Классика и современность

Воланд. Возвращение

Современное прочтение. Главы из романа

На Патриарших…

В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан. Первый был не кто иной, как Борис Вольфович Грыжайло-Жаровских, вице-спикер Государственной думы, а спутник его – руководитель одного из федеральных каналов Иван Николаевич Сурьезный.

Попав в тень чуть зеленеющих лип, приятели первым долгом бросились к пестро раскрашенной торговой палатке «Пиво и воды». Следует отметить первую странность этого душного майского вечера. Нигде не было видно ни одного человека. Никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

– Дайте «Балтику» номер шесть, – повелевающим тоном, каковой выработался у него в буфете Госдумы и не только, произнес Грыжайло-Жаровских.

– Пива нет, – совершенно непочтительно отозвался развязный молодец за прилавком, видимо, не интересовавшийся политикой и не подозревавший, кто перед ним стоит.

– А что есть? – спросил Сурьезный.

– Лимонад, только теплый, – ответил продавец.

Лимонад дал обильную желтую пену, а на вкус почему-то походил как раз на пиво, но не «Балтику» № 6, а «Жигулевское» советских времен, причем, разбавленное. И это была вторая странность. Напившись, приятели уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Малой Бронной.

Тут приключилась третья странность, касавшаяся Грыжайло-Жаровских. Какой-то беспричинный страх вдруг охватил государственного мужа, да такой, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. И тут вдруг знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин в клетчатом пиджачке и треснутом пенсне. Лицо его показалось очень знакомым, но чье это лицо – Жаровских вспомнить не мог. Клетчатый, сквозь которого была видна аллея, подмигнул ему.

Тут ужас до того овладел Грыжайло-Жаровских, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что клетчатый исчез. «Должно быть, жара или пиво-лимонад сыграли со мной злую шутку», – облегченно подумал Борис Вольфович, обмахнулся платком и повел речь, прерванную питьем прохладительного, но теплого напитка.

Вице-спикер по-отечески корил Сурьезного за то, что его канал показывает действительность чересчур уж в розовом свете.

– Вы слишком переусердствовали с самоцензурой, – говорил вице-спикер, – перегиб, батенька, только в другую сторону. Вы чересчур благостно отражаете нашу жизнь, надобно и меру знать.

– Ну да, – буркнул Сурьезный. – А вдруг мы что или кого покритикуем, а нам потом криминал пришьют? Тогда уж лучше верните старых добрых цензоров, которые четко скажут: это можно, а это – нельзя. А то работаем прямо как саперы на минном поле...

– Цензоров – в студию.., – усмехнулся Грыжайло-Жаровских. – Значит, если вернуть на телевидение цензоров, оно станет более раскованным и даже более конфликтным?

Он замолчал, видимо, пораженный этой парадоксальной мыслью, затем достал блокнот и записал эту мысль. Возможно, для того, чтобы впоследствии выступить в парламенте с законодательной инициативой.

Как раз в это время в аллее показался первый человек. Пройдя мимо скамьи, на которой помещались государственные мужи, он покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от них.

Грыжайло-Жаровских не придал этому значения и продолжал наставлять Сурьезного:

– Ну что вы рассказываете нашим телезрителям, что в стране нет никаких проблем? Люди же не совсем идиоты и не на Марсе живут. Их ваше благодушие может даже раздражать, что накануне парламентских и президентских выборов очень нежелательно. Вы со всей прямотой скажите: плохо то, то и то, но так, чтоб у людей создалось впечатление, что плохо потому, что отец нации уже три года находится не у руля... Ну, вы же профессионалы, не мне вам объяснять, под каким соусом нужно подать информацию, чтоб людям самим захотелось скорей бежать к урнам и голосовать за него, родного... Тогда ничего и фальсифицировать не придется.

Борис Вольфович опять замолчал, представив такую благостную картину, когда электорат весь как один голосует за кого надо без всякого подкупа и админресурса, так что даже фальшивые бюллетени вбрасывать не надо.

– А зачем же вы вбрасываете фальшивые бюллетени? – спросил вдруг незнакомец с легким акцентом, выдававшим в нем иностранца.

«Немец, наверное, – машинально подумал Грыжайло-Жаровских и вдруг похолодел, сообразив, что незнакомец прочитал его мысли. – Э-э, да уж не шпион ли он?». Вслух же он сказал:

– Сразу видно, что вы прибыли издалека и не знаете наших реалий.

– Нет, знаю и хорошо, – перебил незнакомец, вдруг утратив свой акцент, переходя на чистейший русский. Он смотрел на вице-спикера не мигая, и взгляд его жгучих глаз словно пронизывал того насквозь, как куропатку. – Вы лично, и ваша партия, и ваш национальный лидер давно превратили парламент в не место для дискуссий, а выборы в постыдный фарс.

«Точно, шпион», – утвердился в своем мнении Грыжайло-Жаровских. Он молчал, понимая, что возражения, которые он в случае подобных обвинений привык выдвигать, сейчас не уместны – чай, не пресс-конференция в Госдуме. «Наверное, агент какой-нибудь неправительственной организации», – мысленно выдвинул свою версию Сурьезный. Впрочем, заметим в скобках, что понятие шпион и член НПО для обоих приятелей были почти тождественны.

– А в Бога вы по-прежнему не верите? – прищурился вдруг незнакомец, меняя тему.

– Мы верим в нашего национального лидера, – ернически и в то же время как-то обреченно заметил Сурьезный. Грыжайло-Жаровских посмотрел на него осуждающе. Он вдруг с ужасом сообразил, что это может быть некий неформальный проверяющий из Администрации. Ревизор. Инкогнито. Он поспешил заметить:

– Как вам сказать… В Бога мы, конечно, верим не очень – советское воспитание, знаете ли – но на все церковные праздники со свечками в храмах стоим исправно. Идем, так сказать, в ногу… Да и людям нравится.

– Нет, – думая о своем, покачал головой незнакомец, – вы и в национального лидера не верите. Как только он уйдет, вы первые его предадите, начнете пинать ногами, а ваш канал, Иван Николаевич, станет снимать про него разоблачительные сериалы.

«Точно, проверяющий» – подумал Грыжайло-Жаровских и поспешил воскликнуть:

– Наш национальный лидер никогда не уйдет! Он имеет подавляющую поддержку в народе!

– Он уйдет, – веско сказал незнакомец. – И довольно скоро. А вам отрежет голову, и еще скорее. Аннушка уже пролила масло.

«Нет, все-таки сумасшедший, – облегченно подумал вице-спикер. – Но опасный сумасшедший. Что он тут болтает? Нужно скорее позвонить, пусть с ним разберутся».

– Ой, я совсем забыл, что должен позвонить товарищу, – суетливо забормотал Грыжайло-Жаровских, – прошу меня извинить.

Он вскочил со скамейки и отошел несколько шагов в сторону. Однако, странно: он шарил по карманам и не находил мобильника. Ну, может быть, и забыл дома. Он оглянулся на незнакомца, и ему показалось, что тот едва заметно кивает ему.

– Тут недалеко есть телефон-автомат, я позвоню и тут же вернусь! – точно оправдываясь, крикнул Борис Вольфович.

– А телеграмму вашему сыночку в Англию я дам. Так что не беспокойтесь и не спешите, вам уже некуда спешить, – отстраненно-философски заметил незнакомец и начал рассматривать что-то на небе.

Грыжайло-Жаровских передернуло. Откуда этот сумасшедший знает, что его сын учится в Англии? Он припустил вдоль аллеи. Там, за сквером действительно есть телефонная будка. Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят!

Тут у самого выхода на Бронную со скамейки поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский. Он погрозил Вольфовичу пальцем. И государственный муж вдруг понял, кого напоминало ему лицо незнакомца: оно было похоже на лицо Генерального прокурора, только не нынешнего, а кого-то из тех, из «лихих 90-х».

– Телефон ищете, гражданин? – осведомился этот тип. – Сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо, – он показал ему на трамвайный переход.

Грыжайло-Жаровских передернул плечами и припустил еще скорее. Он ступил уже на рельс, как вдруг в лицо ему брызнул свет: это трамвай повернул с Ермолаевского на Бронную и, выйдя на прямую, взвыл и наддал. Борис Вячеславович вдруг растерялся и сделал инстинктивно шаг назад. И тут нога его поехала по асфальту, как по льду, другую ногу подбросило, и Грыжайло-Жаровских выбросило на рельсы. Завизжали тормоза. Трамвай накрыл Грыжайло-Жаровских, и на мостовую выбросило круглый темный предмет. Это была отрезанная голова государственного мужа. Белое, как мел, лицо вагоновожатой, истерические женские крики, свистки полиции, машины «Скорой помощи»...

Остается сказать о судьбе Ивана Николаевича. Судьба его незавидна и не потребует долгого описания. Услышав крики, подбежав к месту трагедии и увидев, что случилось, он сразу сообразил, что к происшествию имел какое-то отношение незнакомец, с которым они сейчас беседовали. Он бросился назад – тот, к счатью, еще не ушел.

– Сознавайтесь, кто вы такой! Предъявите документы! – кричал Сурьезный. Незнакомец начал валять ваньку, опять говорить с акцентом – «Я не понимайт... русски говорить». Иван попытался привлечь клетчатого гражданина, сидевшего на соседней скамейке, к задержанию иностранца, «до выяснения», но тот тоже как-то странно повел себя. Сурьезный сообразил, что это одна шайка. Он кинулся было к полиции, которой полно уже понаехало на месте гибели Грыжайло-Жаровских, но тут увидел, что парочка стала уходить. Тогда он сам бросился в погоню. Улица сменялась улицей, а расстояние между преследователем и преследуемыми не увеличивалось, не уменьшалось, как Иван ни пытался поднажать. Потом к этой парочке присоединился еще кот огромных размеров, который бежал, как человек, на задних лапах. Погоня продолжалась почти всю ночь, пока Сурьезный совсем не выдохся. Троица тут же исчезла, скрывшись за поворотом.

А буквально к вечеру следующего дня Иван Николаевич сошел с ума. Но не столько от потрясения в связи с трагическим происшествием на Патриарших прудах, сколько от долгого раздумывания и анализа случившегося. Таинственный незнакомец, иностранец, шпион – кто он там, на самом деле? – сказал, что вице-спикеру отрежет голову, а национальный лидер скоро уйдет. Одно из этих предсказаний сбылось, и слишком скоро. Второе предсказание в свете сбывшегося первого уже не выглядело таким уж невероятным. Сурьезный представлял, как через вполне реальное количество времени его канал на всю страну демонстрирует разоблачительные фильмы про нацлидера – а уж Иван, как никто другой знал, что именно так и будет – но сегодня, тем не менее, это все казалось ему настолько и невероятным, и ввергающим в ужас при одной мысли о скорой такой возможности, что он не выдержал и сошел с ума. К вечеру его отвезли в психушку.

Говорят, уже в сумасшедшем доме он неоднократно порывался бежать в Останкино снимать разоблачительный сериал. Каждый раз во время такого приступа врачам приходилось делать ему успокоительную инъекцию.

Особняк на Рублевке

Дело было спустя пару месяцев в одном из роскошных особняков на Рублевке, 50. Василий Петрович Бакенбардов, глава ЦИК (Центральной избирательной комиссии), проснулся в 11 часов утра. Проснулся, но встать не мог. Да что там встать – разлепить глаза не мог. Однако, его не тошнило, в мозгу не гудело, а горло не пересохло. Значит, он не перепил вчера, как это часто бывало с ним, и нынешнее его состояние – вовсе не похмельный синдром.

Василий старался что-то припомнить, но припоминалось только одно – что вчера на заседании своей комиссии по поводу старта парламентской избирательной кампании, он устроил своим подчиненным жуткий разнос. Видимо, нервным срывом и объяснялось нынешнее его состояние. Тошно было у него на душе. Что же там случилось, на заседании?

Василий застонал. Он хотел позвать кого-то из домашних, но никто не откликнулся на его стон. В огромном доме стояла полнейшая тишина. Поняв, что он брошен и одинок, решил подняться, каких бы нечеловеческих усилий это ни стоило.

Бакенбардов разлепил склеенные веки и увидел себя в трюмо с торчащими в разные стороны редкими волосами и всегда такой окладистой, а сейчас всклокоченной бородой, а рядом с зеркалом увидел неизвестного человека в черном, удобно расположившегося в мягком кресле. На коленях его лежала черная папка, какая бывает у референта. Василий сел на кровать и вытаращил глаза на неизвестного.

– Добрый день, симпатичнейший Василий Петрович!

– Что вам угодно? – с трудом выговорил Василий, поражаясь своему голосу, который он не узнавал.

– Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!

Василий нащупал рядом с кроватью брюки, надел их и тогда хрипло спросил:

– Извините… А как ваша фамилия?

– Да…, – покачал головой незнакомец. – Вижу, у вас вчера был сильнейший стресс, от которого, видать, вы еще не оправились. Ну, клин клином вышибают. Я вам сейчас все расскажу.

Оказывается, вчера на заседании ЦИК Василий Петрович действительно устроил своим подчиненным разнос по поводу выборов, которые, как он сказал, превратились в фарс и в честность которых никто из россиян давно не верит. Будто бы Василий, если верить незнакомцу, кричал, что ЦИК – это совершенно независимая организация, ни у кого не обязанная идти на поводу. Он требует от подчиненных посылать куда подальше любое начальство, буде оно вздумает давать указания, бросать немедленно трубку, если позвонят хоть из Кремля, хоть из Белого дома, в своих действиях придерживаться избирательного закона и только его. Любого же председателя, на чьем избирательном участке будет зафиксирован вброс бюллетеней, он немедленно отдаст под суд. «Честные выборы должны стать в России нормой!» – гремел Василий, чем привел в немыслимое смущение подчиненных. После чего потребовал подать ему заявки на участие в выборах тех партий, которым до того ЦИК отказывал в регистрации. «Всех, всех зарегистрировать!» – кричал Бакенбардов, ставя свои размашистые подписи под заявками. Одна из его заместительниц даже упала в обморок.

– Как, всех зарегистрировал? – выпучил глаза Василий. – Даже не проверяя подписи?

– Таки всех! – радостно кивнул незнакомец.

– Это сколько же?

Незнакомец открыл черную папочку.

– Двадцать четыре партии! – с готовностью сообщил он.

Василий застонал и схватился за голову. «И не пил же вчера ни капли», – в отчаянии думал он. И тут его прошиб холодный пот: он вспомнил, что сегодня вечером должен быть в Кремлевском дворце на благотворительном концерте, где будет сам национальный лидер и где с него точно потребуют объяснений произошедшему – наверняка вчерашнее его буйство на заседании ЦИК уже всем известно.

Тут Василий нахмурился и внимательно взглянул на незнакоца. А собственно, кто он такой и что тут болтает? Откуда он, собственно, может знать, что было вчера на заседании ЦИК? И как он оказался в его доме, куда смотрела охрана? И у Бакенбардова мелькнула робкая надежда, что перед ним сидит провокатор, засланный к нему несистемной оппозицией. Той самой, которой он все время отказывал в регистрации на выборах.

– Профессор черной магии Воланд, – представился вдруг визитер, словно почувствовав настроение Василия. – А также Консультант по широкому кругу вопросов. Довольно обидно, симпатичнейший мой, что вы не желаете вспомнить меня, когда сами выписали меня из-за границы себе в помощь.

Василий в очередной раз выпучил глаза. А Воланд совершенно невозмутимо достал из черной папочки несколько бумаг и представил их на обозрение Бакенбардову. Один из документов был официальный запрос профессору Воланду в Париж на предмет возможности его приезда в Москву для консультации здешних специалистов по вопросам выборов. Вторая бумага являлась контрактом по оказанию консультационных услуг профессором российскому ЦИКу. Между прочим, на довольно кругленькую сумму. На контракте значилась подпись как Воланда, так и Василия – он видел, что подпись действительно его. И круглая печать ЦИКа наличествовала.

Бакенбардов отказывался что-либо понимать. Когда он мог заключить этот контракт и зачем? Кой черт сдалась ему консультация заграничного профессора? Наверное, этот контракт подделка, сейчас в фотошопе что угодно можно нарисовать.

Под предлогом посещения уборной Василий на нетвердых ногах вышел в соседнюю комнату, затем прошел в небольшой коридор, где был телефон. Воровато озираясь, он взял трубку, намереваясь позвонить в ЦИК своему заместителю Ляпиковичу. Положение Василия было щекотливое: во-первых, иностранец мог обидеться на то, что он проверяет его после того, как был предъявлен контракт (а в глубине души Бакенбардов каким-то десятым чутьем обреченно понимал, что контракт окажется подлинным), да и с заместителем говорить было чрезвычайно трудно. В самом деле, не спросишь же его так: «Скажите, заключали ли мы с консультантом из Парижа контракт на оказание услуг ЦИКу?»

– Да! – послышался в трубке неприятный голос Ляпиковича.

– Здравствуйте, Петр Васильич, – зашептал в трубку Бакенбардов. – Вот какое дело... гм... гм... У меня сидит этот... консультант из Парижа. Я хотел спросить – мы заключали с ним контракт?

– Это с профессором Воландом? – уточнил заместитель. – Ну как же, Василий Петрович, вы же сами и подписывали контракт. На прошлой неделе мы перевели на счет профессора предоплату в размере сто тысяч долларов, как и предусмотрено договором. А что, разве что-то не так? Вы когда будете? Тут с утра уже звонили из Белого дома, по поводу вашего вчерашнего выступления на заседании. Вы не забыли, что сегодня концерт в Кремле?

– Приеду через полчаса, – пробормотал Василий и положил трубку. Ноги не держали его. Значит, ко всему тому криминалу, что он учудил вчера на заседании, добавляется еще и привлечение иностранца к такому тонкому и сугубо внутреннему вопросу, как выборы. В сталинские времена за такие дела его тут же расстреляли бы, а сейчас... Сейчас, как минимум, посадят, как Ходорковского.

Тут Василий повернулся от телефона и в зеркале напротив отчетливо увидел какого-то странного субьекта, в клетчатом пиджаке и треснутом пенсне (ах, если бы здесь был Сурьезный, он узнал бы этого субьекта сразу!) А тот отразился и тотчас пропал. Но спустя секунду в зеркале прошел здоровенный кот и также пропал.

В полном смятении Бакенбардов приплелся в спальню и застыл на пороге. Гость пребывал в спальне уже не один, а в компании. Во втором кресле сидел тот самый тип, что померещился в коридоре. Но что еще хуже: на раскладной софе в развязной позе развалился некто третий, а именно – жутких размеров черный кот, как ни в чем не бывало игравший в детскую приставку Nintendo! «Вот как, оказывается, сходят с ума!» – подумал Василий и ухватился за притолоку.

– Я вижу, вы немного удивлены, дражайший Василий Петрович? – осведомился Воланд. – А между тем удивляться нечему. Это моя свита. Мои ассистенты, которые необходимы мне для демонстрации моего искусства черной магии. Вы не забыли – я ведь не только Консультант широкого профиля, но и профессор черной магии. Что же касается сегодняшнего вашего присутствия на концерте в Кремле, то тут, кажется, я могу выручить вас из затруднительного положения. Я буду давать на концерте сеанс черной магии и сделаю так, что никто и не вспомнит про вас. А вы пока поедете, отдохнете где-нибудь на фешенебельном курорте. Например, в Куршевеле. Да вы сами посмотрите, я уже все устроил! – и Воланд сунул опешившему Василию какую-то брошюрку.

Бакенбардов сразу узнал ее: такая точно лежала у него на столе в рабочем кабинете. Это была программка сегодняшнего концерта. Так... Кремлевский дворец... Благотворительный вечер... Мировые знаменитости... Шэрон Стоун, Жерар Депордье...

– Да вы не здесь читайте, а тут, внизу! – показал Воланд.

Внизу большими буквами было напечатано:

Василий Петрович глядел в брошюрку и мог только моргать. Он готов был поклясться, что в точно такой брошюрке, которая лежала у него в рабочем кабинете, ничего про профессора Воланда и его сеанс не было ни слова!

– Я вообще могу подменить вас в вашей должности, – ласково продолжал петь профессор. – Зачем же иначе вы выписали меня из самого Парижа и платите такие огромные деньги? Должен отработать!

– Да что он с ним разводит политес?! – человеческим языком вдруг обратился кот к клетчатому. – Пусть валит отсюда и поскорее! Мешает готовиться к вечеру!

– Пусть валит! – поддержал клетчатый. – Это ж надо: «Единую Россию» по стране, по данным социологов, поддерживает 50 процентов населения, а на выборах результат 70 и выше! А где-то на Кавказе у них вообще получилось 109 процентов! Такая черная магия даже мессиру не по зубам!

И тут случилось четвертое, и последнее явление в комнате. Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий человек, в котелке на голове, с жутким косоглазием  и с торчащим изо рта клыком. И при этом еще огненно-рыжий.

– Я, – вступил он в разговор, – вообще не понимаю, как он попал в председатели ЦИК. – Ему самое место в тюряге. За всю его черную магию с выборами! Разрешите, мессир, выкинуть его ко всем чертям из Москвы?

– Будь так любезен, Азазелло, – сказал Воланд. – Действительно, пора готовиться к выступлению.

– Брысь! – рявкнул кот и вдруг, отставив игру, изогнулся и прыгнул прямо на голову Бакенбардова, вцепившись ему в плешь!

Сеанс черной магии с полным разоблачением

Благотворительный концерт, устроенный в этот вечер в Государственном Кремлевском дворце (бывшем Дворце съездов), по замыслу устроителей должен был запомниться зрителям надолго. И он запомнился, но не совсем по той причине, которую имели в виду организаторы.

На вечере присутствовал политический и культурный бомонд страны. Бизнес-элита. Богатые люди, «новые русские», которые могли заплатить за билет от 50 до 500 тыс. долларов. В программе значились всемирно известные артисты и звезды шоу-бизнеса – как зарубежные, так и отечественные. Как утверждали организаторы, все средства, собранные в этот вечер, должны были пойти в помощь больным детям, и только детям.

В первом же ряду сидел сам национальный лидер, спикеры Государственной думы и Совета Федерации, несколько министров, духовные лица. Видимо, они раскошелились на самые дорогие билеты. Наверху над сценой висел лозунг: «“Единая Россия“ и народ – едины!» В глубине сцены, на заднике красовался еще один: «Победа „Единой России“ – победа России!» Лозунги несколько дисгармонировали с концертным настроением, возможно, с утра здесь проходил съезд «Единой России» – ведь в стране началась предвыборная кампания. А может быть, таким ненавязчивым образом устроители вечера напоминали зрителям о тех, кто решил позаботиться о больных детях.

На сцене, сменяя один другого, пели и танцевали мировые знаменитости. В какой-то момент сам национальный лидер не удержался, вышел на сцену и спел что-то из «Битлов», наиграв себе на рояле. В другой раз все это произвело бы немалый фурор, но… только не сегодня.

Сегодня внимание публики было отвлечено ожиданием… не совсем понятно чего. То, что в брошюрке, которая имелась у каждого на руках, значилось в качестве «СВЕРХ ПРОГРАММЫ». Причем, зрители были поражены тем фактом, что вчера в их брошюрках ничего про сеанс черной магии сказано не было – этот текст появился только сегодня, как будто за ночь кто-то тайком впечатал его! Так что уже известный нам и симпатичнейший Василий Петрович Бакенбардов был вполне в здравом уме и прекрасной памяти, когда поражался не виденному ранее анонсу! Но никому ничего не привиделось – в фойе Кремлевского дворца повсюду были развешаны афиши, также сообщавшие о сверхпрограмме – сеансе черной магии профессора Воланда.

Нечего и удивляться, что никакими самыми звездными звездами собравшуюся публику поразить было невозможно, даже и выходом на сцену самого нацлидера, хотя бы он захотел не только спеть и сбацать на рояле, но даже и сплясать. Публика в каком-то лихорадочном состоянии ожидала обещанного «СВЕРХ ПРОГРАММЫ» и маялась, гадая, кто же это такой профессор Воланд. В антракте многие не могли даже кушать.

Второе отделение началось в полной темноте. Некто невидимый словно испытывал публику несколько минут. Но вот вспыхнула и дала красноватый отблеск на низ занавеса рампа, занавес раскрылся и зрители увидели троих: одного в длинном черном фраке, видимо, это и был профессор черной магии Воланд, другого, в клетчатом пиджаке и треснутом пенсне, кроваво поблескивавшем в красном свете рампы, и огромного, в рост человека, жирного кота, стоявшего на задних лапах!

– Кресло мне! – негромко приказал Воланд, и в ту же секунду, неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел маг. Воланд поглядел на затихшую, пораженную появлением кресла из воздуха публику. Кот между тем ловко соскочил со сцены и прошелся вдоль первого ряда, лично подавая каждому зрителю лапу и бормоча совершенно по-человечески что-то вроде «Очень рад вас видеть... Как поживаете?... Почему же вы одни... Привет тете» и тому подобную дребедень. Национальный лидер задержал лапу кота в своей руке, профессионально заглянул ему в глаза, пытаясь прояснить, кто же из артистов скрывается за таким всамделишным маскарадным костюмом.

Вдоль остальных рядов кот ходить не стал. Он издал громогласное «мяу!», подпрыгнул и, описав дугу чуть не до потолка зала, опустился на сцену. Публика ахнула.

– Мне кажется, любезный Фагот, – обратился Воланд к клетчатому, – мы в этом зале уже бывали. Помнишь?

И тут, словно для того, чтобы напомнить Фаготу прошлое их посещение, зрительный зал преобразился. На сцене опять же из воздуха соткался длинный президиум, за которым сидели какие-то люди, в центре президиума возник не кто иной, как Сталин, который в этот момент что-то говорил в зал. Претерпел некоторые изменения даже лозунг над сценой. Теперь он констатировал следующий факт: «Народ и партия едины», однако, не уточняя при этом, какая именно партия имеется в виду.

Две реальности как бы совместились. На сцене был профессор Воланд с помощниками – и одновременно президиум советских руководителей из времен, казалось бы, давно канувших в небытие; в зале присутствовал политический и культурный бомонд России, просто богатые москвичи, а параллельно этому в плотных рядах кресел сидели совсем другие люди, в непривычных одеждах довоенного еще покроя. Зритель, пришедший посмотреть искусство черной магии, повернув голову направо или налево, видел рядом с собой невесть откуда взявшегося человека, напряженно вслушивавшегося в речь товарища Сталина. Теперь, присмотревшись, зрители стали узнавать и остальных членов президиума: Молотов, Каганович, Микоян, Киров, молодой Хрущев… Вдруг Сталин взял в руки винтовку и стал целиться в зал. Добродушная улыбка заиграла в его тараканьих усах. Современные зрители от неожиданности подались назад, по залу пронесся глухой выдох, тут же потонувший в яростных аплодисментах участников съезда, таким образом приветствовавших грядущую перспективу.

– Вы ошибаетесь, мессир, – внятно раздался в столь напряженной обстановке спокойный голос клетчатого, и тут же вся декорация сталинского съезда растворилась в воздухе. По залу пронесся вздох облегчения. Зрители переглядывались в некотором недоумении: что это было? Магия, гипноз или…

– ...Это было не здесь, – продолжал Фагот, – этот дворец был построен позже, после Иосифа Виссарионовича.

– Ах да, ты прав, – кивнул Воланд. – В этом зале мы были несколько позже. В семидесятых, кажется?

Обстановка еще раз переменилась. Над сценой заалел новый лозунг: «Решения ХХV съезда КПСС – в жизнь!» На трибуне, стоявшей перед президиумом, увешанный до пояса орденами старец, до боли знакомый всем присутствующим на сеансе черной магии, что-то лопотал о победе коммунизма во всем мире и о «людях доброй воли». Тут же опять возник параллельный зал, заполненный всевозможными сталеварами, ткачихами, комбайнерами, доярками, а также интеллигенцией. Между рядами под присмотром полной тетеньки стояли на старте пионеры с букетами в руках.

Тут дорогой Леонид Ильич – а это был он – закончил речь, сложил свои бумажки и пошел к президиуму, где стал взасос целоваться с другим старцем, в котором присутствующие признали «серого кардинала» брежневского политбюро Михаила Суслова.

Когда иллюзия, а это была по мнению многих именно иллюзия, исчезла, зрители, переглядываясь, заулыбались. Это второе наложение реальности явно пришлось по душе более, нежели первое, вызвав что-то вроде чувства ностальгии – ведь у большинства присутствующих все это было на памяти. Вместе с тем, в зале послышался шепоток и даже смешки. Все обратили внимание, что лозунги, которые были над сценой и в глубине ее, не вернулись к своему первоначальному виду, а несколько изменились. У того, что был на заднике, в слове «победа» пропали две буквы, и теперь он приобрел следующий вид: «Победа “Единой России” – беда России». Над сценой же теперь горел такой слоган: «“Единая Россия” – партия жуликов и воров».

Некоторые из присутствовавших на сеансе, конечно, занервничали, завидев такие лозунги, но в целом публике понравилось. Поэтому те, кто занервничали, покорились общему настроению и решили дождаться полного разоблачения этим фокусам-покусам.

– Ты знаешь, любезный Фагот, – продолжил беседу Воланд. – А мне показалось, что присутствующее здесь московское население совсем не хотело бы возвращения во времена Иосифа Виссарионовича.

– Мне тоже так показалось, мессир, – негромко ответил Фагот-Коровьев.

– А зачем же они на каждом углу взывают к нему; создается впечатление, будто они ждут его нового пришествия, как мессии. Вот даже учебное пособие сварганили. Бегемот, будь так любезен, – обратилсся мессир к коту.

Кот словно царапнул лапой воздух и в ней вдруг оказалась какая-то книга, которую он изящным движением послал по воздуху мессиру. Тот ловко поймал ее и раскрыл наугад.

– Вот, смотри, Фагот, что здесь написано: успешный менеджер. Зачем же они дурят голову подрастающему поколению?

– А спросите у них, мессир, – не очень почтительно ответил клетчатый и уставился в упор на сидевшего в первом ряду национального лидера. Тот мужественно, не мигая, выдержал этот взгляд, едва улыбаясь кончиками губ.

– Я вот думаю, милый Фагот: а не следовало бы послать тех, кто печатает и одобряет печатание таких книжонок, пожить годик-другой под началом милого их сердцу менеджера? Ах, надо было сейчас познакомить их с Иосифом Виссарионовичем!

– А это не поздно будет устроить и завтра. На балу, – многозначительно ответил Фагот.

– А ведь в самом деле, – согласился мессир. – Но скажи мне еще такую вещь: как ты находишь, Москва и москвичи после нашего последнего посещения значительно изменились?

– Еще как изменились, – поддакнул клетчатый. – Москва так просто преобразилась. Красавица. Вся в Лондон, Токио, Нью-Йорк.

– Особенно ценами, – мяукнул Бегемот.

– А что же москвичи? Их по-прежнему портит квартирный вопрос?

– Кого как, – ухмыльнулся Фагот. – У этих, – он обвел рукою зал, – квартирный вопрос давно решен, причем у некоторых – и за границей.

– Ага, – заключил Воланд. – Что же в таком случае их портит?

– Деньги, мессир, деньги. Душу готовы дьяволу заложить, киллера нанять, друзей лучших предать ради денег.

– Ну не все же, дорогой Фагот, – недоверчиво заметил Воланд. – Ну вот, смотри. Ты слышал, что средства, собранные за наше с тобой выступление, пойдут исключительно в помощь больным детям? Знаешь ли ты, сколько в среднем стоит сейчас одна операция, и сколько за собранные деньги можно будет таких операций сделать? Это ли не благородно?

– Ага, – хохотнул Фагот. – Держите карман шире! Наш концерт еще не закончился, а деньги, за исключением гонораров артистам, все уже растащены. Посмотрите, мессир.

И клетчатый разложил перед Воландом невесть откуда взявшиеся то ли счета, то ли банковские переводы. Воланд притворно охнул.

Тут опять настала очередь Бегемота. Схватив в руки... в лапы – или что там у него? – несколько таких документов, он подплыл с ними по воздуху к каким-то гражданам в первом, втором рядах.

– Ваши? – только и спрашивал подлый котяра. – Признаете?

По замешательству спрашиваемых было видно, что документы имеют к ним самое непосредственное отношение. Когда первая оторопь прошла, послышались возмущенные возгласы: «Это провокация!» «Фальшивка!» «Вы ответите за клевету!» «Деньги давно поступили на счета больниц!» «…Происки ЦРУ»… В задних рядах возник нехороший шепоток.

– Ну, погоди, Фагот, – упорно не сдавался Воланд. – Тебе не удастся окончательно убить во мне веру в человека. Вот, смотри, в первом ряду сидят служители Бога. Уж они-то – само бескорыстие и аскетизм, сплошная духовность, бьющая через край. Не могут же они, призывая свою паству к высотам нравственности и духовному существованию, всей своей жизнью не подавать им пример?

– А вот это – видали? – клетчатый достал откуда-то из-за уха часы, стрельнувшие золотой молнией по залу. – Фирма Breguet, куплено за 29 тысяч 900 долларов! – раскрыл подробности коварный Фагот.

– Ах! – машинально схватился за запястье левой руки, а потом за сердце батюшка, сидевший справа от национального лидера.

– Кстати, только вчера на вечерней службе хозяин этих часиков клеймил культ потребительства, призывая прихожан изгонять этот порок из своих душ! – торжественно заключил Фагот и почтительно вернул часы их обладателю. – Ваши часы, батюшка.

– Во что верить, Фагот?! – трагически воздел руки кверху Воланд.

– В дьявола, мессир, – убежденно сказал клетчатый.

– Это в меня, что ли? – нехорошо усмехнулся Воланд.

Гул в задних рядах нарастал.

– Не пора ли, господа артисты, перейти к разоблачению ваших фокусов? – заметно нервничая, спросил из партера национальный лидер.

– К полному разоблачению? – уточнил мессир. Ответом был легкий кивок. – Ну что же, если вы настаиваете… А сколько времени, Фагот?

– Половина двенадцатого, мессир.

Воланд обвел глазами притихший зал:

– Разоблачение начнется ровно в полночь, господа. А в оставшееся время не угодно ли будет посетить наш магазин?

И в тот же миг на сцене возникли зеркала, а меж зеркал – витрины, откуда-то сбоку вспыхнул яркий свет, и ошеломленные зрители увидели в витринах разные мужские костюмы, брюки, женские платья…

– Это, конечно, не Диор и не Армани, – пояснил Фагот, – и даже не Юдашкин с Зайцевым. Да вас всем этим и не удивишь. Выставленная одежда – самый дешевый отечественный ширпотреб. Зато мы совершенно бесплатно обменяем его на ваши дорогие костюмы и вечерние платья!

Эта, как все ее восприняли, шутка многим пришлась по вкусу. Обстановка в зале разрядилась.

– Прошу в наш магазин! – орал Фагот. – Без всяких стеснений и церемоний!

Тут какой-то плечистый молодой человек из пятого ряда, ухмыляясь (полагая, видимо, что участвует в веселом балагане), прошел на сцену.

– Браво! – вскричал Фагот. – Приветствую первого посетителя!

К нему подскочил кот и лично проводил за ширмочку, где смельчак примерил предложенный ему ширпотреб. Его костюм, купленный в бутике на Новом Арбате, брошен был Бегемотом куда-то за кулисы, точно мусор какой, но уже в процессе полета на глазах публики он исчез в воздухе. Бывший его владелец, глупо улыбаясь, в новеньком ширпотребе пошел на свое место.

– А это фирма просит принять на память, – сказал Фагот и вручил мужчине флакон «Тройного» одеколона. – Зато теперь даже мысли ни у кого не возникнет, будто ваш костюм мог быть приобретен на ворованные деньги, – добавил он как бы в утешение «клиенту». Но никто не обратил на эти слова должного внимания. Глупая же улыбка «счастливого» обладателя ширпотреба говорила о том, что он рассчитывает на возвращение прежнего костюма после разоблачения магии.

– Ну, кто еще желает приобрести товар в нашем магазине, – заорал снова Фагот. – Совершенно бесплатно! До полуночи осталось совсем немного! Последняя возможность обменять ваш эксклюзив на наш ширпотреб! Скоро будет поздно, спешите!

Публика совершенно развеселилась, никто не замечал двойного смысла пустой, как всем казалось, болтовни Фагота. Тем не менее, ажиотажного спроса предложенный ширпотреб среди публики не вызвал. Видно, многие просто стеснялись оказаться в шутовской роли. Только еще одна женщина рискнула под всеобщий дружный хохот посетить магазин месье Воланда. За смелость она также была премирована – духами «Быть может» (женщины, помните такие?)

Бой курантов с Красной площади в зал дворца пробиться, конечно, не мог. Поэтому мы не можем наверняка утверждать, что жаждуемое публикой разоблачение началось в точности с первым ударом часов на Спасской башне. Но несомненно, что они уже били, когда в зале раздался первый истошный крик. Кричала женщина где-то в десятом ряду правого сектора. Софит тут же предательски высветил кричавшую, которая была… нет, не совсем голая, но почти – в нижнем белье. Тут же где-то раздался мужской вскрик, потом еще, и еще. То в одном конце зала, то в другом одежды точно лопались на своих хозяевах, оставляя их в трусах, майках, нижних сорочках. Хлопки раздавались все чаще и чаще. Лучи софитов метались по сцене, но скоро их уже не стало хватать: почти вся публика лишилась своих дорогих нарядов.

Что тут началось! Публика, сминая друг друга, бросилась, точно Золушка, к выходу. Кто-то истошно звал охрану. Но, во-первых, никакая охрана не смогла бы пробиться сквозь хлынувший к выходам людской поток, во-вторых, есть сведения, что и сами охранники лишились некоторой части своей одежды. Не можем также с достоверностью сообщить, в чем осталась публика, сидевшая в первом ряду – в поднявшейся суматохе смешали в кучу кони, люди, а метавшиеся в темноте софиты окончательно сделали невозможным что-либо толком рассмотреть.

Но что самое ужасное: у многих исчезли личные автомобили, на которых они приехали на концерт. Им пришлось звонить друзьям, знакомым, поднимать их с постели и вызывать сюда с машинами – потому что ехать в таком виде в метро было совершенно немыслимо, не говоря о том, что все эти люди давно отвыкли ездить в метро. Повезло только тем, кто приехал на концерт в служебных автомобилях – казенный транспорт остался цел, так что здесь мы можем с уверенностью утверждать, что публика из первого ряда оказалась в привилегированном положении по сравнению с остальными.

Еще последние зрители давились у выхода, когда сцена вдруг внезапно опустела. Надувало Фагот, равно как и наглый котяра Бегемот, растаяли в воздухе, исчезли, как раньше исчез профессор черной магии Воланд.

Читатель спросит: неужели месье Воланд проделал подобное разоблачение со всей публикой? Нет. Те два человека, которые обменяли свои костюмы на ширпотреб, не пострадали. В том смысле, что остались в одежде. Также заграничные знаменитости и некоторые отечественные артисты остались «при своем». Сопоставив это с тем фактом, что и «разоблаченные» остались в каком-никаком белье, а не совсем голые, журналисты на следующий день пришли к выводу, что исчезло имущество, приобретенное на, скажем политкорректно, не совсем честно нажитые средства. То же, что покрывала получаемая гражданином официальная зарплата, осталось при нем – вот как раз нижнее белье.

Теперь, зная эту подоплеку, читатель может и сам осмыслить окончательный финал разоблачительного сеанса. Опустело Рублевское шоссе – многие особняки без следа растворились в воздухе. Исчезли также несколько приватных дворцов, построенных за последние двадцать лет в разных регионах России, а один, где-то в кавказском регионе, исчез даже еще не достроенный. Жители ряда европейских столиц, проснувшись поутру, обнаружили, что за ночь кем-то были снесены некоторые богатые особняки. Особенно в этом плане пострадал Лондон. В одночасье пропали, словно канули в море, некоторые виллы на побережьях Италии и Испании, а также яхты.

Великий бал у Сатаны

Однако, особняк, располагавшийся по Рублевскому шоссе, 50, уцелел. Во всяком случае, пока. На следующую после описываемых событий ночь Воланд давал в нем свой ежегодный бал.

Поскольку бал этот был в Москве, Воланд взял с собой Маргариту, и она снова была королевой бала. Но предупредил ее, что на этот раз гости будут только из 20-го века.

– Этот век дал миру почти столько же тиранов, убийц, воров, мошенников, отравителей, сколько у человечества было за всю предыдущую историю. Поэтому ограничимся 20-м веком, иначе мы не уложимся в ночь.

Маргарита не возражала.

Трехэтажный особняк отдыхающего ныне в Куршевеле Василия Петровича Бакенбардова в размерах, конечно, не был маленьким, но кто бы попал в него в эту памятную ночь, поразился бы, каким огромным, по сути, бескрайним стал он изнутри. Залы, переходы, бассейны сменяли друг друга, и не было им конца!

Полночь приближалась. Маргариту окатили горячей, густой и красной жидкостью – кровью. Затем вымыли другой жидкостью – густой, прозрачной, розоватой. Потом ее бросили на хрустальное ложе и до блеска растерли большими зелеными листьями. Вот какая-то сила подхватила Маргариту и поставила перед зеркалом, и в волосах у нее блеснул королевский алмазный венец. А вот уже Азазелло и Фагот-Коровьев подхватили Маргариту под руки и полетели с ней через десятки залов, колоннад, фонтанов, бивших шампанским, которое вскипало пузырями в мраморных бассейнах... В воздухе звучала негромкая музыка.

Наконец приземлились на огромной площадке, на возвышении. Глаза слепли от света. Маргарита огляделась. Коровьев и Азазелло стояли возле нее в парадных позах. В спину веяло холодом. У левой ноги она чувствовала что-то теплое и мохнатое. Это был Бегемот.

– Разрешите, королева, дать вам последний совет, – шепнул Коровьев. – Среди гостей будут различные, ох, очень различные, но никому, королева Марго, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится... вы, конечно, не выразите этого на своем лице! Нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение! Нужно полюбить его, полюбить, королева!

Маргарита стояла на высоте, из-под ног ее вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром. Далеко внизу, так далеко, как будто она смотрела в перевернутый бинокль, Маргарита видела огромную прихожую с совершенно необъятным камином.

– Где же гости? – спросила Маргарита у Коровьева.

– Будут, королева, сейчас будут. В них недостатка не будет. И, право, я предпочел бы отравиться, чем принимать их здесь на площадке. До полночи десять секунд. Сейчас начнется.

Эти десять секунд показались Маргарите чрезвычайно длинными. Тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выстрелило кресло-каталку с сидевшим на нем полурассыпавшимся прахом. Невидимая сила толкала кресло вверх по лестнице, каталка гремела, мотыляя прах во все стороны, но вот буквально на последних ступеньках с прахом что-то произошло, и на площадку к Маргарите выкинуло маленького лысого тщедушного человека, обретшего вдруг плоть и кровь.

– Первый! – воскликнул Фагот. – Прошу любить и жаловать, королева, – Владимир Ильич, вождь мирового пролетариата.

– Да неужто?! – охнула Маргарита.

– Королева в восхищении! – заорал прямо в лицо Владимиру Ильичу Азазелло.

– Геволюция, о котогой так долго мечтали большевики, свегшилась! – крикнул восставший из праха. – А тепегь танцы, товагищи!

Тут надо заметить, что никогда еще эта фраза, давно ставшая анекдотичной, не звучала настолько к месту. Где-то на невидимых хорах оркестр заиграл вальс.

В это время в камине опять стукнуло, из него появился гроб, из гроба выскочил скелет, ударился оземь и превратился в мужчину в офицерском мундире, и стал подниматься по лестнице. Улыбка Марго. «Королева в восхищении!» – кричит Азазелло.

А дальше пошел уже поток. Из камина один за другим вываливались, лопаясь и распадаясь, гробы, из них вываливался прах, тут же обретавший плоть и кровь. Воскресшие, сбивая друг дружку, мчались по ковровой лестнице наверх, некоторые на ходу стреляли из пистолетов в других, и всем Маргарита мило улыбалась, и всем Азазелло кричал «Королева в восхищении!»

Перед Марго прошла тьма совершенно незнакомых людей, но попадались и знакомые лица. Вот, кажется, мелькнул последний император, а следом – его убийцы. Тьма народу – революционные солдаты, белые офицеры. Какие-то заросшие страшные личности с пламенными взглядами, женщины с маузерами за поясами. Вот похожий на Сталина человек с обезображенным оспою лицом, не спеша, попыхивая трубкой поднялся к Маргарите. А за ним – тучи серых безликих незапоминающихся личностей. Очень на кого-то похожий ефрейтор с маленькими усиками, а за ним шлейфом – просто тьма народу в черных униформах с крестами на рукавах... Коровьев что-то шептал Маргарите, ухитряясь что-то пояснять, но она не в состоянии была что-либо воспринимать; в голове все смешалось, в глазах рябило. Только улыбку способна она была держать еще на своем лице.

Если бы она могла еще что-то различать, то в толпе валившего мимо нее народу заметила бы людей, похожих на Берию, Хрущева, Брежнева, других советских руководителей рангом пониже, на председателя Мао, на основоположника учения чучхе Ким Ир Сена, на главного «красного кхмера» Пол Пота... Вот мелькнула в толпе интеллигентного вида пара, видимо, муж и жена, очень похожие на Николае и Елену Чаушеску. В конце третьего часа Маргарита глянула вниз совершенно безнадежными глазами и радостно дрогнула: поток гостей редел.

– Законы съезда одинаковы, королева, – шептал Коровьев, – сейчас волна начнет спадать. Клянусь, что мы терпим последние минуты.

Тут в камине грохнуло сильнее, чем ранее, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом. Этот прах сорвался с веревки, ударился об пол и превратился в еще одного знакомого усача с загнанным, ненавидящим весь мир взором. Тем не менее, как и остальные, он поднялся наверх, и Маргарита улыбнулась ему, как другим гостям.

Лестница опустела. Из осторожности подождали еще немного. Но из камина более никто не выходил.

Тут Маргарита увидела Воланда и вздрогнула от неожиданности.

– Последнее усилие, Марго, – ласково произнес он. – Сейчас появится еще один гость, очень дорогой для меня гость. Он сидел вчера в первом ряду на нашем сеансе и произвел на меня неизгладимое впечатление.

– Он успел уже умереть? – удивилась Маргарита.

– О нет, отнюдь! Но он такой дорогой гость, что я решил сделать для него исключение, пригласить его на бал несколько досрочно. По счастливой случайности оказалось, что он и сам стремится сюда, так что отпала необходимость посылать за ним Коровьева с приглашением. Он сейчас войдет, Марго. Я прошу вас встретить его с той же гостеприимностью, с какой вы встречали остальных гостей. Этот – действительно последний.

Оркестр где-то на хорах грянул марш, в ту же секунду внизу что-то хлопнуло, но не в камине. Видно, открылась невидимая отсюда дверь, и вот по лестнице бойко взбегает какой-то человек, сверху видна только лысина. Вот он преодолел последние ступеньки… На какое-то мгновение Марго потеряла контроль над собой, впервые за весь вечер с лица ее исчезла улыбка – так подействовал на нее взгляд этого человека, его холодные рыбьи глаза, более мертвые, чем у многих других гостей, которых она приветствовала только что! Но это была секундная слабость – она снова улыбается.

– Королева в восхищении! – прокричал Азазелло.

Гость остановился в смущении.

– Как, это вы? – спросил он, переводя взгляд с Воланда на Фагота, на кота и снова на Воланда.

– А разве вы ожидали встретить здесь кого-нибудь другого? – просто с детской непосредственностью удивился Воланд. – Кстати, как вы вчера добрались домой? Надеюсь, благополучно?

Гость отступил на одну ступеньку. На лице его заиграли желваки.

– Что вы валяете со мной ваньку? Что здесь происходит? Где господин Бакенбардов? Что вы делаете в его доме? Мы получили какую-то странную телеграмму из Куршевеля якобы от Бакенбардова, но он не может быть там по определению! Признавайтесь: это ваши штучки? Что вы с ним сделали?

– О, за господина Бакенбардова нисколько не беспокойтесь, – примирительно молвил Воланд. – Он переутомился, и я послал его отдохнуть в Куршевель, что же тут такого? Руководство же ЦИКом я решил принять на себя – уверяю вас, что прозрачность и демократичность выборов будут соблюдены в полном объеме, так что повода для волнения нет никакого.

Гость смог только открыть рот от подобной наглости. Воланд же не давал ему перехватить инициативу. Он поднял руку, и все увидели в ней золотую чашу, до краев наполненную густой красной жидкостью.

– Я все сейчас подробнейшим образом объясню, с полным разоблачением, – молвил мессир. – Но сперва – вы все-таки мой гость – я предлагаю вам выпить со мной напополам этот кубок дьявола!

– Что это? – запоздало прозревая, спросил гость, неуютно оглядываясь по сторонам.

– Разумеется, кровь, – сказал Воланд, отхлебнул из чаши глоток и протянул ее гостю. Тот отступил еще на ступеньку назад. Кажется, он стал понимать, что попал в ненужное время в нехорошее место.

– Вы не желаете выпить с дьяволом на брудершафт? – как-то совсем нехорошо усмехнулся мессир. – Вы брезгуете пить кровь, вы, по вине которого столько ее пролилось!

Он выпустил из рук чашу, но она не упала на пол, а зависла в воздухе и стала увеличиваться в размерах. Когда она достигла трех метров в диаметре, красная жидкость вдруг тускло осветилась откуда-то со дна чаши, и на поверхности возникло изображение. Оно двигалось. Это был фильм, причем, фильм сплошных ужасов. Перед ними с калейдоскопической быстротой – за несколько минут – пронеслась череда ужасных событий. Вот в большом городе взорвались два многоэтажных дома – как в замедленном кино, осели, и погребли под собой жителей. Вот какая-то дорога по ущелью, идут танки. Вот еще город, большой город. Вид сверху: город почти весь в руинах. Вот какое-то селение, солдаты врываются в дом, расстреливают всех, находящихся там – женщин, стариков, детей. Вот огни какого-то кино- или просто театра. Присмотревшись, можно прочитать надпись – «Норд-ост». Слышны выстрелы. А вот уже спортивный зал в какой-то школе, плотно заполненный взрослыми и детьми. Тут уже слышны не одиночные выстрелы, а грохот орудий, взрыв… Вот с бешеной скоростью несется поезд, экспресс – взрыв. Вот станция метро, кажется, в Москве. К станции подходит состав – взрыв! Какой-то большой аэропорт – взрыв! Взрыв, взрыв, взрыв!

Когда изображение погасло, все увидели, что красная поверхность, бывшая только что экраном, дымится. В воздухе ощущался запах гари. Кубок уменьшился в размерах и снова оказался в руке Воланда.

– Так что, вы говорите, сталось с подводной лодкой? – спросил вдруг Воланд. – Утонула, говорите? Что ж вы не улыбаетесь вашей тонкой улыбочкой?

Гость сделал шаг, другой, третий назад, тут нога его неверно нащупала ступеньку, он оступился и покатился по лестнице вниз. А там вскочил и бросился прочь.

– Вернуть, мессир? – спросил Азазелло.

Воланд покачал головой. Он тяжелым взглядом обвел Маргариту, Азазелло, Коровьева, Бегемота и залпом выпил содержимое чаши. Вдруг о чем-то вспомнив, запоздало хлопнул себя по лбу:

– А с Иосифом-то Виссарионовичем так его и не познакомил!

Эпилог.

На Воробьевых горах

Над Москвой пронеслась гроза. Когда ее без следа унесло за горизонт, в небе, перекинувшись через всю Москву, зажглась радуга. Воздух был напоен свежестью.

На высоте, на холме виднелись четыре темных силуэта. Воланд, Маргарита, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за Москвой-рекою город с ломаным солнцем, сверкающим в тысячах окон.

– Ну что, похоже, в прошлое посещение мы совершили ошибку, оставив здесь всю эту нечисть, вот ее и расплодилось не счесть, – проговорил Воланд и усмехнулся своим же словам – но не случайному каламбуру, а неожиданному для него сравнению тех, о ком он говорил, с нечистью. – Я послал за ними Азазелло. Как только он вернется, мы сможем трогаться в путь.

Ждать долго не пришлось. Вскоре в воздухе зашумело, все увидели приближающегося на коне по воздуху Азазелло, у которого в черном хвосте его развевающегося плаща летела большая группа людей, человек сто, а может, и двести. Азазелло приземлилися на холм, а вся его большая свита расположилась крýгом над холмом, как бы во взвешенном состоянии, как планктон в воде, потому что на самом холме все поместиться не могли. Первым за Азазелло покачивался в воздухе тот самый гость, который последним пожаловал на бал. За ним следовал очень похожий на него человек, все время норовивший укрыться за его спиной, точно ребенок за папочкой. Далее покачивался в воздухе целый отряд людей в формах прокуроров, в судейских мантиях (если бы Маргарита жила до сих пор в Москве, она бы признала среди них председателя одного районного суда, потому что его портрет очень часто печатался теперь на страницах различных изданий). Далее, более широким крýгом следовали какие-то милицейско-полицейские чины, военные, лица в гражданском и даже несколько духовных особ. Они не спали – глаза их были открыты, но в них не было никакой осмысленности. Было такое ощущение, что все эти люди пребывают в сомнамбулическом состоянии.

– Ну что же, – воскликнул Воланд. – Теперь все счета оплачены. Пора! Надеюсь, нам больше не понадобится сюда возвращаться.

Бегемот вложил пальцы в рот и свистнул так, что пригнуло к земле все окрестные деревья. Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали, а за ними длинным шлейфом потянулись все эти люди, прилетевшие с Азазелло. Плащ Воланда вздуло над головами кавалькады, этим плащом закрыло вечереющий небосвод. Когда на мгновение черный покров отнесло в сторону, Маргарита на скаку обернулась и увидела, что под ними уже нет никакого города, а только сплошной туман, который постепенно сгущался, переходя в ночь.

Ночь летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч, разоблачала обманы. Когда из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, в ее широко льющемся свете можно было увидеть, что тот, кто в старом клетчатом пиджачке и треснутом пенсне покинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, звеня цепью повода, в образе темно-фиолетового рыцаря с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он летел рядом с Воландом и думал о чем-то своем.

Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.

Сбоку от всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Луна изменила и его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие оказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные, а лицо белое и холодное. Азазелло летел в своем настоящем виде, как демон безводной пустыни, демон-убийца.

И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что возможно, что это лунные цепочки и самый конь – только глыба мрака.

А следом за ними, растянувшись длинным шлейфом на километры, летело все это начальство – министры, прокуроры, судьи, генералы и далее по списку. Вот уже всякая земля пропала под ними, вот уже луна погасла или исчезла, и наступила ночь, абсолютная ночь. Ничего не было видно, и только легкий шелест, похожий на шелест ветра, выдавал несущуюся кавалькаду. Они неслись, не уставая, неостановимо – в бесконечную тьму, в бездну, в тартарары.