Культура

Жизнь русского композитора Александра Глазунова разделилась между двумя городами. В Петербурге он родился – в Париже окончил жизненный путь. В одном городе корни, в другом – наследство. На Востоке сохранился дом, но пропали все вещи. На Западе, наоборот, сохранились вещи, но никогда не было своего жилья. Составить из двух частей целое удалось только в 2002 году, когда парижское наследство выдающегося композитора было передано в дар Санкт-Петербургу. Этим завершилась шестидесятилетняя история борьбы за создание на родине Глазунова музея, который стал бы центром изучения его творчества. При слове «борьба» может представиться ложная картина: Россия добивается получения редкой ценности, а заграница не желает расставаться с сокровищем. Самое удивительное в этой многолетней тяжбе как раз то, что две противостоящие силы стремились к одной и той же цели. Почему же потребовалось так много времени, прежде чем она была достигнута – к радости обеих сторон?

Александр Константинович Глазунов женился поздно, но удачно. Брак с Ольгой Громыко, официально зарегистрированный только по приезде в Париж, оказался удивительно гармоничным. Супруги прожили вместе полтора десятилетия и, по воспоминаниям близко знавших их людей, всегда нежно заботились друг о друге. В последние годы болезнь Александра Константиновича приняла особенно тяжелый характер, и жена самоотверженно ухаживала за ним, когда же он совсем слег – не отходила от его постели ни днем, ни ночью. После его кончины Ольга Николаевна нашла для себя утешение в том, чтобы поддерживать память о дорогом супруге. Ей мы обязаны тем, что архивы и вещи А.К. Глазунова сохранились до наших дней. Именно она начала кампанию за передачу наследства на родину композитора.

Поначалу Ольга Николаевна наивно верила, что вот-вот вернется в Петербург, в их прежнюю квартиру на Казанской улице, и сама привезет все Сашины бумаги – надо только уладить кое-какие мелочи с оформлением жилплощади. Однако ее обращение в 1936 году в Совет Народных Комиссаров с предложением устроить в полагавшейся ей по закону квартире музей Глазунова осталось без ответа: никто не взялся объяснять парижанке, почему она не может просто так приехать и поселиться в доме, который испокон веков принадлежал Глазуновым. Через некоторое время до нее стали доходить сведения, что квартиру разоряют, уничтожают, требуют убрать вещи и обстановку Глазуновых. Она снова решается писать – на сей раз в посольство СССР во Франции. За восемь лет жизни за границей она забыла, что квартирный вопрос в России – явление трагического, случается даже и криминального порядка. Через полгода придет сухой ответ за подписью первого секретаря полпредства СССР во Франции тов. Бирюкова о том, что помещение под музей подыскивается в одном из ленинградских дворцов.

Не найдя себе места в опустевшем без Саши Париже и окончательно потеряв надежду вернуться в родную русскую жизнь, Ольга Николаевна порывает с суетным миром и закрывается до конца своих дней в монастырской келье в Святой Земле. Парижская квартира со всем скарбом ее больше не интересует: связь с ушедшим мужем уже не нуждается в материальном подспорье, монахиня взяла при постриге имя Александра и слилась с незабвенным Сашей.

Но в Париже осталась ее дочь от первого брака Елена, которая выросла в доме Глазуновых и звала Александра Константиновича папой. Уезжая в Германию вместе с мужем, немецким писателем Гербертом Гюнтером, она перевезла в Мюнхен все вещи отца. Елена Александровна, как говорится на языке юристов, «приняла наследство» – то есть взяла на себя все связанные с ним материальные и моральные обязательства. Она сохранит сокровища для потомков и одновременно с этим продолжит начатую матерью борьбу за передачу их России. Этому делу она посвятит без малого сорок лет – всю оставшуюся жизнь.

Сменялись на своих постах послы, министры культуры и председатели городской администрации, они обещали сделать все возможное, но дело по-прежнему не двигалось с места. Камнем преткновения был выбор помещения для будущей экспозиции. Елена Александровна хотела, чтобы музей-квартира ее отца располагался в доме на Казанской улице (с 1923 по 1998 г. ул. Плеханова), где Глазунов родился и прожил 63 года своей жизни. Дом этот имеет историческую ценность: им владели представители нескольких поколений рода Глазуновых, в том числе известнейший книгоиздатель, прадед композитора Иван Глазунов. Здесь же находилась и типография, где некогда печатались новые стихи Пушкина.

Елена Александровна просила выделить для создания музея только 6 комнат из 16 на третьем этаже (в одной из них предполагалось устроить экспозицию о первопечатниках Глазуновых), прилагала рисунки квартиры, готова была взять на себя расходы на ремонтные работы и охрану помещения. Кроме того, она резонно напоминала, что является последним живым очевидцем и помнит точное расположение обстановки. В ответ ей советовали по-хорошему согласиться на «коммуналку» – разместить вещи Глазунова в доме… Шаляпина. Вроде бы даже был подписан соответствующий приказ Министерства культуры СССР, о чем 14 июля 1979 года Елене Глазуновой сообщил большой поклонник творчества ее отца дирижер Г.Я. Юдин. Но почему-то из этого тоже ничего не вышло. Отчаявшейся Елене Александровне стало казаться, что советским органам власти никакой музей не нужен, они заинтересованы только в том, чтобы любыми путями заполучить от нее вещи, документы и музыкальные подлинники ее отца.

В 1991 году распался «нерушимый Советский Союз». Елена Александровна возобновляет усилия в надежде на то, что люди нового времени окажутся свободными от бюрократических и идеологических установок прошлого. Но в стране широким ходом идет приватизация, и квартира оказывается в собственности жильцов. Е. Глазунова снова получает отказ, правда, уже не такой безнадежный, как прежде: теперь стало возможным решать вопрос при помощи договора купли-продажи. Глазунова находит в Санкт-Петербурге юриста и поручает ему от своего имени вести переговоры с жильцами дома по Казанской улице, чтобы выкупить в нем несколько квартир.

Когда-то ей удалось добиться того, что прах отца – как того страстно желала Ольга Николаевна – был перевезен на родину и помещен в некрополе Александро-Невской Лавры. В России могут не пожалеть места для особо почитаемых усопших, но для живой Глазуновой оставались в силе обычные законы – все тот же пресловутый квартирный вопрос. 28 января 1999 году музыковед Тамара Апинян, взявшая на себя роль посредника, снова сообщает хозяйке наследства неутешительную весть:

«М.Л. Ростропович просил Вам передать, что в С.Петербурге квартиру купить не удается. Голландцы, которые ее „оккупировали“, считают ее своей территорией и продавать не намерены, хотя „человек Ростроповича“ пытался это сделать».

Елена Александровна скончалась в Мюнхене на 95 году жизни, так и не добившись возвращения на родину рукописей и всего наследия прославившего Россию отца.

По завещанию Е.А. Глазуновой-Гюнтер в 2001 году на основе ее личного имущества был создан Фонд им. А.К. Глазунова. Согласно воле дочери, первой задачей фонда стала организация на родине композитора его музея и передача Петербургу наследства, все еще находившегося на территории Германии. Председатель фонда Николай Воронцов, лично знавший Елену Александровну на протяжении двадцати лет, счел выполнение этой нелегкой миссии делом чести.

Не дожидаясь завершения процедуры официальной регистрации фонда в баварском правительстве, он, минуя второстепенные инстанции, напрямую обратился к главному на тот момент человеку в России – и.о. президента В.В. Путину. После скрупулезного изучения завещания Е. Глазуновой-Гюнтер и условий, на которых вещи и рукописи композитора могут быть возвращены на родину, российская сторона предложила на выбор три помещения: все тот же дом Шаляпина, Шереметевский дворец и музей при консерватории. Шансов устроить музей в бывшем доме Глазуновых не было: по российским законам дореволюционная собственность не подлежит реституции, а права сегодняшних собственников – иностранных в особенности – неколебимы. К тому же в 1966-67 гг. в доме была произведена радикальная перепланировка, после которой исторический вид сохранил лишь фасад здания. Из прежней обстановки бывшей глазуновской квартиры тоже ничего не осталось – она была попросту разграблена. Побывав в Москве на праздновании 100-летнего юбилея отца, Елена Александровна с горечью узнавала хорошо известные ей вещи в собственности людей, не имевших на то ни законного, ни морального права. Взвесив все за и против, Н. Воронцов выбрал Шереметевский дворец, который с 1990 г. является филиалом Государственного музея театрального и музыкального искусства. Немаловажную роль в этом сыграло знакомство с тогдашним директором музея И.В. Евстигнеевой[1], настоящей сподвижницей музейного дела. Передавая наследство в такие руки, можно было не бояться за его дальнейшую судьбу.

Трудности на этом, однако, не кончились. Юридическое оформление договора дарения отняло еще немало сил. Для принятия дара из-за рубежа необходимо было уплатить гигантскую таможенную пошлину. Поскольку у музея таких средств не было, предполагалось, что сами дарители заплатят за свой подарок взнос, равнозначный стоимости самого наследия. Для немецкого фонда такая сумма тоже оказалась неподъемной. Потребовалось еще два года нескончаемых переговоров и согласований, прежде чем удалось найти выход из тупика – оформить дар через Комиссию по гуманитарной помощи.

И вот долгожданный день настал. Прямо к дому Е.А. Глазуновой-Гюнтер на улице Ам Перлахер форст, в котором располагается фонд, ломая нависающие над дорогой ветви старых буков, подъехал гигантский трейлер Эрмитажа, специально оборудованный для музейных перевозок. Сначала в него погрузили огромный черный рояль, вслед за роялем унесли стол красного дерева. Работали долго: кроме мебели надо было еще упаковать и приладить в багаже многочисленные ящики с папками писем, нотами, рукописями. Когда все было закончено, уже стемнело. Трейлер тяжело пополз по узкой улице, Воронцов вошел в опустевший дом. «С четырех сторон на меня смотрели голые стены, – вспоминает Николай Александрович, – один стул посередине нежилой комнаты и пепельница на полу. Состояние было, как после похорон». На следующий день он привез из дома кожаные кресла, купленные по случаю в какой-то антикварной лавке. На глазуновские они совсем не похожи, но углы комнаты перестали зиять пустотой. А вместо черного Бехштейна в центре зала появился стол мореного дерева, хотя бы своим размером напоминающий прежний рояль. На этом столе сейчас разложены фотоальбомы, которые рассказывают о тех памятных днях.

На темных фотографиях, сделанных явно при свечах, проступают освещенные внутренним светом лица. Это прощальный музыкальный вечер перед отправкой наследия на родину композитора. 4 ноября 2002 года рояль Глазунова в последний раз прозвучал в стенах Фонда. Переворачиваем страницу и попадаем в Петербург – на церемонию передачи коллекции государственному музею театрального и музыкального искусства, которая состоялась 29 мая 2003 года. Мы видим экс-министра культуры Баварии Курта Майера и проректора Санкт-Петербургской консерватории И.Е. Рогалева, их выступлениями начиналось торжественное открытие зала Глазунова в Шереметевском дворце. А потом, конечно, звучала музыка. Эти фотографии ярки и праздничны: концертная программа церемонии проходила в парадном светлом зале дворца.

Торжественное открытие мемориальной экспозиции совпало с днями празднования 300-летия основания Санкт-Петербурга. Северная столица получила к своему юбилею поистине уникальный подарок, который был высоко оценен правлением города и его жителями и даже отмечен высшей наградой в номинации «Лучшая музейная экспозиция года». Наследие Глазунова считается последней неоткрытой частной коллекцией такого масштаба: музеем получен огромный рукописно-документальный архив – 2939 единицы хранения, 72 нотных автографа, 642 фотографии, 319 афиш и программ, свыше тысячи мемориальных вещей.

Это был настоящий праздник для жителей и гостей города. Из Санкт-Петербурга стало возможным в доли секунды попасть в Париж. В городе, который еще при закладке был назван окном в Европу, для этого достаточно переступить порог одного из залов Музея театрального и музыкального искусства. Открывается дверь – и вы оказываетесь в парижской квартире на rue de la France Mutualiste.

Очень интересно сравнивать снимки, запечатлевшие обстановку глазуновской комнаты в Мюнхене и ее петербургский вариант. (Известно, что Елена Александровна постаралась в своем доме восстановить рабочий кабинет отца в том же виде, каким он был при его жизни). Первый взгляд на дворцовую залу радует глаз. Парижская мебель в стиле ампир, украшенная настоящей бронзой, дорогая фарфоровая посуда и столовое серебро выглядят вполне уместно в этом зале. За дворцовый антураж мог бы сойти и письменный стол красного дерева на изогнутых ножках (оригинал Луи XV, между прочим), если бы не настольная лампа с уютным матерчатым абажуром, чернильница, часы, ноты, семейные фотографии – вещи хотя и не интимные, но все же личные, служившие Александру Константиновичу в повседневной жизни. Еще меньше подходит к этим стенам шкаф с желтыми шелковыми вставками в дверцах и черным бюстом Бетховена наверху – он какой-то домашний, будничный. И уж совсем чужеродным выглядит здесь радиоприемник между двумя глубокими креслами: такой милый домашний уголок одновременно для отдыха и для работы. Легко представить в этом кресле хозяина комнаты в тапочках, слушающего какой-нибудь радиоконцерт и сокрушающегося по поводу наводнившей Париж модернистской «какофонии». Конечно, все это выглядело бы гораздо естественней в старой глазуновской квартире на Казанской улице. К тому же с этой парадной залой никак не вяжутся ни закрытый, сдержанный характер Глазунова, ни его вынужденный домашний образ жизни, вызванный продолжительной болезнью. Это хорошо понимали мюнхенские благотворители, но они также видели и преимущества, которые давало размещение экспозиции в Шереметевском дворце – в известном и хорошо посещаемом культурном учреждении выставку увидит большее число людей.

Возвращение зарубежного наследства А.К. Глазунова было настоящим праздником и для музыковедов, ведь полноценное изучение творчества Глазунова невозможно без доступа к документам зарубежного периода. В Париже композитор после большого перерыва начинает снова сочинять, чему в последние десятилетия на родине мешала отнимавшая много сил административная работа на посту директора консерватории. Появляются его «Эпическая поэма», концерт для виолончели с оркестром, произведения для органа и саксофона, струнные квартеты. История их создания, первые исполнители, расшифровка посвящений представляли для русских исследователей огромные трудности и вынуждали их в частном порядке письменно обращаться за информацией в Мюнхен, к дочери композитора. И вот наконец-то свершилось объединение двух архивов композитора – ленинградского и парижского – чего еще в 30-е годы прошлого века так страстно добивались ученик и друг Глазунова М.О. Штейнберг и сотрудник ленинградской Государственной Публичной Библиотеки А.Н. Римский-Корсаков (сын композитора Н.А. Римского-Корсакова). Открылись новые возможности для изучения жизненного и творческого пути композитора на основе достоверных фактов.

Долгая дорога А.К. Глазунова домой завершилась. Благодаря неустанным стараниям дочери композитора не только прах, но и вещи Александра Константиновича, хранящие его дух, – снова в родном Петербурге.

А вот музыка Глазунова в концертные залы города пока не вернулась. Его произведения почти не исполняются, ну разве что скрипичный концерт изредка нарушит «заговор молчания». Не моден, не популярен у нас «последний русский классик». К нему как будто прирос ярлык, навешанный молодыми коллегами по консерватории еще в начале ХХ века: на фоне новаторских опытов Стравинского и Прокофьева, Шёнберга и Хиндемита сочинения Глазунова, не изменившего в угоду моде своим творческим принципам, воспринимались как принадлежность ушедшей эпохи.

Временная дистанция показывает, что музыка Глазунова лежит вне преходящих стилей, она подчиняется только Гармонии и законам своего внутреннего развития. Это интереснейшее явление требует глубокого изучения, и тут не обойтись без материалов парижского архива: переписка композитора может многое объяснить в музыкальных предпочтениях Глазунова и его взглядах на творчество. К сожалению, за восемь лет существования музея на Фонтанке прорыва в глазуноведении еще не случилось.

Это не удивительно: мне не удалось встретить в магазинах и библиотеках ни полноценного описания архива с профессиональными комментариями, ни даже полного сборника писем композитора. Единственный труд по теме – иллюстрированный альбом-букет «Возвращенное наследие», найденный мной у букинистов, был издан в 2005 году благодаря финансовой поддержке фонда-дарителя. Видно, при распределении негустых «культурных» ресурсов Глазунов стоит не на первом месте. Остается надеяться, что когда-нибудь дойдет очередь и до него, и тогда научное освоение материалов, переданных мюнхенским фондом России, поможет переосмыслить значение творческого наследия Александра Глазунова, а его имени – занять подобающее место в русской музыкальной культуре.

При подготовке статьи использованы материалы домашнего архива Е.А. Глазуновой-Гюнтер, хранящиеся в Мюнхене.

[1] И.В. Евстигнеева, заслуженный работник культуры Российской Федерации, более 30 лет возглавляла СПбГМТиМИ).