22 июня

8 мая в Нюрнберге состоялся вечер, посвященный 70-летию нападения Германии на Советский Союз. Одним из разделов программы было выступление Надежды Халфиной, 9-летним ребенком пережившей первые месяцы войны в Киеве. Эта история произвела глубокое впечатление как на немецкоязычную, так и на русскоязычную публику, поэтому мы решили ее напечатать.

Киев. 1941

Моя судьба, судьба моей семьи так или иначе постоянно пересекалась с Германией. Во время Первой мировой войны мой отец был в германском плену. Во время Второй мировой моя сестра и мой будущий муж были на принудительных работах в Германии. Вот уже 8 лет я живу в Нюрнберге, как эмигрантка. Мне было 9 лет, когда началась война. Мне хотелось бы рассказать мою историю, чтобы она осталась в памяти не только пожилых людей, но и молодых поколений.

Я родилась и выросла под Омском, в поселке городского типа, который назывался Станция Пикетная. У нас была большая, дружная семья, и жили мы очень небогато.

 8 мая на вечере. О. Гринева дублирует рассказ Халфиной на немецком

В 1937 году моего отца арестовали. Он не был никаким «кулаком», но у него была бричка с лошадью, которую он дал однажды соседу, а тот разбил ее. Отец бричку починил. Когда сосед попросил бричку второй раз, отец не дал, и сосед донес на него. Долгое время мать не могла добиться ответа, где находится отец и что с ним; в 1940 г. он умер в тюрьме. Мама осталась одна с 5 маленькими детьми на руках; всего же у нее было 9 детей: 7 дочерей, три из которых уже имели свои семьи и жили отдельно, и 2 сына, один из которых умер совсем маленьким.

Моя старшая сестра Валентина жила в Киеве и работала на заводе, где делали моторы для самолетов. В Киеве у нее была своя комната в коммунальной квартире. Другая сестра, Анна, жила в 150 км от Киева и работала в колхозе. Настал момент, когда жить нам стало совсем не на что, и мама решила ехать к Вале, попытаться остаться в Киеве. С ней поехала я, девятилетняя, моя сестра Лида, 16-ти лет, и брат Костя, 12-ти лет. Я как раз закончила первый класс. До этого я ни разу не покидала наш поселок, и наше путешествие и приезд в Киев стали для меня знаменательным событием. Было начало июня. Город поразил меня своей красотой, великолепной архитектурой, пестрыми клумбами и цветущими каштанами. В магазинах было то, чего я никогда до сих пор не видела и не ела. Почему-то в городе было много военных, и обстановка была какая-то напряженная, но мы и не подозревали, почему. Мама все время говорила, что что-то не так, что-то непонятное происходит.

И вот однажды днем внезапно объявили воздушную тревогу. На улицах начался жуткий хаос и давка, все должны были спрятаться в бомбоубежище. Говорили, что просто идут военные учения. Мама обратилась к одному из милиционеров на улице: «Сынок, а сколько продлятся эти учения?» – «Не знаю, мамаша, не знаю – может, год, а может, и два». Никто из мирных жителей не знал в тот момент, что началась война.

В этом хаосе Костик отбился от нас – бойкий мальчишка, побежал куда-то и пропал. Он погиб в первую же бомбежку – рухнул целый дом, и даже останков моего брата мы не нашли. Мама так убивалась из-за смерти Костика, что мы с сестрой серьезно опасались за ее жизнь.

Наше счастливое пребывание в Киеве окончилось в один день. Совершенно растерянные, без вещей и денег, мы остались на улице и не знали, что предпринять. Позднее нам стало известно, что оставшиеся под Омском родственники после первых киевских бомбежек получили известие о нашей смерти.

Маме чудом удалось достать билеты на поезд, и мы попытались было уехать обратно в Омск. Отъехав недалеко от Киева, поезд встал – передние вагоны разбомбило. Мама закрывала мне глаза ладонью, чтобы я не видела крови и изувеченных тел вокруг. Лиду тоже ранило, но не сильно, и мы буквально на четвереньках выползли из вагона и пошли обратно пешком.

На некоторое время нас приютил у себя один старик в поселке недалеко от Киева (мы ходили иногда в город пешком). Колхозы повсюду были разгромлены, и бесхозная скотина (лошади, коровы, овцы, свиньи) вышла в поля. Надо было что-то есть, и старик взял меня однажды с собой «на охоту». Пришлось долго идти по жаре куда-то, где бродили свиньи и овцы, и вот старик поймал большую свинью, а я схватила маленького барашка. Он был совсем крохотный и все время блеял от голода и страха. Старик сначала ворчал, что от барашка нам мало проку, но я не выпускала из рук свою добычу. Мы отправились обратно в поселок, старик гнал свинью, а я топала рядом со своим барашком. Он то и дело вырывался и пытался убежать, а я его ловила. В конце концов старик взял его на руки, а меня посадил на свинью, и таким образом мы, наконец, добрались до поселка. Этого барашка я кормила из своей миски и спала с ним в обнимку, он привязался ко мне, как собачка, пока однажды в наше отсутствие, к моему великому горю, не пропал куда-то.

Помню, как однажды мы полоскали белье на реке, а рядом что-то стирали наши солдаты. В этот момент над рекой низко-низко пролетел мессершмитт, и пули застрочили по воде. Солдаты закричали нам: «Ложитесь, ложитесь!», и мы упали на землю. Самолет пролетел мимо, а до нас донесся дикий хохот стрелявшего по нам немца. 

Несколько недель спустя к старику приехала его родня, и нам пришлось уйти в Киев, искать себе где-то новое жилье.

Город было уже не узнать. Одни сплошные руины. Магазинов нет, продуктов нет, все разгромлено. Жить негде. Нам удалось приютиться в бараке опустевшей городской тюрьмы. Заключенных в ней уже не было – то ли они все были на фронте, то ли эвакуированы. В бараке не было ни стекол в окнах, ни дверей, но мама заделала дыры картонками, нашла печку-буржуйку, и можно было жить. Там мы и поселились на короткое время – мама, Лида и я.

Мы с Лидой были детьми, нам все время хотелось где-то бегать, все посмотреть и быть в курсе всех событий. Помню, как мы забрели на кукольную фабрику. Ее тоже разбомбили, и дети лазали туда и брали там какие-то игрушки. Помню, как Лида приносила мне из каких-то дальних помещений фабрики ворох кукол, я ложилась на них, а другие дети всех кукол у меня отнимали. Лида сердилась на меня, говорила, что сколько же можно мне приносить, если я не могу удержать ни одной куклы? Один мягкий мишка остался у меня и куколка-голыш... Досталось нам и от мамы: «Нам нечего есть, а вы кукол  таскаете!»

В городе творилось невообразимое. Спустя несколько дней вошли немцы: на мотоциклах, танках. Иногда утром находили мертвого немецкого солдата. Тогда немцы заходили в какой-нибудь дом, выгоняли на улицу 10-15 человек: стариков, женщин, детей, и расстреливали их. Если убивали немецкого офицера, «плата» возрастала до 25 расстрелянных наших.

Искали и расстреливали евреев. В одном месте в городе за изгородью на лавочке посадили несколько еврейских старушек. Они сидели под открытым небом и держали в руках пустые консервные банки. Если шел дождь, пили дождевую воду. Никакой еды они не получали. Когда мы шли мимо, я бросила им хлебную корку, и тут же из соседнего здания раздалась предупреждающая пулеметная очередь. Через несколько дней старушки умерли.

Немцы обучали своих собак разыскивать евреев по запаху. Однажды при мне немецкая овчарка напала на священника в рясе. Он стал показывать немцам православный крест, что-то пытался объяснить, но его поставили к стенке и расстреляли в ту же секунду.

Спустя несколько дней возле барака, где мы ютились, в административное здание тюрьмы заселилась немецкая дивизия. Во дворе на скорую руку соорудили походную кухоньку – поставили пустые ящики, загородились, а за ящиками жарилось мясо и варилось что-то в котлах. На кухне суетился повар-немец. Запах был невыносимый, мы же голодали. И вот меня с сестрой, как магнитом, потянуло к этой кухне. Мы подобрались поближе, и Лида говорит: «Полезай туда и возьми у него что-нибудь поесть. Ты маленькая, он и не увидит». Мне было страшно, но я не смела ослушаться сестру. Влезла за ящики и стащила жареную колбасу... Принесла сестре, а она мне: «Этого мало, полезай еще». Я начала отнекиваться, так сильно боялась. Лида настаивала. И я пошла второй раз. Влезла, и только протянула руку к колбасе – немец хвать меня! Тут я начала страшно кричать и плакать, думала, он будет меня бить. А он сел на корточки, вытер мне слезы, стал гладить по голове и успокаивать. Потом поднялся, посмотрел вокруг, не видит ли кто, и дал мне маленький котелок с рисом, сушеными абрикосами и еще колбасы. Еще раз огляделся, шлепнул меня по попе и сказал: «Schnell, schnell!». Я пулей вылетела, к Лиде – и в барак. Приходим, а мама уже плачет и ругается: «Где вы пропадаете, я думала уже, что вас убили, где только вас носит?». Увидев нашу добычу, мама просто лишилась дара речи.

А повар проследил, куда мы пошли, и вечером пришел к нам в барак. Снова принес нам рис, шоколад и сахар. Мама знала неплохо немецкий язык (в нашем поселке под Омском жили этнические немцы, она с ними дружила) и могла с ним разговаривать. Немец сказал маме, что не хочет войны, не хочет идти воевать. Мама ему: «Так что же ты делаешь здесь? Иди домой, возвращайся!» – «У меня две дочки, такие, как ваши, и старые родители. Если я вернусь, их всех убьют».

Потом он увидел, как я сижу и рассматриваю географический атлас, найденный где-то. На одной странице был большой портрет Сталина, на другой – Ленина. Немец подошел ко мне и сказал: «Lenin – gut, Stalin – kaputt», и добавил, чтобы я немедленно выбросила эту книгу, потому что если немцы найдут ее у нас, будут серьезные проблемы.

Несколько раз он приходил к нам и приносил продукты, тем самым спасая нас от голода на тот момент. Незадолго до нашей последней встречи он подозвал меня и дал мне длинное черное мужское пальто. Это пальто сослужило нам долгую верную службу: мама носила его до самой своей смерти в 1950 году.

Однажды утром в дивизии царило оживление, все мылись, чистили одежду, явно собираясь куда-то. Немец-повар пришел к нам проститься и сказал, что они отправляются на Москву. Мама выразила недоумение: на дворе была осень, а на солдатах – только легкая солдатская форма. Про себя она добавила: «Идите, идите, посмотрим, как вы будете уносить оттуда свои ноги!» Немцы не думали, что им предстоит зимовать в России. Повар пожал маме и сестре руку, а меня обнял и поцеловал. Больше мы его никогда не видели, но мама всегда молилась о том, чтобы этот немец остался жив и вернулся к себе домой.

Позже мы отправились пешком к моей сестре Ане, жившей под Киевом в Тетиевском районе, и остановились у нее. Было голодно и холодно.

Все мои родственники очень сильно пострадали от войны. Погиб Костик, мой единственный брат. В Омске оставалась моя старшая сестра Шура с 4-мя детьми. В июне 1941 г. она была беременна пятым ребенком. Муж ее был снайпером и погиб в первые же дни войны. Она пыталась избавиться от беременности и умерла от последствий аборта. Четверо маленьких детей остались сиротами, их вырастила моя сестра Нина, которой на момент начала войны было 13 лет.

Во время наших мытарств в Киеве и под Киевом Валя исчезла. Всю войну мы не знали, где она и что с ней, жива ли она. Только после окончания войны выяснилось, что была облава, Валю поймали и отправили на принудительные работы в Германию. Там она встретила поляка, за которого позднее вышла замуж и уехала с ним в Польшу. Еще в Германии у них родился первый ребенок, которого забрали и сгубили своими опытами нацисты. Уже из Польши Валя написала Ане в Тетиев и приехала к ней со своим вторым ребенком, сыночком Геной. Она пыталась остаться в Союзе, ходила по инстанциям, просила, умоляла – здесь были все ее родственники, выжившие после войны. «Вы были в Германии, и у вас ребенок от поляка! Предательница, убирайтесь обратно в Польшу!» – был ответ. Валя уехала. В Польше она родила одного за другим семерых сыновей: ждала дочку. Несколько лет назад я была в гостях у своих племянников.

Я потеряла многих близких. Пережила голод, холод, отчаяние и безнадежность. И вот что странно: многое из жизни в мирное время мной позабывалось, а те первые дни в Киеве и немца-повара я помню так хорошо, как будто все это происходило вчера. А ведь с тех пор прошло 70 лет.

Война – это самое страшное безумие на нашей планете. И главное, чтобы ни наши дети, ни внуки не пережили то, что довелось пережить нам.

Со слов Надежды Халфиной

записала Ольга Гринева

На фото:

Эта фотография была сделана в 1947 году. На ней – почти вся наша семья. Нет только папы, Костика и Шуры. Слева направо: мама, в середине я, за мной сестры Нина и Лида, справа от меня Катя и Валя. А маленький мальчик – это Гена, Валин сын. Фотография сделана как раз в то время, когда Валя приезжала в Россию.

P.S. После выступления Надежды на вечере 8-ого мая к нам подошел немец лет сорока, неплохо говоривший по-русски. Он спросил у Надежды, сколько лет было тому повару. Она предположила – лет тридцать пять. Тогда немец сказал, что его родной дед рассказывал точно такую же историю... Как он, находясь в Киеве в первые дни войны, помог женщине с двумя дочерьми. Незадолго до ее окончания был приговорен немцами к расстрелу за то, что не хотел стрелять в своих врагов, но война закончилась, он остался жив.