Искусство и политика

Рихард Вагнер

Мерзкие, скользкие,

гладкие камни!

О как мне скользко! ¹

Фердинанду Лассалю принадлежат горькие слова о том, как классики литературы пролетают над Германией подобно стае журавлей. Никогда они не были так верны, как в прошедшем году, бывшим, как известно, годом Гёте. Сквозь блестящую завесу официальных торжеств мы взирали на равнодушный, спешащий мимо народ, у которого совсем другие заботы, и на забытый саркофаг – Гёте.

Музыканту – легче, чем поэту, который в равной мере напрягает и мозг, и нервы. Ведь ухо – послушный орган, посредством которого легче всего подвергнуть обману голову.

Нет, Рихард Вагнер не пролетел над Германией в стае журавлей. Он все еще гнездится посредине страны. Он – самый гениальный соблазнитель, какого когда-нибудь знала Германия. Ни один художник не имел такого рокового влияния на духовный и душевный облик народа, никто так настоятельно и соблазнительно не формировал уход от действительности, культ прекрасной видимости (а не сущности). Конечно, и другие старательно создавали искусственный рай, конечно, цветы зла всегда находили себе заботливых садовников, но они умерли от выращенных ими самими плодов. Рихард Вагнер, который одурманивал всех, не слишком одурманивался сам, оставался холодным, отдающим себе отчет хозяином своих средств. Весь мир впадал в безумие от его звуков, но сам он оставался расчетливым, самым лучшим и всех превосходящим пропагандистом самого себя. Его успех был широчайшим, ведь творчество Рихарда Вагнера представляет самую счастливую и обещающую успех смесь из опьяняющих аккордов, роскошно льющейся мелодики и поистине жуткой тривиальности. Но его олимпийская внешность вызывает восхищение и преклонение – он выступает как абсолютный гений. Кто же осмелится быть честным перед лицом этого массового внушения? Кто же отважится сказать, что вагнеровская опера вызывет у него морскую болезнь?

Вот стадии славы Рихарда Вагнера: сначала восхищение опытных эстетов, в их числе снобов и неврастеников, слетающихся на последний крик моды. Затем огромные оперные успехи и завоевание публики, оперные циклы с культом певцов и дирижеров. А потом безнадежная вульгаризация,  сентиментальный шлягер в гармонии сфер: «Вечернюю звезду»² стали играть в пивных на корнете-а-пистон между «Штолценфелс на Рейне» и «Спокойной ночи, дорогое дитя»³, а Вагнер в исполнении военного оркестра стал просто великолепной находкой для вечных обитателей Вальгаллы.

Но даже прочная слава не в состоянии это долго выдержать. Чувствительные уши стали отворачиваться, а знатоки хорошей музыки сомневаться. И отмена запрета на «Парсифаль»⁴ имела негативные последствия. Эта торжественная опера, не связанная более монополией публики Байройта, пришла на большие оперные сцены и разочаровала. И это «Парсифаль»! Публика отрезвела и увидела старый рецепт: дымящийся ладан с примесью эротики, но без искренней веры мастеров эпохи барокко. В конце оперы под звуки органа и колокольный звон побеждает невиновность, но для того, чтобы триумфально представить эту победу, пришлось оголить немало женского тела, показать глупого девственного шута в бордельной атмосфере Кундри и дешевый балет потаскух в виде цветочниц. Девицы Клингзора! ⁵

Приди же, юноша прелестный!

Дай мне порадовать тебя!

Твоей усладе и блаженству

Отдам с любовью всю себя. ⁶

Первое публичное представление «Парсифаля» было для поклонников Вагнера тяжелым ударом. Неудача оказалась весьма чувствительной. Вспомнили и критику Вагнера философом Ницше, которая раньше застенчиво игнорировалась и трактовалась как непонятное чудачество или реакция оскорбленной личности. Слава потускнела. Вышла в свет достойная внимания критическая работа Эмиля Людвига «Рихард Вагнер или разрушение чар» и оказала действие. Снова восстал Моцарт, и его вечная грация позабавилась над опухшими фигурами богов за кулисами. Заново показал силу Бетховен, его чистая мощь победила театральную с манией величия бутафорию Байройта. Снова восстали Бах, Гендель и Глюк. Естественные гении победили псевдо-гениальную виртуозность. Истинный собор возвысился над религиозным истошным балаганом.

Курс Вагнера быстро падал. Его притязания оказались безгранично высокими, и число неудовлетворенных росло. К тому же появилась новая музыка, свежо и без лишних затруднений устремившаяся вперед. Если опера Стравинского «История солдата» захватывает и потрясает нас на фоне нескольких цветных лоскутков декораций, то кому нужна вся эта колоссальная помпа? Зачем нужны все эти декорации для музыки, в упоении несущейся к вечности? Театр переживал тогда маленькую революцию. Сценография снова стала простой, и с падением интереса к сцене как ящику иллюзий упала репутация оперы Вагнера. Казалось, что песенка старого волшебника навсегда спета. Лет десять назад еще нужна была изветная смелость, чтобы признать себя настоящим вагнерианцем. И вдруг:

В блистательном вооруженьи

Чудесный рыцарь вдруг явился,

И чистоты такой блаженной

Никто досель еще не видел... ⁷

Этим рыцарем был национализм.

Это был на самом деле какой-то феномен. Новое растущее движение окутало себя звуками обанкротившегося искусства. Само искусство, которое до сих пор, по крайней мере в вопросах финансов, показывало себя строго космополитическим и, например, охотно резервировало польскому еврею, если он только был платежеспособным, место в ложе, примкнуло к движению, на знамени которого был написан расизм. В этой связи невозможно переоценить тот факт, что в байройтском кругу поддерживались расовые теории Гобино⁸, что зять Рихарда Вагнера Хьюстон Стюарт Чемберлен развивал в его запутанной теории тезис о превосходстве чистых арийцев. Сам он, сын английского адмирала, в Первую мировую войну был самым шумным героем пангерманцев. Еще важнее, что музыка Вагнера очаровывала и придавала блистательный театральный фон эпохе расцвета бюргерства и империализма.

Сегодня наверное невозможно по достоинству оценить этот бюргерский период. Ведь нам придется отвечать за его ложные обещания на будущее и невыполненные долговые обязательства. В сочинениях Рихарда Вагнера бюргерская эпоха убегает от наполненной проблемами действительности в оформленный торжественной музыкой миф. Она убегает из пропотевшего сюртука и давящего корсажа в прохладные доспехи рыцарей и просторно колышащиеся одеяния богов. Она героизирует себя и стремится к сверхчеловеческому. Она звучит как арфа в свадебных маршах и церемониях с их тесным кругом условностей. Женщины нашептывают в уши мужчинам на верхней ноте «до» их фригидность, а сами мужчины мечтают о побеге из скучного быта супружества в тангейзеровские семилетние каникулы в чарах Венеры, в безграничных наслаждениях, если даже потом они очнутся как с похмелья с тяжелой головой. Ах, как это все дурманит, ах, какой компот из разваренного и размятого сладострастья! И как это можно все легко разом охватить! Но все эти боги и богини вовсе не свободные эллины, они страдают от нечистой совести. Они смутно предчувстуют катастрофу и проклятие, висящее над их богатством. Из ночной темноты мерцает видение гибели: погружение золотого клада в Рейн. 

Золото Рейна!

Золото чистое!

Из речной глубины

Твой свет лучится!

Истинное и верное

лежит в глубинах;

Ложное и трусливое

Наверху, всем видно!⁹

Конечно, здесь не слабая символика, но все это где-то в дали, спроецировано в туманный мир оперы и далеко от наивности – в общем, весьма тяжелая конструкция. Но эта музыка демонстрирует ее силу, она инфицирует действительность, она проникает через тысячу невидимых каналов: кайзер Вильгельм II заимствует из театрального гардероба шлем Лоэнгрина и превращает действительность в плохую оперу. Сегодня Вагнер инсценируется по-другому, чем несколько десятилетий назад. Для этого надо представить себе грандиозные спектакли, какими они были двадцать лет назад: мягкий, чувственный, растянутый темп, вязкие звуки. И к тому же певцы, какими мы видим их на поблекших от времени афишах: эти Тристаны и Лоэнгрины с двойным подбородком и пивным животом, певицы в льняных париках, с поднятыми в экстазе глазами, с приподнятыми от волнения грудями и трясущимися задами, подчеркнуто видимыми сквозь подшитую красным кантом немецкую ночную рубашку...

Сегодняшние дирижеры пытаются раскрыть характер музыки, держат строгий ритм – по сути это денатурированный Вагнер.

Но сейчас мы снова живем в мечтаниях бюргерского Ренессанса, и, как звучащий герольд этих мечтаний, снова выступает Рихард Вагнер. Не так исключительно как раньше, наоборот, он стал скорее мелко-обывательским. Бюргер разорен, его идеалы разорваны в клочки, но его притязания как выходца из низов остались. У Вагнера сохранился не только полный инвентарь воинствующей националистической веры, но и каждый раз варьирующееся комфортабельное представление о том, что от любого недуга можно избавиться без особых усилий. Излишне разъяснять, какую роль играют в Германии вера в чудеса и жажда  чародея, который одним волшебным словом навсегда устранит все трудности.

Вагнер, оставшийся в воспоминаниях как маленький старый человек в бархатной шляпе, наверное, первым распознал, что в буржуазной Германии искусство только тогда оказывает продолжительное воздействие, когда оно обшивается тесьмой мировоззрения и скрепляется черной печатью таинственного. Он лишил музыку натуральности и невинности – эти горькие обвинения Ницше тысячу раз верны. Вагнер был гроссмейстер рекламы – одна только дружба с безумным баварским королем Людвигом придает ему ореол избранности. И он сам обеспечил свою посмертную славу культовым местом Байройт: здесь «Великий Кофта»¹⁰ окружил свою монополию каменной стеной. Это нечто другое, чем понятное нам стремление художников к уединенности их собраний, это не презрение Горация к заурядному и не барьер от невежественности. Нет, это вполне капиталистический расчет: Вагнер застраховал свой труд у платежноспособных. Ни один настоящий художник на такое не способен. Кто-то сравнивает Байройт с отгороженностью старого тайного советника Гёте. Но как можно сравнивать плюшевый вычурный стиль макарт¹¹ Байройта со строгой чистотой дома Гёте на Фрауенплан¹² – это два мира, принципиально противостоящие друг другу!

Если бы не было этой суматохи и шумихи, этих неслыханных духовных притязаний, Рихарда Вагнера можно было бы рассматривать просто в историческом плане и сказать: после того, как два поколения людей поддавались его соблазну, эти сладкие мелодии постепенно становятся скучными, волшебные чары разрушаются. Милого состарившегося лебедя можно было бы с трогательной благодарностью отправить восвояси. Но Рихард Вагнер жив и дальше – звучащий призрак, заклятый жить с понятиями, не имеющими ничего общего с искусством, опиум, окутывающий дымом духов. Опять Германия превращается в вагнеровскую оперу: Зигмунд и Зиглинда, Вотан, Хундинк, Альберих и весь хор Валкирий и дочерей Рейна – все они снова являются и требуют власти над телами и душами. Но мы не можем одобрить художественную часть этой программы, мы не верим, что Вагнер до конца исчерпал немецкую музыку, мы думаем, что у других мастеров она подлиннее и глубже. Мы видим в творчестве Вагнера не чистый, естественный источник, а прежде всего искусственный фонтан в пестром свете прожекторов. Конечно, это дело художественного вкуса, частное дело каждого. Но другая сторона этой программы – это далеко не частный вопрос. И мы должны будем что-то предпринять, так как мы не ждем, что ради нашего спасения чистая девственница прыгнет в воду.

 Осецкий в концлагере, 1933 г.

Фото из бундесархива

21 февраля 1933

¹ Слова из оперы Вагнера «Золото Рейна».

² Центральная ария из оперы Вагнера «Тангейзер».

³ Популярные массовые песни.

⁴ Имеется ввиду запрет самого Вагнера на исполнение этой оперы вне Байройта.

⁵ Кундри, Клингзор – персонажы оперы «Парсифаль».

⁶ Из той же оперы.

⁷ Из оперы «Лоэнгрин».

⁸ Французский писатель (1816 – 1882), автор теории о превосходстве арийской расы.

⁹ Из оперы «Золото Рейна».

¹⁰ Название комедии Гёте, в которой он сатирически вывел фигуру мистика и авантюриста Калиостро.

¹¹ Стиль интерьера конца 19-го века.

¹² Имеется в виду дом Гете на Фрауенплан в Веймаре.