней собственное мнение. Я свое давно составил.

– Вадим, большое спасибо за это интервью. Я желаю вам здоровья, жизненного и творческого долголетия, чтобы рука всегда тянулась к перу, а перо к бумаге, и ждем вас всегда в Нюрнберге.