Литературная страница
Письма из детского дома*
* Продолжение. Начало см. в №№ 2 – 5.
Солнечным, тёплым днём в конце мая 1960 года мы свободно гуляли по своей территории возле нашего здания. Недалеко от веранды стояла скамеечка, возле которой долго о чем-то беседовали две сотрудницы нашего учреждения: воспитательница из другой группы Татьяна Александровна и ещё кто-то. Через какое-то время вижу, что несколько мальчиков стоят возле скамеечки и что-то рассматривают. Я с любопытством подошел и увидел в руках одного из мальчиков большую пластинку. Взрослые продолжали беседовать, а пластинка пошла по рукам: все хотели её подержать. Пластинка оказалась у меня в руках. Из разговора взрослых я понял, что эту пластинку все живо раскупали в магазине.
Держа пластинку в руках, решил её попробовать на прочность. Она слегка прогнулась и вдруг треснула, издав звук в виде глухого щелчка. Части пластинки удерживали вместе круглые этикетки, наклеенные с каждой стороны, в самом центре была маленькая сквозная дырочка. Я пытался соединить части пластинки, но ничего не вышло. Мальчики посоветовали мне положить её на скамейку, что я и сделал. Татьяна Александровна глянула на пластинку и в бешенстве спросила: «Кто это сделал?» Я робко признался в содеянном. Она накричала на нас и прогнала подальше.
Я очень переживал о случившемся, несколько дней не находил себе покоя.
Конец июня или начало июля 1960 г. В этот день наша воспитательница не пришла к нам в группу. После завтрака нянечка привела нас на полянку к развесистому дубу. Побыв немного с нами, приказала никуда не расходиться и быстро ушла. Мы игрались на полянке. Я увлёкся каким-то жучком, с кем-то еще мы рассматривали его и что-то обсуждали.
Неожиданно, кто-то схватил меня за шкирку, оторвав от земли. Я услышал злобный смех Татьяны Александровны – той самой, чью пластинку я недавно поломал. Она меня слегка подкинула, поймав на руки. Затем злобно подкидывала меня высоко вверх, переворачивая в воздухе, и так неоднократно. В каком-то бешенстве прорычала, что мне пришел конец. Быстренько понесла меня к узенькому канальчику, через который были перекинуты две доски. Она стала на этот мостик и истеричным голосом прокричала, что будет меня сейчас топить. Судорожными руками схватила меня за шкирку и за ноги, и стала опускать к болотистой воде, ехидно смеясь. В моей голове послышались какие-то учащенные стуки. Увидев перед собой приближающуюся воду, я с ужасом закричал и заревел. От крика лягушки, которые сидели на широких листьях, попрыгали в воду. Вода была в сантиметре от меня, в ней отражалось мое искривленное, испуганное и зарёванное лицо. Слегка приподнимая меня от воды, мучительница входила в какой-то страшный экстаз. «Тебе больше не жить, я тебя утоплю, жидёнок», – сквозь злобный смех кричала она, опуская меня опять близко к воде. Водные жуки безостановочно метушились в разные стороны, не находя себе места. Мне больше не жить на этом свете, я не увижу море и солнце! Орал и завидовал этим жукам, которые будут жить в этом болотце. У них будет завтра...
Моя мучительница мерзко смеялась и много раз приближала меня к самой воде. «Утоплю, утоплю тебя, жидёнок», – многократно изрыгала она. От крика я выбился из сил. Она меня постоянно закидывала на одно колено, чтобы расслабились и отдохнули руки и заново опускала к воде. Это длилось довольно долго. Изнеможенная в зверином бешенстве, швырнула меня на землю. Ревя и содрагаясь, пошел за дуб, подальше от группы, которая от страха сбилась в одну стайку и с ужасом наблюдала эту омерзительную сцену.
Пройдя метров тридцать за дуб, рухнул на землю и горько-горько плакал. Быстрей бы меня украла Комиссия, моя надежда! Я не хочу здесь жить! Почему со мной всё время что-то происходит?
Прибежала мучительница и приказала мне замолчать. Еле-еле успокоился.
На следующий день, на этой же поляне мы сидели недалеко от дуба. Наша воспитательница принесла нам в кружках красную смородину. Сел подальше от группы. Смотрел на крупные ягоды, потихонечку ел их и думал: ягоды красивые, всё вокруг красиво, а жизнь у меня сложная. За что мне всё это?...
* * *
Что такое «жиденок», я понял значительно позднее. В младшем возрасте мы вообще не знали делений по национальностям. Когда к нам пришла Гунта, и выяснилось, что она латышка, это было сначала даже интересно. Но затем она быстро освоила русский, и она стала для нас, как все. Только в третьем классе мы из классного журнала узнали, что мы разных национальностей. Но и это особого впечатления на нас не произвело.
Как-то в апреле 1964 года мы, мальчишки, пошли за железную дорогу. Вдруг мы услышали громкий детский плач и увидели большую толпу людей. Все взволнованно суетились вокруг ребенка, который лежал на брусчатке. Его ножка была заблокирована между спицами заднего колеса мопеда. Народ громко ругал пьяного папашу. Ногу ребенка невозможно было вытащить. Но вот кто-то принес кусачки, которыми перекусили спицы колеса, освободив ножку ребенка. Все облегченно вздохнули.
Но тут какой-то пьяный дядька стал кричать, что в этом виноваты евреи, мало их, жидов, перестреляли. Несколько мужиков хотели побить этого горлопана, но жены их удержали: дескать, начнется драка, приедет милиция, заберет в отделение для разбирательства, потеряем время, которого и так мало. Притихший пьяный ушел, но, отойдя метров на тридцать, опять начал ругать евреев – сначала тихо, но по мере удаления все громче, пока не перешел на крик, Содержание было то же: во всем виноваты евреи, проклятые жиды. Голосил, пока куда-то не свернул.
А у меня перед глазами сразу всплыла та безобразная сцена, когда меня топила Татьяна Александровна. Конечно, толчком к расправе послужила испорченная мной пластинка. Но антисемитского духа она набралась задолго до этого.
Следующий урок «интернационализма» по-советски я получил опять лично. Как-то мы играли в футбол. Судьей был Сергей Иванович, который с весны 1964 года работал у нас воспитателем и учителем физкультуры. Витька Абросимов мчался к нашим воротам и собрался бить по ним. Я у него мяч выбил из-под ног, да так неудачно, что мы оба ушибли ноги. Он стал на меня кричать, без конца повторяя: «жид недобитый». Но меня больше всего поразила реакция близко стоявшего Сергея Ивановича, точнее, полное ее отсутствие
Ко мне все ребята относились очень хорошо, включая того же Витьку Абросимова. Когда он видел меня, даже после того случая, всегда улыбался, но у меня в душе выросла стена, которую преодолеть было невозможно.
Что-то было мне не совсем понятно: везде трубят о славной семье советских народов, а евреев не любят. Я ощущал это постоянно, хотя говорили не про меня. Старшие ребята рассказывали анекдоты, и зачастую все замыкалось на евреях.
Начало июля 1960 г. Позавтракали, и нам сообщили, что мы едем на море. Как я обрадовался, ведь мы будем купаться! В самом лучшем в мире – Черном море! Я представлял, что нахожусь в Африке и плаваю в Чёрном море, среди крокодилов и бегемотов, а вдалеке плавает кит и фонтанирует. Мы друг другу рады! Обезьяны сидят на пальмах и раскачивают их! Красота и только! Я буду плавать в панамке, которую нам недавно выдали. Нет, лучше без панамки, а то еще потеряется в море. Довольно много времени прошло, а мы всё не едем на море, и где-то я стал сомневаться в нашей поездке. И вдруг к нам подкатил автобус. Как мы обрадовались! Сегодня я буду в Африке и буду купаться среди крокодилов – какая романтика!!!
Мы сели в автобус, я рядом с Ромой. С нами ещё ехала воспитательница из другой группы – Татьяна Александровна, та самая, со своей доченькой – Валенькой и любимчиком – Васей Макеевым. У всех приподнятое настроение! Ещё бы, мы уже едем в Африку, на Черное море! И вот через сорок минут мы уже в Африке!
«Выходите, приехали», – сказала наша воспитательница. Мы вышли, построились и пошли гулять по Африке. Идём по лесной дорожке (район станции Дзинтари), жарко, и кто-то в группе стал говорить, что нас обманули: привезли в лес, а не на море. Через какое-то время мы повернули направо и, пройдя немного вперёд, стали идти на довольно крутой подъём. Я с трудом его преодолевал и, когда поднялся на самый верх, передо мной открылась красивая панорама: огромное море дышало свежестью, оно было не черное, а сине-лазурное, спокойное, по его глади солнышко проложило ослепительно сверкающую дорожку. Далеко вдали море о чем-то интимно перешептывалось, прикрывшись легкой, прозрачной дымкой, с голубым небом, которое было скромно украшено реденькими перистыми облаками. Море у берега кокетливо опоясывалось золотистым обручем и тихонечко плескалось об него, а высокие янтарные сосны слегка наклонились от моря и горделиво отвернулись своими кронами, чтобы не мешать уединённой идиллии моря и берега. Только две белые яхты с любопытством и бесцеремонностью пытались заглянуть за дымку, и этим вызывали неугомонный, крикливый гомон чаек.
Я был очарован увиденным, как вдруг раздался грубый голос Татьяны Александровны: «Чего стоишь как истукан? А ну бегом сюда». Я подбежал к группе, она меня отчитала с такой злостью, как будто я к ней в карман залез.
Мы сидели все вместе на бархатном, тёпленьком песочке и с любопытством всматривались в море. Я очень хотел увидеть фонтанирующего кита, крокодилов с бегемотами, но, кроме силуэта накренившегося корабля, не увидел ничего. Вода была очень холодная, и нам запретили подходить к ней. На обед нам дали хлеб с маслом, яйцо и компот. Васеньке досталось аж два яйца, все обхаживала и суетилась вокруг него, а к остальным относилась с каким-то остервенением. Примерно через час после обеда мы стали собираться и уехали домой.
Немного я был разочарован Африкой: вода холодная, нету крокодилов и обезьян, но красоту моря не отнять! В автобусе Рома мне объяснил, что у нас такое море, а в других краях моря бывают тёплые и с китами.
Я увидел нашу грузовую школьную машину. Её борта были открыты. Рядом лежали какие-то реечки и ёлочные веточки, которые скорее всего принесли из актового зала, где у нас перед началом зимних каникул проходил новогодний праздник. Я замедлил свой бег, глядя на открытый кузов машины, и подумал, что на этой площадке можно танцевать фокстрот (названия танца я тогда, естественно, не знал, но в то время у нас в зале под эти мелодии старшие девочки неумело танцевали этот танец) и побежал в медпункт.
Возвращаясь, увидел, что машину обтягивают красным материалом и наш учитель по труду Вернер Лангинович в некоторых местах прибивает реечки. Я догадался, для чего всё это делают... От душевной боли у меня сердце заледенело.
11 января – первый учебный день после каникул. Утро начиналось как обычно: встали с постелей, умылись, оделись и ожидали завтрак. Возвращались дети с каникул, и школа заполнялась звонкими голосами. Я зашел в туалет. В мою кабинку чуть не влетела Люда Устинова. Крикнул ей, и она убежала...
Чуть позже мне надо было что-то спросить у нашей очень милой и доброй воспитательницы. Зашел к девочкам в спальню и возле дверей увидел воспитательницу, а рядом нашу уборщицу, которая что-то очень интересное рассказывала девочкам, упёршись руками об наконечник палки со щеткой. Спросив, что мне нужно было у воспитательницы, собрался уже уходить, но она предложила мне остаться и послушать. Уборщица рассказывала очень интересную сказку. Мы все стояли кружочком и внимательно слушали. Вдруг дверь в спальне распахнулась и какая-то девочка быстро сказала: «Люда Устинова выпала из окна!» Воспитательница ахнула, развернулась и выбежала из спальни. Уборщица продолжала рассказывать, но, сказав одно или два предложения, резко отставила щетку в сторону и убежала вслед за воспитательницей. Мы стояли кружком и ждали возвращения воспитательницы. За дверью слышались быстрые шаги и громкие разговоры.
Мы оказались в коридоре – возле лестницы. Всё вокруг гудело, как встревоженный улей: одни бегом спускались по лестнице, другие стремительно поднимались. В коридоре тоже непрерывная беготня. Слышались практически только два слова: выпала, разбилась. Старшая девочка сказала нам, чтобы мы никуда не ходили. Я стоял взволнованный, не двигаясь с места, хотя мои одноклассники многие спускались вниз на улицу.
Чуть позже нас кто-то повёл завтракать. Мы в тишине позавтракали. Работница столовой спросила: «Чья порция осталась?» «Люды Устиновой», – ответил кто-то из класса. Работница молча унесла эту порцию.
Через какое-то время мы были в своём классе. Все молча сидели за партами. Все места заняты, только возле меня свободное – Люды Устиновой. Рядом с моей партой окно. На оконном стекле, со стороны улицы, как будто вырезан огромный детский силуэт. С левой стороны, на длинном, как пика осколке, который весь, до самой рамы, в продольных трещинах, видна кровь. Несколько капель крови также на подоконнике. Смотрел в подавленном настроении на этот силуэт и чувствовал щемящий душу холод и запах крови. Во время второго урока пришла незнакомая нам тётя и молча смотрела на это окно и на меня.
Как рассказывали позднее, Люда стала жертвой нелепой детской шалости. В то утро она и еще две девочки баловались в расположенной на втором этаже классной комнате. Одна из девочек предложила: «Кто не побоится постоять в окне между двумя рамами до счета десять?» Расстояние между рамами позволяло поместиться худенькому ребенку 7 – 9 лет. Первые две девочки поочередно постояли между рамами – при включенном свете.
Очередь дошла до Люды. Когда она стала в межоконное пространство, девочки закрыли внутренне окно и… выключили свет, а сами убежали. Люда стояла в темноте между рамами и стала биться своим телом, пытаясь открыть внутреннюю раму. Но выбила не ее, а наружное стекло и выпала на мерзлую землю…
Хоронили Люду в субботу. В этот морозный и солнечный день нас уложили спать на тихий час, но никто так и не уснул. Раньше, когда я спал с девочками в спальне, наши кровати стояли рядом. Она часто рассказывала мне страшные истории, а затем пела очень красивые и мелодичные песни, и я быстро засыпал.
1 мая нам к обеду дали по кусочку ананаса. Рафаил Петрович объяснил, как его можно есть (корку не есть). Он такой сочный и вкусный! Очень расстроился, что эту вкуснятину никогда не узнает Люда Устинова. Ел ананас со своими слезами...
Как-то после ужина мы собирались спать. В коридоре я услышал от мальчика из третьего класса, что детей воруют бандиты. Я спросил у него: «А зачем они воруют детей?» «Воруют и делают, что хотят», – спокойно ответил он.
«Что значит – делают, что хотят?» – спросил я взволнованно. «Они детей воруют, а затем их убивают. Не все дети становятся взрослыми», – растолковал он мне. Я опешил от этой новости.
Моя кровать в спальне мальчиков стояла у самой двери. Представлял себе: ночью бандит тихонько открывает дверь, хватает первого попавшегося ребёнка и убегает с ним. Первый попавшийся я и буду. Всё время ночью ждал Комиссию, а тут ещё и бандиты!
У меня начались бессонные ночи. Быстро засыпал, но в страшных снах просыпался и никак не мог уснуть. Один раз не выдержал и попросил воспитательницу, чтобы меня положили в другое место спать. В этот же день меня переложили в другое место. Теперь моя кровать была у самого окна. Первые ночи спал крепко. Где-то через неделю я проснулся от детского плача. Долго не мог уснуть и думал: как хорошо, что сплю не возле двери, а около окна. Вспомнил звёзды, которые дядька по ночам развешивает, стоя на длинной лестнице. Если на длинной лестнице можно подвешивать звёзды на небе, то бандиты могут подставить к нашему зданию намного короче лестницу и подняться по ней до моего окна, открыть его и схватить первого попавшегося ребёнка и унести его.
Начались опять бессонные ночи. Просыпался ночью в ужасе и всю ночь слышал детский плач. Бандиты воруют детей рядом с нашим зданием, а значит не сегодня, так завтра украдут и меня, а затем убьют. Как-то раз я не выдержал и сразу после завтрака побежал во двор дома, который находился почти напротив нашего окна – чуть правее. Зашел туда и на покрытой инеем траве не увидел следов бандитов. Детский плач был слышен почти каждую ночь и через какое-то время прекратился. Прошла для меня кошмарная зима и заканчивался март.
Первого мая вышел на улицу, чтобы посмотреть праздничную демонстрацию, и возвращался второпях обратно в детский дом. Впереди меня шла очень красивая, шикарно одетая молодая пара. Быстрыми шагами обогнал её и думал только об одном: чтобы никто не узнал о моей самовольной отлучке. Через несколько минут слышу их торопливые шаги, почти бегом. Догнав меня, молодая дама открыла свою сумочку и угостила меня шоколадной конфетой. В этот момент я был такой счастливый!
Второго мая я гулял по нашему пустынному школьному двору. Вдруг из открытого окна услышал любимую песню «Джамайка» – в исполнении Робертино Лоретти. Почти в центре двора, стал на кончики своих ботинок и, как балерина, начал отбивать ногами в такт этой прекрасной песне. Песня повторялась многократно. Мне казалось, что её повторяют для меня одного. У меня было очень хорошее настроение: пережил такую тяжелую зиму и теперь теплая весна, залитая солнечным светом, и прекрасная музыка и чистый, звонкий голос Робертино Лоретти.
...Милый мой двор. Я обожаю тебя! Я вспоминаю тебя всё время! Вспоминаю, как мы носились по твоей территории. Играли в салки, в прятки, в мячики. Как зимой меня брала на руки Алла Пахомова, девочка из старшего класса (мы с ней до сих пор дружим), и катала на коньках, и я любовался чистым морозным небом. Как весной по утрам мы топали по затянутым тонким, хрустящим льдом лужам. Как сажали деревья – всё помню! Ты всегда у меня перед глазами и занимаешь огромное место в моём сердце.
Почти весь май я тайком покидал свой двор и прогуливался вдоль пустынной улицы Аннас, надеясь, что кто-нибудь опять угостит меня конфеткой. Редкие прохожие проходили мимо. Мне приходилось только глотать слюнку и наслаждаться ароматным запахом, который исходил от конфетной фабрики «Лайма».
(окончание следует)